— В таком случае, — воскликнул Апраксин, к которому вновь вернулось всё его нетерпение, — весьма возможно, что обстоятельства требуют таких предосторожностей. Вы, вне сомнения, обдумывали по дороге сюда средство, при помощи которого вы могли бы сделать сообщения мне, не будучи подслушанным.
— Конечно, я сделал это, — подтвердил Пассек. — Так как, по старинной справедливой поговорке, все стены имеют уши или могут иметь таковые, то я считаю возможным сохранить в тайне разговор между двумя лицами лишь в том случае, если над их головами будет простираться небо и окружать их со всех сторон беспредельный горизонт. Мне очень жаль причинить вам неудобство, но я должен просить вас выехать со мной вместе за границу лагеря в поле настолько, чтобы ни одна живая душа не могла приблизиться к нам незамеченной, на достаточное для слуха расстояние. Только при таких условиях я буду говорить, и вы, ваше высокопревосходительство, легко убедитесь в том, что важность моего поручения вполне оправдывает принятие таких предосторожностей. Если — что кажется мне вполне естественным — вы найдёте эту поездку слишком тяжёлой для себя в такую бурную ночь, в таком случае прошу отложить нашу беседу на завтра; здесь для меня, конечно, найдётся какое-нибудь помещение, в котором я мог бы отдохнуть ночью.
— Нет, — воскликнул Апраксин, — нет, я не хочу ждать ни минуты!.. Уж слишком долго угнетает меня эта неизвестность. Из ваших мер предосторожности я вижу, что мы находимся в самом центре важного события, и в силу этого полагаю, что тут каждая минута замедления может оказаться роковой; было бы преступлением думать теперь о неудобствах ночной поездки, как бы она ни была неприятна, — прибавил он с тихим, полуподавленным вздохом, оглядывая свою массивную фигуру, размеры которой, казалось, ещё возросли со времени отъезда Пассека из армии.
После этого фельдмаршал прошёл в переднюю и приказал тотчас же оседлать своего могучего любимца коня, а также привести другую лошадь для майора.
— Смею я сделать ещё одно замечание вашему высокопревосходительству? — просил Пассек, когда фельдмаршал вернулся в комнату, в то время как на дворе послышался стук копыт выводимых из конюшни лошадей.
— Говорите! — воскликнул Апраксин. — В такую минуту, как настоящая, нельзя никому доверять; разнообразные интересы, находящиеся здесь в борьбе, ищут и находят изменников повсюду.
— Если вы, ваше высокопревосходительство, обладаете какими-нибудь важными и тайными документами, которые могут скомпрометировать вас самих или других лиц, подумайте о том, чтобы уберечь их от посторонних глаз; быть может, — прибавил майор, точно озарённый неожиданной мыслью, глядя на фельдмаршала странно-печальным и сочувственным взором, — вам следовало бы уничтожить их.
Апраксин, видимо, опешил от этих слов.
— Вы правы, правы опять, — произнёс он, — мне прямо стыдно, что я должен обучаться мерам предосторожности у вас, совсем ещё молодого человека. Уничтожить документы? — задумчиво прибавил он. — Нет, нет, это тоже может повлечь затруднения; приказ великого князя, — тихо сказал он про себя, — может послужить мне спасением и оправданием. — После короткого раздумья он подошёл к письменному столу, открыл ящик и вынул из него пакет бумаг с печатями. — Смотрите, — сказал он Пассеку, — вот всё, что могло бы навлечь неприятности на меня или других лиц. Вы правы: нет замка, достаточно надёжного для их защиты; я доверю эти документы лишь самому себе. — Он сунул довольно увесистый пакет во внутренний карман своего мундира и снова застегнул последний, после чего, вздыхая, произнёс: — О, я готов почти пожалеть, как жалел уже часто и раньше, что в мои руки досталось командование армией и что я не остался простым солдатом, каким был до этого... Все эти политические интриги, опутывающие мой мозг, вся эта игра втёмную, все эти секреты и тайны противны мне, чужды моей природе. Надеюсь, вы привезли с собой свет и выяснение всех таинственностей; а великая цель, — прибавил он почти про себя, — достойна того, чтобы ради неё можно было забыть на время свои склонности.
Фельдмаршал со вздохами и кряхтеньем надел свои походные сапоги. Его лицо от натуги налилось кровью, и ему потребовалось минуту передохнуть, перед тем как нацепить саблю. Двое ординарцев поддерживали его, пока он взлезал на свою лошадь при помощи скамейки; Пассек между тем легко вскочил в седло и занял своё место по левую руку фельдмаршала.
Апраксин не взял с собой свиты и поскакал галопом по дороге к Поневежу, причём маленькая лошадка майора с трудом поспевала за могучим конём фельдмаршала. На улицах горели походные костры, поле по обе стороны деревни было переполнено густыми толпами солдат.
У крайнего форпоста фельдмаршал запретил караулу впредь до его возвращения пропускать кого бы то ни было из лагеря по дороге, по которой он теперь ехал; затем он сдержал коня и медленно поехал по не освещённой уже кострами дороге.
