Елизавета Петровна с удивлением озиралась в комнате ясным, осмысленным взором, точно не могла отдать себе отчёт, как она попала в совершенно незнакомую ей обстановку. Судорожное напряжение в чертах её лица исчезло, но только теперь стало заметно, как сильно потрясён недугом весь её организм. Глаза больной глубоко запали; щёки поблекли и так ввалились, что скулы выступили наружу, а тонкие, бледные губы как будто не имели больше силы совершенно сомкнуться над ещё вполне уцелевшими, но уже не белыми и не блестящими зубами. Её волосы, которые во время болезни камеристка могла причёсывать лишь слегка, были в беспорядке сдвинуты на виски и были подернуты сильною проседью.
— Вот и вы, друзья мои, — произнесла она слабым голосом, приветствуя Разумовского и Ивана Ивановича Шувалова ласковой улыбкой. — Скажите мне, что со мною произошло? Куда я здесь попала? Я больна, я это чувствую и вижу, а доктор только что дал мне питьё, которое подкрепляет и освежает меня... Но как я сюда попала? Что это за комнаты? — продолжала расспрашивать императрица, снова с любопытством озираясь в роскошном покое, вся отделка которого вовсе не подходила к спальне и комнате больной.
Граф Разумовский вопросительно взглянул на доктора Бургава; тот наклонил голову, и граф ответил:
— Вы, ваше императорское величество, находитесь в Царском Селе; вы внезапно почувствовали себя дурно, ослабели, впали в обморочное состояние, и мы не решились отвезти вас обратно в Петербург из боязни, что езда может повредить вам.
Императрица долго смотрела перед собою, как будто собирая свои воспоминания.
— Да, да, — сказала наконец она, — теперь я припоминаю... В голове у меня всё больше проясняется... Царское Село... Я приехала сюда, чтобы в этом любимом местопребывании моего покойного отца возблагодарить Бога за победу, дарованную Им моему оружию... Да, да, это — правда, — воскликнула она, причём её усталые глаза вспыхнули мимолётным огнём, — мои войска победили; Апраксин выиграл большое сражение... молодой офицер привёз мне эту весть. Тут вдруг со мной сделалось сильнейшее головокружение. Я, — прибавила чуть слышно государыня, — позабыла предписание, как употреблять эликсир. — Она снова некоторое время смотрела в пространство, как будто стараясь хорошенько разобраться в своих мыслях и воспоминаниях. — Как долго я была больна? Как долго пролежала в обмороке? — спросила вслед за тем она, снова подняв на присутствующих испытующий взор.
Граф Алексей Разумовский опять вопросительно взглянул на доктора, который вторично опустил голову как будто в знак того, что позволяет ответить на вопрос, и граф сказал:
— Прошло двенадцать дней с тех пор, как с вами, ваше императорское величество, сделался обморок.
— Двенадцать дней! — в испуге повторила императрица. — Двенадцать дней, — тихим шёпотом прибавила она, — не принимала я того текучего жизненного пламени, которое давало мне силу освобождать свою грудь от безобразной змеи старости! А кто был здесь при мне? — спросила потом государыня вслух.
— Мы оба, ваше императорское величество, — ответил граф Иван Иванович Шувалов, — мы с доктором втроём не покидали вашего величества.
— А кроме вас? — спросила императрица.
— Не было никого, — ответил граф Иван Шувалов, — мы не хотели, чтобы кто-нибудь был свидетелем обморока и слабости, овладевшей на некоторое время нашей дорогой повелительницей.
— Значит, я здесь одна? — спросила почти в испуге Елизавета Петровна. — Двенадцать дней одна и в беспамятстве?
— Одна с вашими вернейшими друзьями, — тоном лёгкого упрёка возразил Алексей Разумовский.
— А что делается в Петербурге? — спросила Елизавета Петровна, не обратив внимания на его слова. — Что говорят в государстве?
— С нетерпением ожидают выздоровления возлюбленной императрицы, — ответил граф Шувалов.
— И готовятся к её смерти! — жестоко и сурово перебила его императрица. — Но мы поговорим об этом после, когда я соберусь с силами. Где граф Сен-Жермен? — продолжала она потом. — Надо сейчас же привести его сюда!
Разумовский и Шувалов переглянулись в тревожном замешательстве. Но доктор Бургав твёрдо и положительно сказал:
— Пока я жив и дышу, я буду своею жизнью защищать дверь вашего императорского величества против этого человека, этого легкомысленного и опасного сумасброда, если не хуже того; это он своим проклятым эликсиром привёл вас в то состояние, которое, по воле Неба, разрешилось благополучным кризисом.
— Эликсир? — воскликнула императрица, грозно сверкая глазами. — О каком эликсире толкуете вы там?
— Граф Сен-Жермен, — ответил граф Алексей Григорьевич Разумовский, — сознался сам, что дал вам какое-то питьё; он был в столовом зале, когда вы, ваше императорское величество, лишились чувства, и хотел вылечить вас, но я воспротивился такой опасной затее и велел арестовать его для производства строгого дознания.
— Арестовать?! Графа Сен-Жермена?! — воскликнула Елизавета Петровна. — Сию же минуту освободить его и привести ко мне!
