Откровенно говоря, я не слишком удивился. Признайся Эмералд Стокер во всем своему предку, подумал я, ей бы небо с овчинку показалось. Папаша Стокер не из тех, кто снисходительно посмеется, узнав, что дочь просадила на скачках все до нижней юбки и корсета. Сомневаюсь, что он хоть раз в жизни снисходительно посмеивался. Лично я даже улыбки у него на лице никогда не видел. Услышав о дочкиных проделках, он бы вышел из себя и низвел бы ее в положение третьеразрядной державы. Мне случалось видеть этого старого сквалыгу во всей красе, и могу засвидетельствовать, что он заводится с пол-оборота. Словом, девица поступила совершенно правильно, сочтя за лучшее промолчать.
Теперь, когда загадка Эмералд Стокер раскрылась и дело о ее исчезновении я мог вычеркнуть из своего кондуита, у меня гора с плеч свалилась. Признаться, терпеть не могу, когда меня ставят в тупик, и мысль о пропавшей девице занозой сидела в моей черепушке. Однако мне хотелось уточнить кое-какие мелочи.
– Как случилось, что она оказалась именно в Тотли?
– Видимо, по моей милости. Тогда на вечеринке я, помнится, упомянул, что сэр Уоткин ищет повара, и, кажется, даже дал ей его адрес. Она ему написала и получила место. Эти юные американки такие предприимчивые.
– Работа ей нравится?
– Дживс говорит, чрезвычайно нравится. Она учит дворецкого играть в рамми.
– Думаю, она его обставит.
– Конечно, обставит, когда он немного подучится и они начнут играть на деньги. Между прочим, она мне говорила, что обожает готовить. Интересно, как ее стряпня?
На этот вопрос я мог ответить. Она пару раз приглашала меня к себе пообедать, и все было приготовлено отменно, просто антик-муар с мармеладом.
– Тает во рту.
– Только не у меня, – с горечью проговорил Гасси. – Ну да ладно, – добавил он, и у него во взоре засветилась тихая радость, – уж холодный пирог с телятиной и почками от меня не уйдет.
На этой счастливой ноте мы с ним распрощались.
Глава 8
Время было позднее, я кончил мусолить моего Эрла Стенли Гарднера, захлопнул книгу и задремал, но вскоре очнулся. Весь Тотли-Тауэрс давно погрузился в сон, стояла тишина, нарушаемая странным урчанием, исходившим из моего нутра. Прислушавшись хорошенько, я сразу догадался, в чем дело. Меня мучил зверский голод, ведь за обедом я почти ничего не ел.
Не знаю, приходится ли вам испытывать нечто подобное, но мне достаточно пустяка, чтобы потерять интерес к пище. Если завтрак или обед протекает, что называется, в накаленной атмосфере, у меня немедленно пропадает аппетит. Со мной сплошь и рядом такое случается, стоит мне преломить хлеб с тетушкой Агатой. А когда, сидя за столом, ловишь на себе взгляд папаши Бассета, торопливо отводишь глаза, натыкаешься на взгляд Спода, опять отводишь глаза, а старикашка уже снова на тебя зыркает, где уж тут отдать должное восхитительным блюдам Эмералд Стокер. Знаете, как в романах пишут: он, мол, лениво поковырял в тарелке и отодвинул ее от себя, – вот так и я. И теперь я ощущал в желудке необычную пустоту, будто невидимая рука столовой ложкой вычерпала все мои внутренности.
Вероятно, настоятельная потребность подкрепиться возникла у меня еще во время чтения Гарднера, но я тогда не обратил на нее внимания – боялся запутаться в орудиях убийства: там одно настоящее, второе подложное, да еще то, которое Перри Мейсон забросил в кусты. Теперь же приступы голода разыгрались с такой силой, что заслонили все вокруг, и перед моим мысленным взором встало чудесное видение – холодный пирог с телятиной и почками, который притаился на кухне и тихонько мне шепчет: «Сюда, Берти, сюда».
Удивительно, как часто оправдывается поговорка «Не было бы счастья, да несчастье помогло». Вот вам пример. Я считал, что мой предыдущий приезд в Тотли-Тауэрс не принес мне ничего, кроме вреда. Как же я ошибался! Конечно, жизнь в Тотли-Тауэрсе – суровое испытание для нервной системы, но кое-что можно записать и в доходную часть гроссбуха. Я, как вы поняли, намекаю на то, что хорошо ознакомился с маршрутом, ведущим на кухню. Дорога пролегала вниз по лестнице, затем следовали холл и столовая. За дверью в дальнем конце столовой, насколько я помнил, начинался коридор или проход, преодолев который вы оказывались в непосредственной близости к холодному пирогу с телятиной и почками. Пустяковый путь, не выдерживающий сравнения с теми вояжами, которые я в свое время предпринимал по ночам.
Решить – значит совершить, таков девиз Вустеров, и не прошло и двух минут, как я пустился в дорогу.
На лестнице было темно, а в холле еще темнее. Но я успешно продвигался вперед и проделал, вероятно, полпути к цели, когда случилась непредвиденная заминка. Я столкнулся с неопознанным объектом, напоминающим человеческое тело, – встреча, которой я меньше всего ожидал на данном отрезке маршрута, и на миг… нет, не скажу, что у меня потемнело в глазах, потому что вокруг и так было хоть глаз выколи, но чувства мои пришли в смятение. Сердце проделало головокружительный скачок вроде тех, которыми славился русский танцовщик Нижинский, и я ощутил пламенное желание немедленно очутиться где-нибудь в другом месте.
