Предупреждение было излишним уже потому, что стоило Йогену выйти из кабинета воспитателя, прижимая к груди гастрономические сокровища, как на него со всех сторон устремились жадные взгляды. В этот день во время занятий все жевали, чавкали, сосали, а у Кайзера Рыжая Борода, видимо, не было никаких предубеждений против заспиртованной вишни: когда Йоген его угостил, он взял сразу две штуки. А вот господин Шаумель предпочел шоколадки с нугой. И то поколебавшись несколько секунд: принимать что-либо от ребят противоречило его принципам. Они тогда слишком легко уверялись, будто своим угощением покупают расположение воспитателя на будущее.
На урок зашел даже директор, господин Катц, он тоже поздравил Йогена. Показывался он не часто, был до того загружен работой, что успевал лишь просматривать дела ребят. Но в дни рождения он появлялся самолично, торжественно поздравлял именинника и, как правило, дарил книгу.
Йоген к чтению относился равнодушно, поэтому он довольно вяло поблагодарил Кайзера Рыжая Борода, когда тот положил ему на парту книжку карманного формата. Хотя мама и говорила всегда: в доме должны быть книги.
Она считала, что от чтения еще никто глупее не стал, а кое-что шло на пользу. Она говорила это с интонацией рыболова, который за целый день ничего не поймал, но все же надеялся на последнюю попытку. Кто потратил слишком много прикорма, больше не верил в то, что клюнет.
Иногда она приносила Йогену книги, напечатанные на толстой бумаге, с яркими обложками. На суперобложке обычно сообщалось, что читателя ожидает необычайно увлекательная история. Бывало, Йоген ловился на эту удочку - начинал читать, но вскоре ставил книгу на полку к остальным, точь-в-точь таким же.
В них ватаги ребят занимались поисками древнего клада, который, разумеется, был зарыт именно в том месте, где их свели летние каникулы. Судя по этим книжицам, весь мир был буквально нашпигован кладами.
Порой в них ребята преследовали преступника. Он хоть и был немыслимо коварен, но в то же время настолько глуп, что так и норовил угодить в какую-нибудь примитивнейшую ловушку, - куриные мозги, упакованные в приплюснутый череп.
Или там вовсе и не пахло приключениями. В классе появлялся новичок, с виду невзрачный, и весь класс отворачивался от него. Но потом этот новенький совершал что-нибудь из ряда вон выходящее: спасал жизнь бедняжке Хайни, или делал свиную отбивную из первого в школе силача, который мучил маленькую собачку, или совершал еще нечто благородное. После чего всем становилось немножко стыдно и новичок переставал быть новичком, а остальные от избытка чувств готовы были нести до дома его портфель.
Большинство книг Йоген быстренько откладывал на полку, потому что терпеть не мог ребят, которые в этих историях действовали. Все они были такие образцово-показательные и за письменные работы получали сплошные пятерки. А уж когда начинали говорить, казалось, что сперва они все это написали, а потом заучили наизусть. Родители стоили своих чад. Отцы были строги, но справедливы, а матери с улыбкой поправляли деткам воротнички, когда те возвращались домой, переполненные впечатлениями. И никогда родители там не разводились.
Полка была плотно заставлена и благодаря разноцветью корешков воспринималась в комнате как предмет украшения. Небольшой книжный шкаф в гостиной отличался от нее тем, что стоявшие там книги в толстых благородных переплетах производили более солидное впечатление. А если случалось, что кто-то из гостей брал в руки книгу - из маминого шкафа или же с Йогеновой полки, - ему, перелистывая, приходилось разнимать страницы.
Мать считала, что тот, кто не читает, остается дураком; духовная пища нужна не меньше, чем витамины. У нее, к величайшему сожалению, слишком мало времени, чтобы читать книги, но вот Йоген в свои тринадцать лет буквально умирает от безделья. Ему бы следовало набираться ума-разума, пока еще не поздно.
Но Йоген не верил ни книжной жизни, ни маминым словам. Если книги и в самом деле так важны, почему же мама сама хотя бы время от времени не брала их в руки?
А жизнь - это гвалт в школьном дворе, ликование от забитого гола на футбольной площадке, ярость на беговой дорожке, тиканье секундомера. Жизнь - это игра с собакой, плаванье в речке, пощипывающий в носу дымок костра, пробежки босиком по горячему песку. Жизнь - это пыль, пристававшая вместе с потом к лицу и рукам, но не та пыль, что покрывала книжные страницы.
Вечером своего четырнадцатого дня рождения Йоген лег в кровать, сжевал еще два кекса, посмотрел на подаренную господином Катцем книгу, потом взял небольшую книжку, которую получил от Кайзера Рыжая Борода. Шнурре - значилось на ней. Имя показалось Йогену очень подходящим для человека, пишущего книги. Он прочитал несколько первых попавшихся строк: «…Он не признался им, что был тайным королем и правил между Медным Рудником и Шпрее - самым молчаливым, замечательным и покорным народом: Империей Ночная Свеча, провинцией Лопух, страной Крысиная Серость…»
Йоген пролистнул назад и прочитал название: «Штеппенкоп». Необычное название. Посмотрим!