— Он исчез непонятным и таинственным образом, усыпив караульного офицера своими адскими средствами и в его мундире покинув крепость, причём не оставил по себе решительно никаких следов, которые до сих пор разыскиваются — увы! — без всякого успеха, — сказал Разумовский. — Виновного офицера строго стерегут, и он не уйдёт от наказания.
— О, вы, несчастные, — снова воскликнула Елизавета Петровна, — что вы наделали?! Граф исчез, и с ним исчезла моя молодость... с ним, — тихо прибавила она, — исчезли надежды... будущность... господство!
— Значит, этот обманщик и шарлатан, — воскликнул доктор Бургав, с досадой топнув ногой, — не только отравил тело вашего императорского величества, но и омрачил ваш рассудок!
— И ты, Иван, — продолжала Елизавета Петровна, — ты допустил преследование этого человека; ты, который знал, чем он был для меня, который сам привёз его сюда, который привёл мне однажды его друга... его приятельницу, — поправилась она, — мадемуазель д'Эон.
— Прошу прощения, если я поступил дурно, — сказал обер-камергер, в испуге и замешательстве подходя к кровати и поднося руку императрицы к своим губам. — Я видел свою дорогую, возлюбленную повелительницу лежащей в тяжкой болезни; невольно приходило на мысль, что виною этого явился эликсир графа, и он был арестован на всякий случай ради безопасности.
— Зеркало, — воскликнула императрица, — зеркало!
Оба сиятельных сановника не трогались с места; доктор Бургав мрачно потупился.
— Зеркало! — ещё громче и раздражительнее повторила больная. — Кто смеет колебаться, если я приказываю? Зеркало!.. — повелительно крикнула она, обращаясь к камеристке. — И если ты промешкаешь хотя секунду, то, клянусь всеми святыми, я заставлю тебя окоченеть в снегах Сибири!
Камеристка, дрожа всем телом, подошла к туалетному столу и всё ещё нерешительно, со слезами на глазах, подала государыне ручное зеркало.
Елизавета Петровна поспешно схватила этот предмет, изобретённый тщеславием, но тем не менее единственный, который беспощадно говорит людям правду в глаза. Она бросила взгляд на изображение, которое показывала ей блестящая поверхность. Громкий крик, где слились испуг и почти отчаянная жалость, сорвался с её бледных, пересохших губ, и она долгое время безмолвно и неподвижно смотрела в зеркало, тогда как в комнате было слышно дыхание присутствующих.
— Так хочет судьба, — тихо промолвила затем Елизавета Петровна, медленно опуская зеркало на одеяло, — змея крепче стягивает свои кольца; тот, который один мог победить её, теперь далеко.
— Ваше императорское величество! Вы слабы и расстроены, — заметил Шувалов, — что вполне естественно после такого продолжительного беспамятства; свежесть, молодость и здоровье вскоре снова появятся на вашем лице, на котором видны теперь следы болезни.
Не ответив ни слова, Елизавета Петровна посмотрела на него мрачным взором, потом сложила руки и сомкнула глаза; казалось, она впала в глубокое и тихое раздумье.
— Боже мой, неужели прежнее состояние должно вернуться? — тихо спросил врача Разумовский.
Доктор Бургав покачал головою и ответил ему так же тихо:
— Нет, на этот раз она спасена, но если тому адскому колдуну удастся дать ей ещё хотя каплю, хотя единую каплю своего снадобья, то я не ручаюсь ни за что.
— Мы позаботимся о том, чтобы для него были закрыты границы России, — сказал граф Разумовский.
Вошла вторая камеристка; она принесла слегка поджаренного цыплёнка и рюмку испанского вина; то и другое потребовал доктор Бургав, как только императрица очнулась от своего долгого забытья. Врач осторожно коснулся руки августейшей больной; когда же она снова открыла глаза, он просил её покушать. Елизавета Петровна машинально исполнила это желание; её взоры оживились, лёгкий румянец окрасил ей щёки.
— Ах, — тихонько промолвила она, — это действует благотворно; согревает и подкрепляет.
— Это согревает и подкрепляет лучше всяких эликсиров того авантюриста, — тоном упрёка произнёс доктор Бургав.
— Я устала... мне бы заснуть, — заметила императрица, медленно закрывая глаза, и через несколько мгновений погрузилась в сон, правильно дыша, с приветливым, спокойным выражением в чертах.
— Государыня почивает, — сказал доктор Бургав, — теперь она спасена! Если её сон продлится несколько часов, то она вскоре окрепнет настолько, что ей можно будет вернуться в Петербург.
— До тех пор мы должны подождать, — сказал граф Шувалов, покидая комнату с графом Разумовским. — Нам необходимо сейчас же послать курьера к нашим друзьям, потому что в Петербурге никто ещё не должен знать о том, что здесь произошло... Императрица должна находиться исключительно в наших руках до тех пор, пока не будет в состоянии снова показаться в полной силе среди своего двора.
Алексей Григорьевич Разумовский утвердительно кивнул головой, а минуту спустя императорский шталмейстер, опустив поводья, помчался в Петербург, чтобы доставить графам Петру и Александру Шуваловым и Кириллу Разумовскому три записки одинакового лаконического содержания: «Молчать и ждать!»