Однако поскольку я был не в другом месте, а именно в этом, мне ничего не оставалось, как сцепиться с полуночным вором, что я и проделал, с радостью обнаружив, что этот тип ростом не вышел – видно, начал курить еще в детском возрасте. Я совсем повеселел, когда понял, что он к тому же еще и тщедушный. Я прикинул, что мне ничего не стоит слегка его придушить, чтобы не путался под ногами. И со всем моим удовольствием приступил к выполнению этого плана, но вдруг коснулся рукой предмета, который не мог быть не чем иным, как только очками, и в ту же минуту, услышав сдавленный шепот: «Послушай, осторожнее с моими очками!», понял, что мой первоначальный диагноз был ошибочным. Ночной воришка оказался моим закадычным другом, с которым я в детстве не раз делился последней шоколадкой.
– А-а, Гасси, привет, – сказал я. – Это ты? А я думал, ты грабитель.
– Я не грабитель, – сердито возразил он.
– Теперь-то я вижу, что нет. Извини, ошибся, но, признайся, меня можно понять.
– Ты меня чуть до инфаркта не довел.
– Я сам до смерти перепугался. Пожалуй, перепугаешься, когда ты выскочил как из-под земли. Я был уверен, что дорожка свободна.
– Какая дорожка?
– Ты еще спрашиваешь?! К холодному пирогу с телятиной и почками. Если от него, конечно, что-нибудь осталось.
– Да, кусочек остался.
– Ну, и как пирог, вкусный?
– Объедение.
– Ну, тогда в путь. Спокойной ночи, Гасси. Не сердись на меня.
Продвигаясь к цели, я понял, что, видимо, немного сбился с курса. Переволновался, должно быть. Такие потрясения даром не проходят. Короче говоря, пробираясь на ощупь вдоль стены, я снова столкнулся с неким предметом. Оказалось – напольные часы, существование которых я как-то упустил из виду. Часы рухнули с таким звуком, будто две тонны угля просыпались на крышу оранжереи. Стекло разлетелось вдребезги, посыпались винтики, колесики и прочая мелочь, а пока я стоял, стараясь водворить на место сердце, которое, казалось, колотится уже о передние зубы, внезапно вспыхнул свет, и я увидел перед собой сэра Уоткина Бассета.
Такого замешательства никогда в жизни я еще не испытывал. Всегда неприятно, если хозяин застукает вас, когда вы поздно ночью крадетесь по дому, пусть даже упомянутый хозяин ваш лучший друг и души в вас не чает, а я уже дал понять, что папаша Бассет не принадлежит к числу горячих поклонников Бертрама. Он и днем-то едва меня выносит, а уж в час ночи я, наверное, показался ему еще более отвратительным.
Я обомлел – будто мне тортом по физиономии залепили, а тут еще старикашкин халат – он совсем меня доконал. Кажется, я уже упоминал, что папаша Бассет ростом не вышел. Видимо, у Творца, создававшего мировых судей, на него сырья не хватило. А по причинам, которые нам понять не дано, чем мировой экс-судья меньше ростом, тем более кричащие халаты он носит. Этот, например, был ядовитого чернильно-фиолетового цвета, затканный шикарным золотым узором. Не покривлю душой, если скажу, что меня будто громом ударило и я лишился дара речи. Но будь даже старикашка облачен в благопристойное, скажем темно-синее, одеяние, едва ли мне захотелось бы с ним поболтать. Разве можно держаться непринужденно с субъектом, перед которым недавно стоял в суде и лепетал: «Да, ваша честь», «Нет, ваша честь» – и который к тому же заявил, что ты должен быть счастлив, ибо отделался штрафом, а мог бы и сесть на четырнадцать суток. Тем более когда только что расколотил напольные часы, наверняка очень дорогие сердцу вышеупомянутого экс-судьи. Как бы то ни было, но он первым начал разговор.
– Боже милостивый! – произнес он трагически. – Вы!
Никогда не знал и, видно, уже никогда не узнаю, что следует отвечать, когда тебе говорят: «Вы!» И я сказал единственное, что может сказать вежливый человек: «О, добрый вечер!», – хотя, как мне показалось, это было не совсем то, что требовалось. Конечно, это все-таки лучше, чем, например, «А, Бассет, приветик!», но все же не то.
– Позвольте осведомиться, что вы здесь делаете в этот час, мистер Вустер?
Разумеется, я мог бы непринужденно рассмеяться и шутливым тоном сказать: «Да вот, часы опрокидываю», – но внутренний голос мне подсказал, что меня могут не понять. Внезапно меня осенило.
– Пришел за книгой, знаете ли. Дочитал Эрла Стенли Гарднера, а сна ни в одном глазу. Думаю, посмотрю, не найдется ли чего-нибудь здесь, на полках. И вот в темноте наткнулся на часы.
– В самом деле? – произнес старикашка Б., вложив в эти слова все презрение, на какое был способен. Наверное, мне следовало раньше упомянуть, что этот недомерок, это ничтожество в бытность судьей славился надменностью и язвительностью, за что нарушители законов его терпеть не могли. Да вам, наверное, подобные типчики хорошо известны. Их реплики обычно цитируются вечерними газетами с пометкой в скобках «смех в зале», а сами вышеупомянутые типчики считают, что напрасно прожили день, если не поиздевались вволю над каким-нибудь несчастным карманным воришкой или расхулиганившимся пьянчугой. Когда мы с этим старым хрычом Бассетом лицом к лицу стояли в полицейском суде на Бошер-стрит, он с ходу принялся отпускать пошлые шуточки на мой счет, чем вызвал бурный восторг публики. Я же был готов сквозь землю провалиться.