Но в этот вечер мое уединение прервал Филькин.
Он появился смущенный, в куртке и неизменных джинсах.
— Простите, что я в таком виде, но на меня нельзя купить костюм, седьмой рост, таких не бывает, вот и приходится, когда не в форме, ходить в свитерах и джинсах…
Точно я его пригласила на званый вечер, где все присутствующие в смокингах. Я молча продолжала штопку носков Сергея, ни о чем его не спрашивая.
— Я предполагаю, что к вам сегодня должна зайти Лужина…
— Зачем? Она не была у меня сто лет…
— Утром ей в милиции показывали норковую шапку. Она ее не признала, наверное — решила сначала с кем-нибудь посоветоваться. Или сочинить достоверную историю. А время не ждет, проще всего с покаяниями ей зайти к вам…
— И вы рассчитываете, что ее не смутит ваше присутствие?
— Может быть, ей это даже будет выгоднее…
Он оказался ясновидцем, вернее — прекрасным психологом. Через полчаса появилась Лужина. Она подурнела из-за беременности, одета была скромно, во все темное, никаких бриллиантовых украшений на ней не оказалось, только на пальце обручальное кольцо.
Она безучастно кивнула Филькину, а потом начала рассказывать, что вскоре собирается с мужем в Италию, что будет учиться на искусствоведа в университете…
Я ждала, что Филькин ее прервет, начнет задавать вопросы, но он курил, сидя в кресле в углу, и это начало раздражать Лужину.
— Я должна… вернее хочу… кажется, надо сказать правду…
Тон был нерешительный, интонация, как у капризной девочки. Она взялась расставлять тарелки, потряхивая головой, точно еще носила длинные волосы. Ей можно было дать больше тридцати. Неужели возраст старого мужа так гасит молодость женщины?!
Лужина стала спиной, приподняв плечи, точно ожидая удара.
— Боюсь, это из-за меня… с Олегом…
Воздух в комнате начал стремительно сгущаться. Мне его не хватало. Я тщетно пыталась вдохнуть. Ведь Барсов сказал, что Олег кого-то ждал возле моего дома.
— В общем, в тот вечер я шла из магазина в норковой шапочке. С Виталием поругалась, он не провожал…
Лужина тяжело вздохнула, но я почему-то не верила ни словам ее, ни волнению…
— Захотелось забежать к вам, посоветоваться… Ну, насчет замужества…
Она повернулась ко мне и с этого момента не спускала с меня каштановых глаз, обведенных по векам черным ободком…
— Я не заметила, что за мной шел какой-то парень, вошла во двор, в подъезд. И тут он сдернул с меня шапку. Я оглянулась, а он швырнул мне в лицо соль с перцем…
Глаза ее наполнились слезами.
— Я крикнула, зажмурилась, ко мне бросился Олег, я даже не поняла, откуда он взялся, задержал парня…
Она снова начала переставлять тарелки.
— У меня жгло глаза, Олег велел подняться к вам, чтобы промыть, я вошла в лифт, и тут услышала шум, вроде драки… Я замерла. Вдруг что-то случилось?.. Окажусь свидетельницей, вызовы, допросы.
Нестерпимо фальшивыми были ее интонации, манеры, точно у плохой провинциальной актрисы…
— В общем, поднялась в лифте, постояла, не выходя, минут десять, дождалась тишины, спустилась и выскочила, как настеганная.
Так, а как же обожженные солью и перцем глаза? Как она узнала с закрытыми глазами Олега? По голосу? Из движущейся кабины лифта она не могла слышать шум драки…
— Почему ты так долго молчала?
Она улыбнулась, дернув плечом, как делала всегда на уроках, когда не могла правильно ответить.
— Потому что мой муж говорит: «Жена Цезаря должна быть вне подозрений!» Интерес ко мне милиции его насторожил бы. А теперь мы расписаны, и никто не посмеет спросить, откуда у меня, простой продавщицы, такая дорогая шапка!
Я вспомнила разрушенную квартирку, фотографию на стене, шапочку, которую прабабушка Парамонова вынула из буфета.
— Тебе показывали норковую шапочку в милиции?
— Да…
Врала, все врала сознательно и упрямо. Видимо, знала молодого человека, с которым схватился Стрепетов… Олег — прекрасный самбист, он шутя бы справился с обычным пьяным… Но Лисицын, кажется, служил в десантных войсках, был выше, сильнее… И еще этот перстень-печатка, массивный, литой…
— Лисицын… — сказала я, и глаза Лужиной тревожно замигали. — И встретились вы не случайно, договорились с Олегом заранее о встрече, да?
Лужина бледнела так стремительно, что у нее посинели губы.
— Что сказал Олег? — Я старалась не отпускать взглядом ее мигающие глаза.
— Он потребовал: либо явитесь с повинной, либо я передам материалы по службе… Десять секунд для ответа.
— Лисицын ударил Олега сзади, пока ты отвлекала?
Лужина отступила от меня, слабо взмахивая рукой.
— Что вы, что вы! Не он, нет, не он, никогда в жизни… Это Парамонов-старший, идиот проклятый… Олег его на принудлечение посылал, вот и озлобился…
У меня отнялись ноги… Я села.
— Парамонов тоже был в моем подъезде? Вы договорились заранее?
Лужина неожиданно успокоилась.