«Было начало первого; школьный двор примыкал к учебному плацу одной из казарм. Несмотря на то что окна были закрыты, сквозь унылое поскрипывание стальных пружин отчетливо доносились команды…»
Йоген начал читать в нерешительности, потом увлекся. Он понимал тайного короля империи, который оставался для всех других недоступным. Он понимал даже человека, который не мог любить Штеппенкопа, но со временем привязался к нему.
Мама как- то сказала, что порой в книжке сам себя находишь. Йоген хоть и не нашел себя, зато обнаружил там человека, ставшего неожиданно в его глазах самым важным человеком на свете. Ужасно волновало, будут ли повиноваться ему крысы, подчинятся ли ему соколы.
Йоген читал и ни разу не почувствовал, будто его свысока похлопывают по плечу. Тот, кто это все написал, и не подумал изображать все с той прозрачной ясностью, когда происходящее можно понимать лишь однозначно. Он как будто и не собирался рассказывать читателям какую-то историю. Он рассказывал ее себе самому, в душе надеясь, что читающий все же воспримет ее. Видимо, он очень доверял читателям.
Слова выстроились чередой, как и в его красочных книжках на полке. Но они были написаны человеком, который умело стер с них пыль, так что они казались новорожденными.
«Хайни дрожал; он уперся кончиками пальцев в землю и весь сосредоточился на прыжке. Теперь он не был королем; он был детенышем грифа, с туловищем леопарда и головой хищной птицы. И вот он прыгнул».
- Так, а теперь свет выключается, - громко сказал господин Шаумель.
Йоген поднял голову от книги.
- Еще одну минуточку! - попросил он и опять уткнулся в книгу.
Почти невероятно, но Шмель и впрямь оставил свет на пятнадцать минут. Только пробурчал:
- Ладно уж, раз день рождения…
Жизнь - это, оказывается, еще и вопрос: что случится с соколиным птенцом? Это предательство солнцем своего властителя Штеппенкопа. Жизнь - это тишина после заключительных фраз: «Весь обратившись в слух и зрение, он поднял голову - не появятся ли откуда-нибудь соколы? Небо было чистым».
- Книжный червь? - спросил господин Шаумель, зайдя через пятнадцать минут.
- Да нет, - признался Йоген. Господин Шаумель повертел в руках книгу.
- Вообще это совсем не для детей, - сказал он. - Но может, именно поэтому…
Впервые за последние дни Йоген засыпал с радостным чувством. Завтра можно будет снова открыть книгу: в ней еще много рассказов.
Жизнь - это жадный интерес к неведомой действительности, сотворенной человеком, который прекрасно разбирался в жизни.
А день рождения? В принципе он прошел очень хорошо.
Уже на следующий вечер все ребята с первого взгляда заметили, что Шмель взбешен. В такие минуты лицо его становилось белым, губы сжимались в тонкую ниточку, уголки губ начинали подрагивать, будто гнев так и рвался наружу, и сдержанность его стоила больших усилий. Обычно воспитатель ждал, пока все поужинают, а потом давал выход своему гневу. Но на сей раз сразу же после молитвы он резко выкрикнул:
- Боксер!
- Я. - Йоген оторвался от бутерброда с сыром, который он как раз вынимал из фольги.
- Разве я тебе не сказал в первый же день, что не потерплю в моей группе скотства?
- Сказали, - ответил Йоген невозмутимо, но с чуть заметным удивлением.
- Будь добр, встань, когда я с тобой разговариваю!
Йоген встал и вопросительно посмотрел на воспитателя.
- Как ты посмел расписывать туалетную дверь гнусными выражениями?
- Туалетную дверь? Я?
- Да, ты! Только не вздумай выкручиваться. Насколько мне известно, ни у кого, кроме тебя, зеленого фломастера нет.
- Но я ничего не писал на туалетной двери. Я в такие игры не играю.
Взгляд Шмеля оставался ледяным.
- Я знаком с твоим личным делом, равно как и со всевозможными играми, в которые ты уже успел поиграть. Или ты думаешь, что я тут за вами не наблюдаю? Твое личное дело, потом твоя тесная дружба с Таксой, который тоже далеко не херувим, плюс ко всему зеленый фломастер. Надо быть глупцом, чтобы не сделать верные выводы из всего этого. Будешь неделю дежурить в подвале, твой первый выход в город на выходной отменяется, карманные деньги за две недели высчитываются. Я все могу понять, только не такое свинство. Вы же как-никак люди, а не животные. И я не допущу, чтобы один свинтус испортил мне всю группу. Садись!
Йоген запротестовал:
- Это не я, и я не хочу, чтоб меня наказывали за то, в чем я не виноват.
- Тебе сказано - садись. Если будешь продолжать препирательства, я увеличу наказание.
Йоген сел, отставил тарелку в сторону и не притронулся к еде. Пудель одобрительно кивнул и придвинул порцию Йогена к себе. Он редко наедался досыта.
Сразу же после ужина Йоген отправился к господину Шаумелю.
- Ну, чего тебе еще? Хотелось бы в ближайшее время как можно реже видеть твою физиономию!