Лариса ИСАРОВАНА ПОРОГЕ СУДЬБЫРОМАН
Часть 1ДЕСЯТЬ СЕКУНД ДЛЯ ОТВЕТА
…Дать радость может только взлет!
ГЛАВА ПЕРВАЯ
— Фамилия, имя, отчество? — спросил следователь прокуратуры Максимов.
— Марина Владимировна Оскина.
— Профессия?
— Учительница.
— Участкового инспектора Олега Стрепетова именно вы обнаружили вчера вечером, раненного в вашем подъезде?
— Да.
— К кому он мог идти?
— Ко мне.
— Почему вы в этом уверены?
— Днем мой десятиклассник Серегин передал, что Олег просил меня не уходить вечером в библиотеку, ему нужно было со мной поговорить.
— Вы каждый вечер проводите в библиотеке?
— Нет, так получилось, мне надо было познакомиться с материалами биографии Потемкина…
Брови следователя приподнялись.
— Разве теперь в школе проходят так подробно историю?
Оскина покусала губы.
— Меня попросил прочесть дипломную работу мой бывший ученик Ланщиков. Он много лет собирал материалы о князе Потемкине.
— Кажется, именно Ланщиков враждовал со Стрепетовым? Допустим, из-за девушки еще в школе?
— Из-за этого Олег ни с кем не конфликтовал. С Ланщиковым они были просто несовместимы. Олегу Ланщиков был интересен. Ланщиков же завидовал Олегу, хоть и считал «блажным».
— Стрепетов жил по соседству с вами и работал здесь же. Как относились к нему люди?
— Даже в пьяницах и хулиганах он старался видеть человека, каждого хотел поставить на ноги…
— Значит, Стрепетов был из добреньких?
Оскиной не понравилась интонация, с которой был задан вопрос.
— Он был добр к людям. Поэтому ему всегда интересно жилось.
— Что вы можете вспомнить о своих бывших учениках из класса Стрепетова?
Говорят, собаки всегда, а люди изредка способны заранее ощущать стихийные бедствия, болезни, несчастные случаи. Я этой способности лишена. И день покушения на Олега Стрепетова прошел для меня обыденно.
Утром в школе меня встретил Серегин, по прозвищу Гусар, десятиклассник.
— Поговорим, как мужчина с мужчиной, — сказал Серегин. Он наклонил маленькую голову, щелкнул каблуками, точно шпорами. По литературе у него в журнале красовалась унылая вереница двоек. Но держался так, точно эти двойки мне ставил он…
Мы подошли к окну в коридоре. На уровне моих глаз приходились лишь значки, украшавшие его джинсовую куртку. Чтобы увидеть лицо Серегина, я запрокинула голову.
— Вам хочется, Марина Владимировна, чтобы я окончил школу?
— А вам?
— Наши желания совпадают…
Светлые волосы его подстрижены как у средневековых пажей; ровная челка до бровей и длинные на затылке, до воротника куртки. Брови и ресницы будто накрашены, орлиный нос, усики, яркие губы — он производил, говорили в учительской, неотразимое впечатление на девочек. Если не улыбался. Его броскую внешность портили зубы. Слишком крупные. Их казалось вдвое больше нормы.
— Есть вариант… — Серегин усмехнулся. — Вы даете мне одну книгу. Не толстую. Я ее долблю, потом беседуем…
— Вы твердо рассчитываете, что на экзамене я поставлю вам тройку?
— Придется!
Я вздохнула.
— Зачем же вам меня топить, подводить Зою Ивановну?!
К сожалению, он был прав… Зоя Ивановна, директор школы, недавно сказала, как всегда с юмором, о Серегине:
— У парня одна извилина, но могучий инстинкт самосохранения. В общем, нервы на него не трать, он не пропадет, теперь нет второгодников… Такой проживет не переутомляясь.
Серегин внимательно наблюдал за выражением моего лица, потом добавил, выдержав благоразумную паузу:
— Не исключено, что я ничего не смогу ответить по билету. Тогда нам можно будет спастись за счет дополнительного вопроса… По книге, которую я заранее отзубрю…
Наглец!
— У нас все в классе такие умники, что комиссия просто восхитится дураком вроде меня.
Я знала манеру Серегина вести себя. Он называл себя вслух «дураком», «серостью», «дубиной». Рассказывал, какое перенес «трудное» детство — жил с матерью в бараке. Даже воровал у соседей книги, чтобы читать. А его за это били. И отбили навсегда интерес к художественной литературе.
Я терпеливо слушала Серегина и смотрела в окно, ощущая себя верблюдицей, на которую грузят бесконечную поклажу.
Школа стояла в огромном дворе. Со всех сторон ее замыкали монументальные дома с разнообразными архитектурными излишествами. Но «излишества» были лишь на наружных фасадах. Во двор смотрели кирпичные стены, расчерченные в шахматном порядке прямоугольниками окон. Один дом переходил в другой без интервалов. Делили их лишь арки для въезда автомашин…
— Прочтите рассказ Богомолова «Иван».
— А где взять?
— Зайдите ко мне…
— Некогда… я мамашу пришлю…
Я не хотела, чтоб Маруся Серегина снова забегала ко мне в школу. Она обожала рассказывать о специфике своей жизни «одинокой бабы», заведующей «Кулинарией».
— К вам сегодня Стрепетов хотел зайти. Вечером. Будете дома?