— Вы что-то путаете, Марина Владимировна. Я и Лисицын встретились с Олегом днем, во время обеда. Мы втроем пошли в кафе «Маринка»… Ну а когда он мне пригрозил, я сразу сказала, что выхожу из игры. Очень нужен мне этот магазин и махинации вашего Виталия Павловича.
Она достала пудреницу и старательно, неторопливо начала обмахивать лицо пуховкой.
— Лисицын считал, что Олег сует нос не в свое дело, он же не ОБХСС, да и криминала в моих действиях не было, меня адвокат заверил… только служебное злоупотребление.
— Заведомо заниженная цена дорогой вещи и продажа ее «своим» клиентам — это не криминал? — не выдержала я.
— Все могут ошибаться.
— А доплата за дешевую вещь в твой карман?
— Докажите. Никто ведь не подтвердит, — Лужина даже заулыбалась. — И потом — кто будет жалеть коллекционеров? Государство не ограблено… Они как пауки в банке. Насмотрелась. От жадности, зависти готовы друг друга сожрать. А мы при чем? Если же мне и делали подарки, то как женщине. Неужели я не могла пользоваться успехом?! Может быть, мой образ жизни раньше был аморален, но это не криминал.
— Почему же Стрепетов вмешался? — спросила я.
— Блажной. Это его совершенно не касалось!
— Когда вы натравили Парамонова-старшего на Стрепетова?
— Да кто его натравливал?! Вечером пристал ко мне, чтоб дала пятерку, вечно канючил на опохмелку, я и послала его… Он взбесился, я забежала в ваш подъезд, он — за мной, схватил шапку…
Она опустила глаза.
— Ну, я закричала, а тут Олег вмешался…
— Олег не мог справиться с Парамоновым?
Я не верила ей, Олег с его реакцией футболиста?!
— Он споткнулся, там лежали старые батареи, упал и затылком об железо.
— И ты сбежала вместо того, чтоб оказать ему помощь?
Она вызывающе вскинула голову.
— Я его не звала, не просила вмешиваться! А мой муж против всяких дел с милицией, он — выездной.
— А кто довел Варю до самоубийства?
— При чем тут я? Вот уж никаких отношений не имела с ней… Варька сама деньги брала на своей «скорой» за устройство в больницу…
— Откуда ты знаешь?
— Ее шеф втянул, он собирал резную мебель черного дерева, голландскую, итальянскую, а цены на подлинники бешеные. Вот он и убедил ее, что хирургу с такой квалификацией недоплачивают… Слава богу, его арестовали, вскрыли такие делишки…
— Варя вас познакомила?
— Да, и как потом ревновала! — Тень былого злорадства скользнула по ее лицу.
— А почему Лисицын так перепугался, услыхав, что Варя в милицию собирается с повинной?
— А, истерик! Подумаешь, доставал ее шефу западные пластинки и книги! У него клиентура — ого-го-го! Великий парикмахер!
— Но деятельностью Лисицына интересовался и Стрепетов?!
— У Стрепетова и спрашивайте! Лисицын чист. За пустяки делал одолжения. Не подкопаться ни с какого бока. А в случае чего — за него такие дамы вступятся… И Варьку ему не клейте, не надо, сама, дуреха, виновата, не надо было с головкой влюбляться…
Она вспоминала Ветрову так, точно с момента ее самоубийства прошло много лет. Без боли.
— У Варьки оказались просто слабые нервы. Ланщиков всегда говорил, что такие не переносят узды…
— А откуда ты знала Парамонова?
— Здрасте, он грузчиком у нас подрабатывал. Серегина ковры любила, я звонила ей… когда поступали. Интересные, ценные. Это должностное упущение, не уголовное, мне адвокат объяснил…
— При чем тут Серегина?
— Она Парамонова отпускала, когда я просила, чтоб помог некоторым клиентам перевозить мебель, у нас есть машина закрепленная, но без грузчиков. И еще Маруся хотела, чтоб ее сын у меня бывал.
Вот уж чего никогда бы не подумала… Серегина так тряслась над красавчиком сыном…
— Хотела, чтоб манерам научился, чтоб видел приличное общество, к ней же забегали только ханурики…
Приличное общество! Компания Лужиной?!
— Она боялась, что его окрутят уличные девицы, и привлекла меня на помощь… для профилактики…
Лужина говорила очень убежденно.
— Сейчас не модны браки самотеком. Нужно оставаться в «своей сфере». А Гусар мог бы привести мамочке дочь какого-то физика, кому это интересно?!
Она вздохнула и, усмехнувшись, проговорила:
— Поймите, при зарплате в сто двадцать рублей на моем месте трудно оставаться безупречной, я — живой человек, и у меня тоже есть потребности… Жизнь есть жизнь, и она не совсем такая, как нас учили в школе… — Лужина осеклась. Филькин поднялся.
— Знаете, Лужина, мне приятно, что у вас больше нет тайн за душой. Стоило ли юлить на допросах? — сказал он.
Лужина попробовала улыбнуться.
— Кстати, а почему Лисицын сохранил записки Вари? — поинтересовался Филькин.
— Лисицын разводился со второй женой, она сказала, что порвала его бумаги, она была такая скандалистка, истеричка, что он поверил и не проверил…
Мне почудилось злорадство в ее голосе.
— Странно, что Лисицын так испугался, когда Варя сказала, что пойдет в милицию. По вашим словам, он ни в чем не был замешан? Однако к Марине Владимировне он прибегал…