: то слабый стук сердца, то тишина. А может, это моя кровь пульсировала в висках?! Обморок? Ударился? Я попробовала его поднять. Не смогла. Опустила его на плитки пола и только тут заметила что-то черное на своих руках. Кровь? Но откуда? Он ранен? Ушанки на нем не было. Я оглядывалась, искала глазами его шапку. Мне хотелось подложить ему под голову что-то мягкое.
Что быстрее? Звонок на «Скорую» от соседей или попробовать поймать машину на набережной? Пока мне откроют, выяснят, кто я, чего хочу…
Я выбежала во двор, молчаливый, безлюдный, потом через арку на улицу. Накатывал и уплывал шум редких машин, никто не останавливался, хотя я пыталась махать рукой. Наверное, надо было крикнуть, но горло точно петлей стянуло.
Наконец я бросилась на середину набережной. Машина с синей вертушкой остановилась.
— На вас напали? У вас руки в крови.
И тут ко мне вернулось дыхание.
— Несчастье… — выговорила я непослушными губами. — С участковым инспектором милиции.
А дальше был осмотр места происшествия, множество машин, фотовспышки, деловые люди в штатском и в форме, оцепившие наш подъезд. Загорелись окна в спящем доме — исчезло чувство времени. Кому-то я отвечала, показывала, как лежал Олег Стрепетов, когда я его нашла, а в ушах стоял звон, сердце вздрагивало, и я время от времени стискивала зубы, чтобы не разреветься…
ГЛАВА ВТОРАЯ
У ворот школы Марину Владимировну остановил молодой худощавый высокий парень в блестящей куртке с множеством «молний». Он оказался работником уголовного розыска Филькиным.
— Я бы хотел с вами побеседовать об одноклассниках Стрепетова. Вы их хорошо помните?
— В общем — семь лет прошло…
— Вы не допускаете, что среди них мог оказаться кто-то, сводивший счеты со Стрепетовым? К примеру, приревновал…
Марина Владимировна против воли усмехнулась.
— Скорее должен был бы ревновать Олег.
Филькин терпеливо вздохнул. Его лицо было серьезно.
— Я со вчерашнего дня знакомлюсь с его одноклассниками. Разрабатываю эту версию, понимаете… Стрепетов был влюблен в Лужину?
— Что вы! Он с пятого класса предан Варе Ветровой.
Глаза Филькина заискрились, его невозмутимость была явно показной, для солидности.
— Я уже беседовал с этой девушкой, она, кажется, фельдшер на «Скорой»?
— Кажется.
— Стрепетов продолжал дружить с мужем Ветровой — Барсовым?
Марина Владимировна кивнула. Да, этот молодой человек много успел за день, фамилии соучеников Стрепетова он произносил так, точно сам учился в их классе.
— А с Лужиной Стрепетов не враждовал?
— Презирал. И даже не скрывал этого.
Она посмотрела на часы, но, несмотря на этот выразительный жест, Филькин продолжал задавать вопросы.
— Некоторые считают, что Стрепетов — не от мира сего. К примеру, Ланщиков. Я с ним недавно разговаривал, они ведь тоже были друзьями?
— Относительными. Но часто общались, когда учились на юрфаке.
— Но ведь Ланщиков кончил историко-архивный.
— Он перевелся туда с третьего курса МГУ.
Филькин закурил.
— Есть сведения, что вчера вечером из вашего дома выбежала высокая модно одетая девушка. А потом мужчина в куртке вроде моей. Вы не знаете, кто это мог быть?
Она пожала плечами и подумала, что единственно запоминающаяся деталь в лице ее собеседника — подбородок с ямочкой.
На следующий день после уроков я поехала к матери Олега, Веронике Станиславовне. Ей не разрешили дежурить возле него в больнице: он лежал в реанимации, состояние оставалось критическим.
Солнце заливало большую комнату, слепило глаза. Огромный старинный книжный шкаф делил ее пополам. Дальняя часть отражала вкус Вероники Станиславовны. Вышивки покрывали и тахту, и заднюю стенку шкафа, и кресла, лежали на полу, на столе, висели в виде занавесок. Вышивки уникальные, цветные, из шерстяных ниток, мельчайшим крестом по старинным образцам.
В уголке у тахты — столик для рукоделия на двух ножках, скрепленных перекладиной. В противоположном углу — дряхлое кресло, над ним — бесчисленное количество фотографий в кожаных и бронзовых рамках и два акварельных портрета в голубых паспарту с золотыми вензелями по углам.
Передняя часть комнаты принадлежала Олегу и сверкала чистотой. Книжные полки, проигрыватель, кресло-кровать. Никаких признаков, что хозяин был в юности мастером спорта — ни грамот, ни вымпелов, ни кубков. Только большая цветная фотография Вари на стене. Коротко стриженная, с челочкой, она смотрела на нас узкими черными глазами и улыбалась простодушно.
Вероника Станиславовна сидела в своем кресле. Глаза казались салатно-серыми. А когда-то меня поразил их яркий изумрудный цвет… Наверное, в молодости она была очень хороша, с пышными волосами, капризными ноздрями и крошечным ярким ртом, который никогда не подкрашивала, воспитанная, равнодушная в высокомерная с людьми не ее круга.
Она очень походила на акварельный портрет, висевший напротив. На нем была изображена дама в роскошном платье, шарфе, с пышно взбитыми волосами. Акварель выгорела от времени, но сходство было явное.