Я кивнула, и Серегин удалился танцующей походкой. Маруся очень нервничала из-за сына. Она мечтала его «сунуть» в институт.
После уроков я вернулась домой за рассказом Богомолова «Иван», изданным отдельной книгой. Им я много лет подряд «отмыкала» мальчишеские сердца. Но Серегин — типичный телеакселерат, способный поглощать лишь минимум знаний, да и то по телевизору.
Сегодня в «Кулинарии» работала одна Маруся, заменяя заболевших продавцов. К ней выстроилась огромная очередь. Я стала сзади, решив взять антрекоты, и, задумавшись, отключилась от шума…
Почему Олег Стрепетов так подавлен? Ведь он всегда говорил моей Анюте: «Человек не имеет права портить своим настроением жизнь окружающим». И советовал чаще реветь: «Чем человек реже плачет, тем он злее!»
— А ты? — Она держалась с ним на равных, хотя училась в первом классе, когда он кончал десятый. Пользовалась его любовью к ребятам и зверятам.
— А я каждый вечер рыдаю на улицах и во дворах вместо поливальной машины. По совместительству. Не замечала?!
Олег Стрепетов несколько раз в последние дни ко мне забегал, но я сидела в библиотеке. Ланщиков, который учился с ним в одном классе семь лет назад, принес мне свою дипломную работу. Сказал: «Чтоб попридиралась как в школе».
— Не морочьте мне голову! — я снова услышала лениво-раздраженный голос Маруси. Очередь приблизилась к прилавку. Впереди стояла маленькая старушка.
— Дайте мне вон ту котлетку, нет, ту, а не эту, она пышнее…
Маруся швырнула на бумагу одну котлету за семь копеек.
— Еще что?
— Можно еще одну котлету, милочка?!
— Так бы сразу и говорили!
— А сразу вы бы мне дали верхние, вчерашние…
— Все?
— Еще две капустные котлетки, только берите аккуратнее…
Старушка была похожа на белую мышь.
— Что еще?
— А я и говорю, еще одну манную котлетку и все…
Старушка встала на цыпочки и положила на прилавок рубль.
— Дайте мелочь, нет сдачи.
— А где я возьму, милочка?
— Ох, ну и покупательница!
Маруся царственно качнула белоснежной чалмой-шапочкой на взбитых серебристо-лилового цвета волосах, небрежно смахнула с бумаги отобранные котлеты.
Она подбоченилась, собираясь задираться и дальше… Но тут увидела меня. Лицо ее мгновенно просияло.
— Да берите, берите свои котлетки, горе мое!
Она аккуратно свернула пакетики, отсчитала сдачу, старушка побрела на улицу.
— Все, граждане! — заявила Маруся. — У меня обед. Отпускать буду через час.
Она вышла из-за прилавка и стала всех теснить к двери, выжимая из магазина, потом накинула крючок и повернулась ко мне.
— Фу-у! Избавилась. Вот так дойти до инфаркта можно.
— У вас же была сдача?!
— Ну и что? Ей отдай, а другим?
Она налила томатный сок из большого кувшина, выпила, подмазала ярко накрашенные губы. Характер ее не соответствовал комплекции. Такими экспансивными, нервными, подвижными, как ртуть, бывали обычно худощавые женщины. Но пышная Маруся им не уступала: спорила, огрызалась и слова сыпала горохом, без пауз, задирая свой подбородок в форме лопатки.
— Пусть Миша к экзаменам прочтет… — протянула я ей книгу Богомолова.
Маруся бросилась ко мне с поцелуями. Я отшатнулась.
— Что возьмешь?
— У вас же перерыв.
Она покачала головой.
— Опять ля-ля, — на ее языке это означало «интеллигентские штучки». — Гордячка, прямо фон-баронша!
Наверное, это выглядело глупо, но я не хотела от нее никаких одолжений, даже в мелочах.
Маруся криво усмехнулась и сказала явно невпопад:
— Зря Стрепетов в чужие дела нос засовывает. Так и передай. Я ему по гроб жизни благодарна, он Мишку от глупостей отвлек, к делу пристроил, но ворону в соловья не переделаешь…
Я удивленно посмотрела на нее, пожала плечами и вышла, недоумевая, какое отношение имеет Маруся к участковому инспектору милиции Олегу Стрепетову…
Часов в семь вечера позвонил Ланщиков. По телефону его баритон приобрел особую глубину и бархатистость. Он спросил, прочла ли я его рукопись.
— Понимаете, возникла микролазейка в один журнальчик, а у меня нет свободных экземпляров.
— Опять окольные ходы?
— Ну, Марина Владимировна! Не подмажешь — не поедешь.
— Я еще не читала твою работу. Сначала посидела в библиотеке, чтобы иметь общее представление. Историческая психология — жанр любопытнейший, общими словами ты от меня не отделаешься…
В трубке раздался театральный вздох, Ланщиков всегда кого-то играл, точно ему было скучно оставаться самим собой.
— Сколько дней вам нужно?
Кажется, он жалел, что принес мне рукопись. Ланщикову, видимо, хотелось, чтобы я просто восхитилась ею. Он ненавидел всякую переделку. Так было и в школе. В сочинениях не признавал никогда ни одной стилистической ошибки, мною подчеркнутой, предпочитая убрать фразу, лишь бы не переписывать ее.