– Но, дорогой Хамфри, а что же две другие дозы?
– Одну принял Винглеберг. Ему шестьдесят восемь лет, он страшен как обезьяна. И останется шестидесятивосьмилетним и таким же страшным еще двести лет.
– Боже праведный! – с горечью протянул Алан.
– А третья доза? – не унималась Кэролайн.
– Кэролайн, дорогая, – ответил Хамфри, – ее я привез с собой. – С этими словами оно отпер ящичек стола. – Вот она, – сказал он, держа в руке невзрачный пузырек с бесцветной жидкостью. – Жизнь, молодость, любовь почти на двести лет! Возможно, и больше, ведь к тому времени мы много чего еще откроем. Я чуть было его не вылил в тот день, когда приехал.
– О Хамфри, я… Что тут сказать?
– Но я уже передумал, – продолжал Хамфри. – Вообще-то мне расхотелось его выливать с самого первого мгновения, когда я вас увидел. Поэтому хочу, чтобы вы приняли его от меня. В качестве запоздалого свадебного подарка. Держите. Это вам.
Он протянул им пузырек и, увидев, как к нему потянулись две руки, свел их вместе.
– Вы торжественно клянетесь не разглашать тайну? – спросил он.
– Клянусь, – ответила Кэролайн.
– Клянусь, – ответил Алан.
– Очень похоже на венчание, – с улыбкой заметил Хамфри и вложил пузырек в их сомкнутые руки. – Но, конечно, это не так. Что же, владейте.
– Мы выпьем по половинке, – сказала Кэролайн.
– Каждому по сто лет! – подхватил Алан.
– Так, обождите-ка, погодите! – сказал Хамфри. – Боюсь, вы меня не так поняли. Когда работаешь над чем-то долгие годы и так углубляешься в предмет, забываешь, что другие люди не знают простых вещей. Вот сейчас тому наглядная иллюстрация…
– Но почему нам нельзя выпить по половинке? – довольно громко спросила Кэролайн.
– Потому что, дорогая, железы не понимают арифметику. Наполовину измененная железа не даст тебе половины двух столетий молодости и красоты. О нет! Кэролайн, я помню, когда мы только познакомились, я рассказал тебе, какими становятся люди в случае сбоя в работе определенных желез.
– Ты о тех жутких недоумках?
– Именно что. Здесь одна доза, и только одна. Ее нужно принять за один присест. У нее есть легкий привкус, но он едва ли неприятен. Это вещица простая, но опасная, если играться с нею, как с динамитом. Сохраните ее как занятную диковинку. Ни толку от нее нет, ни украшения. Это просто свадебный подарок. По крайней мере, он оригинальный.
– Что ж, спасибо тебе, Хамфри. Большое, большое спасибо.
С этими словами Кэролайн и Алан отправились домой, где водрузили интересный пузырек на каминную полку. Потом пристально посмотрели на него, а следом – друг на друга. Будь это возможно, они бы посмотрелись в огромное зеркало, в око людское, перед которым – почти в котором – они проживали жизнь, и в котором они были идеальной парой.
– Принять дозу должна ты, и сейчас же, – сказал Алан. – Пойду принесу тебе стакан воды, чтобы запить.
– Ничего подобного я не сделаю, Алан. Я хочу, чтобы ее выпил ты.
– Дорогая, подойди и посмотрись в зеркало. Видишь? Я законченный эгоист. Хочу, чтобы ты всегда оставалась такой же.
– Тебя я в нем тоже вижу, Алан. Таким ты и должен остаться.
Произошел обмен комплиментами. Они были искренними и душевными, и становились все более душевными и искренними. В конце концов о маленьком пузырьке совершенно забыли. Но наутро он стоял на прежнем месте.
Алан и Кэролайн были полны решимости и настаивали, чтобы драгоценный эликсир выпил другой. Невозможно сказать, что именно, но что-то в их возражениях позволяло предположить, что ночью оба над этим поразмыслили.
