В Зимнем дворце было легче, чем в Ораниенбауме, попасть к великому князю и великой княгине, не будучи замеченным всеми привратниками и лакеями, так как в обширном здании, кроме больших коридоров, к различным комнатам повсюду вели особые ходы. Канцлер, которому лучше всякого другого были знакомы и привычны все тёмные и потайные пути как в дипломатии, так и во дворцах, часто пользовался этим обстоятельством, чтобы навещать великокняжескую чету без ведома двора и сообщать ей сведения, собранные его сыщиками в Царском и Петербурге. Известия, доставляемые им из резиденции императрицы, по-прежнему гласили, что её опасное положение остаётся неизменным, а немногие лица, имеющие доступ в комнату августейшей больной, хранят мрачный вид. Однако вместе с тем Бестужев ежедневно приносил всё более и более определённые слухи, что в казармах происходит что-то неладное и таинственное, о чём он мог догадываться лишь по некоторым случайным намёкам, но что не мог разузнать вполне благодаря соблюдению строжайшей тайны во всех военных сферах.
Однажды вечером канцлер запросто явился к великой княгине, когда Пётр Фёдорович ещё не вернулся с прогулки верхом.
— Я пришёл, — сказал Бестужев с более серьёзной, чем когда-либо, миной, — сообщить вам, ваше императорское высочество, что нам придётся вскоре действовать решительно, так как я боюсь, что наши противники не дремлют, стараясь предупредить нас: все войска, стоящие в данное время в Петербурге, преданы им, и если они вздумают произвести в этот момент какой-нибудь насильственный переворот, то мы бессильны оказать им сопротивление.
— Что же нам делать? — спросила Екатерина Алексеевна.
— Я немного полагаюсь на счастье, которое до сих пор сопровождало меня в моей долгой жизни, — ответил граф Бестужев, — но мы не должны упускать из вида хитрость и осторожность; в данный момент они — наше единственное оружие, потому что весь рой придворных, наполняющий аванзалы для того, чтобы по возможности ежеминутно попадаться на глаза будущим повелителям, едва ли защитил бы ваши императорские высочества от одного батальона преображенцев или измайловцев. Я полагаю, — продолжал канцлер, — что враждебная партия не осмелится предпринять что-либо до кончины императрицы, а её кончина, по-моему, ещё не наступила; по крайней мере, я получил известие из Царского Села, что там на кухне по-прежнему, по предписанию доктора Бургава, готовят самый крепкий бульон, несомненно, предназначенный для её императорского величества во время летаргии. Пускай на наше счастье жизнь государыни протянулась бы до тех пор, пока Апраксин подойдёт к нам ближе; он стоит уже совсем близко к русской границе и через несколько дней должен перейти её. Согласно плану, придуманному мною, фельдмаршал не должен идти в Петербург, но, выслав вперёд несколько полков по большой дороге, чтобы обмануть наших противников, должен привести свою армию окольными путями и форсированным маршем на всех лошадях и подводах, какие только найдутся у крестьян, в окрестности Царского Села. Когда это случится, великий князь и вы, ваше императорское высочество, должны занять войсками графа Апраксина тамошний дворец, охраняемый только несколькими ротами, арестовать графов Алексея Разумовского и Ивана Шувалова, а потом явиться туда лично, чтобы, пользуясь тем же обманом, к которому прибегла противная сторона, учредить регентство от имени самой государыни по причине её продолжительного нездоровья, которое мешает ей заниматься государственными делами.
— Это смело! — заметила Екатерина Алексеевна.
— Но вполне законно, — ответил Бестужев. — Государство не может оставаться без управления, а так как императрица больна, то необходимо учредить регентство. Когда войска Апраксина непроницаемой стеною окружат государыню императрицу, равно как и особу вашего императорского высочества, когда регентство будет провозглашено оттуда, где находится её императорское величество, то весь народ примет его, не задумываясь, а когда вожаки наших противников, Разумовский и граф Шувалов, очутятся в нашей власти, то и гвардейцы едва ли осмелятся оказать какое-либо сопротивление; да оно будет безуспешным в борьбе с победоносной армией Апраксина, потому что народ станет на её сторону. Я составил манифест, который от имени её императорского величества повелевает учредить регентство...
— И назначает регентом великого князя по праву рождения и престолонаследия? — добавила Екатерина Алексеевна, бросая на канцлера испытующий взор.
— Конечно, — ответил тот. — Но рядом с великим князем будет поставлен регентский совет, обязанный обсуждать и решать все государственные дела. Супруга великого князя, естественно, занимает в этом совете первое место, подобающее ей, как по своему высокому положению, так и по своим необычайным достоинствам. Кроме того, я подумал, что в качестве опытного, сведущего в делах друга моей всемилостивейшей повелительницы я также могу занять место в совете регентства. Остальные сочлены его состоят из друзей, постоянно готовых следовать моему совету и приказанию вашего императорского высочества.