Мы почти не разговаривали, уйдя в свои мысли. Только вздрагивали от любого телефонного звонка. А звонили непрерывно. Друзья, знакомые, подшефные… Взгляд мой механически скользнул по второму акварельному портрету, потом замер. Олег? В старинном мундире с высоким воротом. Те же рыжеватые волосы, стоявшие хохолком на макушке, приподнятая правая бровь, выступающая нижняя губа. Некрасивое, умное лицо и несомненное сходство с портретом прекрасной дамы…
Вероника Станиславовна заговорила светским тоном, путая русские и польские слова. В этом сказалось ее волнение, в обычной жизни только легкий акцент выдавал ее польское происхождение.
— То есть муй прапрадед, пан Ольбрахт Браницкий. Жил крутко. Добрых людей земля не тшима…
Она не сводила глаз с портретов.
— Муй прапрадед в Сибири умер, как сослали его в 30-м годе, после восстания, а то есть его единородная сёстра Эльжбета Браницкая, потом Воронцова, ее ваш Пушкин кохал…
Солнце переползало с места на место, освещая отдельные уголки комнаты, и они вдруг оживали, становились красочными, точно театральные декорации.
Елизавета Ксаверьевна Воронцова! Вот почему мне показалось знакомым ее лицо. А Олег никогда не упоминал об этом родстве. Хотя теперь стало модно находить или придумывать себе предков, родственников поблагороднее…
— Где ваш удивительный стол? — невпопад сорвалось у меня.
— Вы не запамятовали муй стол?
Вероника Станиславовна светски улыбнулась. Что это — умение держать себя в руках? Инстинкт самосохранения? Наркоз от реальности, от неотвязных мыслей о сыне: кто, зачем, за что это сделал?! А может быть, она не верит, что все это произошло… ждет, прислушивается… Вот щелкнет замок, легкие шаги, прозвучит его глуховатый голос…
— Файный стол! Он был завещан князем Потемкиным своей племяннице, Александрин Браницкой, ктура потом жила в Бялой Церкви. Старшой в роде получал, с поколения в поколение, походный стол светлейшего…
Я посмотрела на мать Олега. Потом вгляделась в акварельный портрет Ольбрахта Браницкого.
— Когда он родился?
— То есть тайна. Гетман Ксаверий Браницкий старшего сына не признал за наследника, его свезли в Варшаву. Только фамилию дал…
Да, во всех мемуарах писали о слишком нежной любви дяди к племяннице… Между ними стояло и близкое родство, и тайный его брак с императрицей…
Семь лет назад на этот стол небрежно поставили магнитофон, рассыпали десяток кассет. Мальчишки колдовали с перемоткой. Варя Ветрова, став на колени в своих неизменных зеленых брюках, перешитых из отцовских военных, что-то восторженно разглядывала, Марина Владимировна заглянула вниз. Такого подстолья она никогда не видела. Прямоугольная крышка красного дерева, окантованная гирляндой из золоченой бронзы, опиралась на одну ногу, совершенно ни на что не похожую. В середине что-то вроде тюльпана, сжавшего втугую лепестки. Массивный цветок лежал на восьми рогах, ветвившихся из голов четырех бронзовых сатиров с мушкетерскими бородками и закрученными усиками. Из-под их бородок выдвигались четыре деревянные мощные лапы с загнутыми когтями, державшие чуть сплюснутые бронзовые шары.
Олег стеснительно улыбался, немея, как всегда, в присутствии Вари. Она азартно протирала морды сатиров, выражения которых были разные: одно напыщенно, другое иронично, третье самодовольно, четвертое глуповато, точно портреты живых людей.
Когда Марина Владимировна и Варя вылезли из-под стола, Вероника Станиславовна сказала посмеиваясь:
— То есть приданое Олега!
— Приданое положено невесте, а не жениху! — зазвенел голос Вари. Вероника Станиславовна с опаской глянула на эту высокую тоненькую девочку с круглым лицом, узкими угольно-черными глазами и тонким хвостиком темных волос, схваченных резинкой.
— Мама всю жизнь хвастает нашим столом, — улыбнулся Олег, — она считает, что такой — один на всем белом свете.
— Махнемся? — вдруг раздался голос Ланщикова. — Дам кинокамеру. Японскую…
Вероника Станиславовна подняла руку, точно отстраняясь.
— В нашем доме «не махаются» ни вещами, ни чувствами…
— Подумаешь! — буркнул разочарованно Ланщиков.
Этот невысокий мальчик с длинной шеей и разноцветными глазами славился в классе тем, что не мог пережить, когда у кого-то из одноклассников появлялась вещь, которой не было у него. Может быть, поэтому больше всего на свете Ланщиков обожал меняться, азартно и бестолково, а получив желаемую вещь, к ней остывал и мог тут же подарить дружкам…
— Добавлю магик. Стерео. Японский, — он точно не слышал ее слов. Его уже захватил азарт, у него побелели уши.
— Отстань! — сказал Стрепетов.
— Ну что тебе стоит! Ну, хочешь, еще складной велосипед?
Десятиклассники посмеивались, они привыкли к безудержности Ланщикова.
Олег положил руку на его плечо.
— Ладно, замнем…
Потом Варя рассказала мне, что Олег мог получить даже мотоцикл, так разошелся Ланщиков.