– Нельзя жить до конца дней, твердя: «После вас, Альфонс», – говорила Кэролайн. – Клянусь тебе… клянусь жизнью, вот тебе крест… хочу, чтобы ты его выпил. Так пей же.
– Пойми раз и навсегда, – настаивал Алан. – Его выпьешь ты, а не я. А я буду вроде того парня, как его там звали, который влюбился в… ну, ты помнишь… в богиню.
– Но, дорогой, подумай об ударе от головы!
– А что с ним такого? Ты хочешь сказать, он мне не удается?
– Вовсе нет. Ты прекрасно держишься, и все так говорят.
– Держусь! Прекрасно! Так, значит, про меня говорят? Да, я уже чувствую дыхание смерти.
– Но ты же знаешь, что в августе у тебя встреча с тем ужасным мальчишкой из Калифорнии.
– Да я разделаю этого сопляка под орех безо всяких там обезьяньих желез, – ответил Алан. – Весьма удивлен, что ты думаешь иначе.
– Ничего подобного, – возразила Кэролайн. – Но…
– Ах, есть еще и «но»!
– Но ты все-таки на шесть лет старше меня.
– Ой, да ладно тебе! У мужчины перед женщиной есть по крайней мере десять лет форы.
– Не перед каждой женщиной. Верно, некоторым девушкам нравится выходить в свет с мужчинами, которые им в отцы годятся. – Она задумчиво поглядела на него: – Думаю, тебе очень пойдет седина.
Алан с тоской посмотрелся в зеркало, затем взглянул на Кэролайн.
– А я вот не могу представить тебя с сединой. Так что, понимаешь, если бы я его выпил лишь для того, чтобы ты осталась довольна…
– Я бы так этого хотела! – воскликнула Кэролайн, чьи милосердие и доброта были общеизвестны. – Алан, я не позволю тебе стать старым, некрасивым и больным… а потом и умереть. Честно, не смогу. Уж лучше пусть я умру, чем умрешь ты и оставишь меня одну.
– Вот и я так думаю, – произнес Алан с не меньшим пылом, но что-то в его тоне заставило ее взглянуть на него очень внимательно.
– Но ведь ты не разлюбишь меня? – спросила она. – Даже если я постарею? Не разлюбишь? – Затем, не дав ему подумать: – Или разлюбишь?
– Кэрри, ты же знаешь, что нет.
– Нет, разлюбишь. А я вот нет.
– Ну, если ты так думаешь, – ответил Алан, – то выпей лекарство сама. Все же ясно. Давай, пей. И пусть стареть буду я.
– Лучше бы Хамфри вообще не дарил нам эту гадость! – вскричала Кэролайн. – Давай ее выльем. Давай! Вот прямо сейчас!
– Ты что, спятила?! – воскликнул Алан, выхватывая у нее пузырек. – Одна доза на весь мир! По словам Бакстера, ради этого экстракта человек жизни лишился.
– И он бы страшно обиделся, если бы мы его вылили, – задумчиво пробормотала Кэролайн.
– Да и черт бы с ним, – ответил Алан. – Но все-таки это свадебный подарок.
Так что они оставили пузырек на каминной полке, где свадебному подарку самое место, и их дивная жизнь продолжилась.
Вот только беда была в том, что они начали зацикливаться на возрасте до такой степени, что вскоре это превратилось в одержимость. Кэролайн сделалась чрезвычайно требовательной в салоне красоты. Было жалко смотреть, как Алан торчит перед зеркалом, пытаясь определить, седой у него волос на виске или просто выгоревший на солнце. Кэролайн наблюдала за ним, и в зеркале он видел, как она за ним наблюдает. Они глядели на себя, потом друг на друга, а любой, кто смотрит таким образом, всегда что-то да находит. Не стану описывать день, когда в именинном торте для Алана оказалось неверное количество свечей.
Однако они оба отчаянно пытались сохранять присутствие духа, и Кэролайн это почти удавалось.