Лицо великой княгини покрылось мимолётным румянцем; одновременно она скрыла под опущенными ресницами огонь, вспыхнувший в её глазах.
— А великий князь? — спросила она. — Думаете ли вы, что он согласится на такое ограничение своей власти?
— Ведь он ещё — не император! — возразил граф Бестужев, а затем прибавил с загадочной улыбкой: — И я уверен, что ваш супруг уступит моим желаниям и желаниям фельдмаршала Апраксина.
Екатерина Алексеевна опустила голову на грудь и некоторое время сидела в задумчивости.
— А если государыня выздоровеет? — сказала она. — Что будет тогда с нами и с вами?
— Если наш план удастся, — ответил Бестужев, сопровождая свои слова тонкой улыбкой, — если войска Апраксина окружат царскосельский дворец, а всё государство подчинится нашей власти, то я уверен, что её императорское величество, даже если бы она оправилась от своего припадка, что пошли ей Господь, — поймёт необходимость продолжительного ненарушимого отдыха для полного восстановления своего здоровья и сама потребует продолжения регентства.
Некоторое время собеседники сидели молча, но, по-видимому, совершенно понимали один другого и могли читать занимавшие их мысли в глазах друг у друга.
— Теперь дело сводится лишь к тому, — сказал Бестужев, — чтобы уговорить великого князя тотчас подписать манифест о регентстве; когда настанет удобный момент, всё должно быть готово, и уже будет некогда пускаться в объяснения. Поэтому я прошу вас, ваше императорское высочество, поддержать меня. Было бы проще всего не посвящать совсем великого князя, который и без того не любит читать пространные документы, в подробности содержания этого манифеста, тогда — я не сомневаюсь — нам будет легко убедить его в необходимости предложенного мероприятия.
— Надеюсь, что это удастся, — сказала Екатерина Алексеевна, — и благодарю вас за доверие, оказанное мне вами, — прибавила она, подавая ему руку.
Когда канцлер наклонился, чтобы почтительно-любезно поцеловать её, глаза великой княгини сверкнули гордостью и почти враждебной насмешкой.
— Ну, а если наши противники не станут ждать так долго, как вы предполагаете, если счастье обманет наши надежды? — продолжала допытываться она. — Вспомните, что движение армии Апраксина нельзя скрыть и что противная партия также отлично поймёт, какое страшное оружие даст нам в руки приближение войск фельдмаршала.
— За каждым шагом Кирилла Разумовского, — ответил граф Бестужев, — фельдцейхмейстера Петра Шувалова, равно как его брата Александра, следят мои самые надёжные сыщики; каждый час я узнаю, что они делают. Вчера они вернулись из Царского Села и сидят смирно по своим домам, ни с кем не сообщаясь; как только я замечу какое-нибудь подозрительное движение — а вы, ваше императорское высочество, можете быть уверены, что я буду осведомлён своевременно, — то вы с великим князем должны тотчас оставить Петербург, чтобы как можно поспешнее отправиться в армию Апраксина, а затем идти с нею назад. Весь народ окружит эти победоносные войска таким горячим сочувствием, что гвардейцы будут не в состоянии оказать успешное сопротивление, тем более что сами они питают ненависть к немцам и пруссакам и не почувствуют желания сражаться с солдатами, возвращающимися из победоносного похода.
— А если императрица выздоровеет? — спросила Екатерина Алексеевна.
— Тогда будет сказано, — ответил Бестужев, — что великий князь выехал навстречу победоносному фельдмаршалу и увенчанной славою армии, которую он отозвал обратно, чтобы не допустить злоупотребления именем её величества.
— Я вижу, — сказала великая княгиня, — что вы всё обдумали и что нам остаётся лишь следовать вашему совету... теперь и на будущее время, — прибавила она с ударением.
— А я, ваше императорское высочество, — произнёс граф Бестужев, буду также всегда повиноваться вашему приказанию. Я позаботился о лошадях и экипажах, — продолжал он затем, — всё готово у меня в доме, подставы также ожидают вас. Теперь важно только одно, чтобы среди приближённых вашего императорского высочества и великого князя нашлись такие верные и преданные люди, которые сумели бы под каким-нибудь предлогом скрыть от двора и от города ваш отъезд всего на один день.
— Я думаю, что такие найдутся, — ответила Екатерина Алексеевна после краткого раздумья.
— Тогда всё улажено, — сказал Бестужев, — и вы, ваше императорское высочество, можете быть совершенно спокойны. Я бодрствую, и ничто не ускользнёт от моей бдительности... Остаётся только как можно скорее, ещё сегодня же, если на то пошло, добиться от великого князя, чтобы он подписал документ.
Екатерина Алексеевна позвонила и узнала от вошедшего слуги, что великий князь только что вернулся.
— Ну, тогда за дело, — сказала она, — вы увидите, что я не мешкаю и не колеблюсь.
В сопровождении канцлера она пошла по особому отдельному коридору в покои великого князя.