Вся армия, готовившаяся к торжественной встрече в столице, была очень недовольна новым распоряжением; всех пугала война в холодное зимнее время. Начальники отдельных отрядов докладывали фельдмаршалу, что сборы подвигаются медленно и не могут быть быстрее. Только один граф Румянцев объявил, что готов к бою и если в течение трёх дней не получит приказания сидеть на месте, то непременно двинется вперёд, не ожидая других. В душе генерал надеялся, что ему удастся сразиться с остатками войск Левальдта ещё до прибытия Апраксина.
Фельдмаршал не удерживал Румянцева; он не имел ничего против того, чтобы граф двинулся вперёд, беря ответственность на себя. Таким образом желание императрицы исполнилось, а сам фельдмаршал выходил сухим из воды, так как не давал определённого приказа выступать.
Офицер, привёзший письмо государыни, заявил, что уедет обратно лишь тогда, когда армия выступит из лагеря; желая, чтобы для офицера время показалось более коротким, Апраксин окружил его всевозможным вниманием, доставлял ему разные удовольствия. Чем сильнее было беспокойство фельдмаршала, тем веселее казалась его внешняя жизнь, тем шумнее было в главной квартире. Снова собрались все его любимицы: черноглазая Нинет, белокурая Бланш, коварная Доралин и мечтательная Эме. Они уже оправились от испуга, овладевшего ими при грохоте пушек, и снова находили войну «весёлой и интересной». Молодые офицеры наперерыв ухаживали за четырьмя дамами, а фельдмаршал сквозь пальцы смотрел на их маленькие романы; ему лишь было нужно, чтобы смех и шутки молодёжи развлекали его от тоски ожиданья.
Наступил холодный, сырой вечер. Густой туман расстилался над землёй, и огоньки сторожевых постов еле мерцали сквозь серую, мутную пелену, а в столовой фельдмаршала, убранной дорогими коврами, ярко горели многочисленные свечи. На роскошно сервированном столе не хватало лишь живых цветов, но зато стол ломился от изысканных блюд, могущих удовлетворять самого избалованного человека. Весёлые голоса шумно раздавались в большой комнате; глаза прекрасных дам сияли, как звёзды, привлекая к себе взоры офицеров. К губам всё время подносились высокие хрустальные бокалы, в которых искрилось шампанское.
Апраксин казался самым весёлым из всего общества; он непринуждённо болтал и громко смеялся. Все были так заняты, каждый самим собой, что не замечали беспокойства фельдмаршала, которое было так велико, что у него дрожали руки и он часто проливал вино через край своего бокала. Только майор Милютин не изменял своему мрачному виду. Он был очень недоволен возвращением в Россию, не зная тайных причин отступления, но и новое распоряжение о продолжении войны не радовало его. Он прекрасно понимал, какие теперь препятствия предстоят войскам, когда они должны будут проходить по почти опустошённой местности; как трудно будет им сражаться с армией фельдмаршала Левальдта, подкреплённой новыми силами. Только Милютин один понимал, в каком положении находится Апраксин, не смеющий ни двинуться вперёд, ни возвратиться обратно.
Между тем в то самое время, как Апраксин пировал со своими гостями, к Поневежу приближалась карета, запряжённая шестёркой лошадей. Рядом с каретой ехал майор Пассек верхом на лошади, которую взял на последней почтовой станции. Он зорко всматривался в темноту и тревожно вслушивался в каждый звук, разносимый ветром. Завидев сквозь туман мерцающие огоньки освещённых окон и костры сторожевых постов, Пассек остановил карету, не доезжая Поневежа, и приказал своим людям, сидевшим на козлах, оставаться здесь всю ночь, поджидая его; если же он не вернётся к рассвету, то карета должна была поехать обратно по направлению к Петербургу и остановиться на первой почтовой станции и ждать его там.
Повторив ещё раз своё распоряжение, майор быстро помчался по направлению к Поневежу. У самого первого дома местечка часовой остановил приезжего. Пассек отбросил в сторону полы плаща и открыл свой военный мундир.
— Я ищу главную квартиру фельдмаршала, — проговорил он.
Солдат отдал честь и заявил, что ему строго приказано никого не пропускать, и добавил:
— Я обязан позвать конвойных и препроводить ваше высокоблагородие к его высокопревосходительству фельдмаршалу!
— Прекрасно, исполняй свою обязанность; мне больше ничего и не нужно! — ответил Пассек.
Солдат взял под уздцы лошадь майора и отвёл её во двор, где был расположен пикет казаков. Отдав честь офицеру, казаки окружили его и, отрядив двух человек, поручили им проводить майора в главную квартиру. Когда Пассек прибыл туда, лакей Апраксина немедленно ввёл его в столовую, где разговоры становились всё веселее, всё непринуждённее.
Фельдмаршал вздрогнул, увидев входящего офицера. Луч радости промелькнул в его глазах. Наконец-то он получит ожидаемые сведения из Петербурга!.. Тучи сомнения, затемнявшие до сих пор его путь, рассеются, и он выйдет на верную дорогу. Скрывая нетерпение, Апраксин приветливо встретил молодого офицера, поздравил его с новым чином и усадил за стол рядом с собой.