– Все будет не так уж плохо, – говорила она. – В конце концов, мы состаримся вместе.
– Дивная пожилая чета! – отвечал Алан. – Седые волосы, пластиковые зубы…
– Даже тогда мы будем любить друг друга, – настаивала Кэролайн.
– Конечно! На крылечке! В окружении роз!
Той ночью Алан внезапно проснулся. Свет был включен, и Кэролайн смотрела на него, низко наклонившись над его лицом.
– Что такое? Что случилось? Зачем ты так меня разглядываешь?
– Ой, да просто смотрела на тебя.
Большинство мужчин, если бы проснулись посреди ночи и увидели склонившуюся над ними Кэролайн, решили, что умерли и попали в рай, но Алан отреагировал на это весьма раздраженно. Он уверился, что она высматривает у него расширенные поры, новые морщины, обвисшую кожу, набрякшие веки и другие признаки близкого увядания, и ей было трудно убедительно это отрицать, поскольку она занималась именно этим.
– Я почти решил проглотить это зелье прямо сейчас! – злобно воскликнул он.
– Да, это в твоем духе, – парировала Кэролайн.
Со временем стало ясно: ситуация дошла до того, что почти любое движение одного из них неизбежно уязвляло другого.
Все шло таким вот чередом до последнего дня турнира в Форест-Хиллз. Именно в тот день Алан сразился с вундеркиндом из Калифорнии. Он заметил, как замечал и ранее, что парнишке очень не хватает изящества. Сил у него была масса, скорость – великолепная, но изящества – никакого. Рефлексы у парня потрясали, его нельзя было сбить с шага сменой темпа. Но рефлексы – это одно, а изящество – совсем другое. «Какого черта я все время думаю об изяществе?» – спрашивал себя Алан до окончания первого сета. Когда закончился последний сет, ответ был так же ясен, как цифры на игровом табло. Жилистый парнишка из Калифорнии положил Алану руку на плечо, когда они вместе уходили с корта. Для человека, разбитого в пух и прах, рука победителя – тяжелый груз.
Однако Алан очень хорошо пережил поражение. Весь вечер он решительно отметал оправдания, придуманные его друзьями.
– Этот сукин сын просто вышиб меня с корта, – сказал он с грустной усмешкой.
Даже когда Кэролайн всем подряд объясняла, как Алан в последнее время сильно нервничал, он никоим образом не выдавал бушевавшие в его душе ярость и отчаяние.
В ту ночь, несмотря на измотанность, он долго лежал без сна после того, как Кэролайн заснула. Наконец он встал с постели и чрезвычайно осторожно прокрался в гостиную. Взял в руки пузырек, отвинтил крышку и одним глотком опустошил его содержимое. Подошел к раковине рядом с баром и наполнил пузырек водой. Алан совсем было завернул пробку, как ему в голову пришла какая-то мысль, и он оглядел бутылки в поисках горьких настоек. Добавил несколько капель в пузырек для вкуса и поставил его обратно на каминную полку. Над полкой висело зеркало, Алан долго в него смотрел и наконец улыбнулся.
Так вот, случилось, что в то время Кэролайн исполняла роль девушки, обремененной младшей сестрой, добродушной дурочкой. Игравшая сестру актриса со скандалом уволилась из театра, и нужно было срочно найти ей замену. Один из постановщиков даже не из зловредных побуждений, а исключительно по пьяному делу выдвинул на роль сестры племянницу своего друга. За девушкой пришлось послать и поглядеть ее в деле, и все сразу заметили, что это прямо-таки безумная младшая сестра во плоти, поскольку она была длинноногой, большеротой и глазастой версией Кэролайн, причем версией черновой с ухмылкой вместо улыбки и походкой вразвалку вместо изящного парения Кэролайн. Вместо сияющей весенней свежести, лучившейся из глаз Кэролайн, у дебютантки было на лице выражение ошалевшего от счастья смущения, словно мир играл с ней одну шутку за другой.