Всё общество засыпало Пассека вопросами о Петербурге; он сдержанно отвечал и лишь слегка прикоснулся губами к стакану, когда фельдмаршал предложил ему чокнуться с ним в честь благополучного приезда.
— А как чувствует себя её императорское величество? — спросил Апраксин слегка дрожащим голосом и стараясь скрыть волнение. — К нашему величайшему огорчению, мы слышали, что государыня заболела.
— Состояние здоровья её императорского величества улучшилось на радость всем её верноподданным, — бесстрастно ответил майор, — дай Бог, чтобы оно осталось в таком же положении и чтобы новый припадок не грозил жизни её императорского величества! — прибавил он, подавляя вздох.
Никто не проронил ни слова. Ответ звучал так неопределённо, в нём было так мало успокоительного относительно выздоровления императрицы, что даже самые легкомысленные офицеры задумались и позабыли о присутствовавших дамах.
У Апраксина сильно забилось сердце. Слова майора ясно указывали, что об императрице что-то скрывают; фельдмаршал больше не сомневался, что Пассек был послан специально с целью подробно ознакомить его с положением дел в Петербурге.
С большим трудом Апраксин наконец овладел собой и принял участие в общем разговоре. Через несколько времени он поднялся с места и спросил майора, не привёз ли тот каких-нибудь приказаний.
Пассек ответил на это:
— Я приехал с разрешения её императорского величества, чтобы снова вступить в достославную армию вашего высокопревосходительства, из которой я уехал, будучи послан вашим высокопревосходительством для уведомления о победе при Гросс-Егерсдорфе. Я уже давно вернулся бы сюда, но должен был ждать улучшения здоровья её императорского величества.
— Пройдёмте, пожалуйста, в мой кабинет! — предложил Апраксин. — Там я вам расскажу, что произошло во время вашего отсутствия, и подумаю, какое вам дать место в моём штабе.
Пассек молча поклонился и последовал за фельдмаршалом, простившимся со своими гостями лёгким поклоном, после чего последние удалились, сожалея, что весёлый ужин скоро окончился.
— Что нового в Петербурге? Что с императрицей? — поспешно спросил Апраксин, еле переступив порог своего комфортабельно обставленного кабинета.
— Её императорское величество со дня переезда в Петербург почти никому не показывается. Теперь всякая минута дорога, всякий пустяк может иметь серьёзные последствия! — полушёпотом проговорил Пассек, близко подойдя к фельдмаршалу.
— Я не сомневаюсь, что вы приехали сюда для некоторых сообщений. Вам поручено кое-что передать мне? Говорите скорее, не колеблясь, так ли это?
— Вы правы, ваше высокопревосходительство, — ответил Пассек, глядя на Апраксина грустными глазами, — я приехал к вам с поручением...
— Итак, я не ошибся, — прервал майора фельдмаршал, облегчённо вздохнув, — всё-таки вспомнили обо мне. Говорите же, говорите! Вы видели великого князя и великую княгиню и графа Бестужева? Неизвестность истомила меня. Говорите же!
— Мы переживаем очень серьёзное время, ваше высокопревосходительство, — произнёс Пассек. — Над каждой головой, кому бы она ни принадлежала, висит дамоклов меч. Одно неосторожное слово, сказанное не вовремя и не в надлежащем месте, может погубить человека.
— Не вовремя и не в надлежащем месте! — повторил Апраксин, весь дрожа от нетерпения. — Надеюсь, что это к нам с вами не относится? Где же вам и говорить откровенно, как не в моём кабинете, в особенности теперь, когда мы одни...
— Одни? — прервал фельдмаршала Пассек. — Но кто же мне поручится, что под ковром, висящим на стене, никто не подсматривает за нами, что под полом нет подслушивающего уха? В такое смутное время, как переживаемое сейчас, любопытство особенно развивается; измена царит вокруг, и руки, дрожащие от нетерпения, стремятся приподнять завесу будущего.
— Зачем же вы прибыли сюда, если не хотите говорить? — воскликнул Апраксин. — Вы говорите, что у вас есть поручения ко мне, и вместе с тем колеблетесь сообщить их мне! Известно ли вам, что я могу заставить вас говорить?
— Ваше высокопревосходительство! Вы можете арестовать меня, — спокойно сказал Пассек, — и, быть может, — прибавил он с каким-то особенно проницательным и участливым взглядом, — вы были бы вправе поступить так; но заставить меня говорить вы не в силах, и сообщения, ожидаемые вами от меня, окажутся под арестом одновременно со мною самим.
Апраксина, казалось, убедили эти слова офицера, мужественную решимость и непреклонную твёрдость которого он знал отлично; он беспокойно прошёлся по комнате и затем, остановившись перед майором, произнёс:
— Следовательно, вы намерены скрыть от меня сообщения, которые вы, по вашим словам, имеете для меня?
— Вовсе нет, ваше высокопревосходительство! — возразил Пассек. — Напротив, я сгораю от нетерпения выполнить порученное мне и позволил себе лишь обратить ваше внимание на то, как опасно в такое время, как теперь, говорить о чём-либо, не приняв должных мер предосторожности. Моё поручение касается только вас одних, и для меня было бы очень неприятно, если бы мои слова услыхал кто-нибудь другой.