Пассек по временам поглядывал на отступавшие в темноте огни, размеряя, казалось, расстояние, отделявшее их от него и фельдмаршала.
Через некоторое время Апраксин сдержал лошадь и произнёс:
— Я думаю, что условия, которых вы требовали для своих сообщений, выполнены: над нами висит небо, нас окружает тёмный горизонт, на котором еле видны огни лагеря.
— Совершенно справедливо, — сказал Пассек, — мы находимся теперь настолько далеко от людских ушей, что, я думаю, даже крик не будет услышан на таком расстоянии, следовательно, здесь я могу выполнить вверенное мне поручение.
— Живей в таком случае, живей! — воскликнул Апраксин. — Так как и знать мне это хочется, да и дело-то важное, да и чертовски мало удовольствия сидеть тут в седле, в темноте и тумане!
— Я не стану испытывать слишком долго ваше нетерпение, — сказал Пассек, — но прежде всего попрошу вас, — продолжал он серьёзным тоном, — не делать ни одного движения, не издать ни звука, когда я сделаю вам моё сообщение; в противном случае я буду вынужден самым неприятным для меня лично способом устранить малейшее препятствие к выполнению своего поручения.
Он повернул лошадь так, что очутился между фельдмаршалом и Поневежем, с быстротою мысли выхватил один из своих пистолетов и направил его на Апраксина.
— Вы с ума сошли? — воскликнул Апраксин, более удивлённый, чем испуганный, заставляя свою лошадь сделать скачок в сторону.
Но Пассек последовал его движению точно тень, и в следующее мгновение фельдмаршал, начинавший бояться, что имеет дело с сумасшедшим, снова увидел пред собой дуло пистолета.
— Ваше высокопревосходительство! — заговорил Пассек. — Я прошу не делать таких порывистых движений; даю вам честное слово, что при первом громко произнесённом вами слове, при первой же попытке убежать от меня моя пуля без всяких проволочек очутится в вашем лбу.
— Ей-ей, он с ума сошёл! — воскликнул Апраксин. — Как было неосторожно ехать с ним сюда ночью!
— В самом деле, — сказал Пассек, — это было неосторожно, и я имел честь сообщить вам, что вы, быть может, были бы вправе арестовать меня... Если бы вы сделали это, я не был бы в силах исполнить своё поручение и никто не мог бы упрекнуть меня за это; но теперь я нахожусь здесь, условия, поставленные мной, выполнены: ни одно ухо человеческое не услышит того, что я имею сказать вам; вы же сами не в силах дать знать об этом.
— Если вы не сошли с ума, — воскликнул Апраксин, кладя руку на саблю, — то вы — изменник, предатель... Здесь, в районе расположения моей армии, вы обязаны повиноваться моим распоряжениям.
— Прошу вас, ваше высокопревосходительство, — возразил Пассек, подвигая свой пистолет на дюйм ближе ко лбу фельдмаршала, — не делать никакой попытки к сопротивлению; прежде чем вы вынете свою саблю, я размозжу вам голову Я — не предатель и не изменник, и моё поручение для вас исходит от вашей и моей повелительницы — её императорского величества государыни императрицы Вы уже не находитесь более в районе лагерного расположения командуемых вами войск, так как государыня императрица лишает вас командования армией и через меня приказывает вам немедленно же ехать к Петербург, для того чтобы отдать ей отчёт о вашем походе.
Фельдмаршал снял руку с эфеса сабли, согнулся в седле, точно поражённый пулей, и минуту не произносил ни слова; были слышны лишь тихие, болезненные стоны.
— Боже мой! — произнёс он наконец. — Я предчувствовал, что этот пост окажется роковым для меня!.. Я пропал, окончательно пропал!.. Заклинаю вас! Скажите, что хочет сделать со мной государыня императрица?
— Даю вам слово, — ответил Пассек, — что мне неизвестны намерения её императорского величества. Вы можете быть уверены лишь в том, что я доставлю вас в Петербург со всей почтительностью, которой может требовать ваш чин.
Фельдмаршала снова взорвало.
— Я не беззащитен, — воскликнул он, вытаскивая наполовину саблю из ножен, — на мой крик придут часовые... Палка всегда о двух концах, и вы можете превратиться в пленника.
— Ваше высокопревосходительство! Я имел честь заметить вам, — вежливым, исполненным непреклонной решимости голосом произнёс Пассек, — что мало-мальски слышный возглас с вашей стороны принудит меня пустить в ход оружие. Часовые, пожалуй, прибегут и арестуют меня, но вы-то будете трупом, так как мне дан приказ доставить вас в Петербург живым или мёртвым; государыня императрица пояснила мне это сама в своих определённых выражениях.
Фельдмаршал казался совершенно уничтоженным.
— Мне не избежать виселицы, — сказал он с глубоким вздохом. — Но да будет так! Лучше умереть от вражеской пули, чем кончить так!.. — Затем он произнёс с выражением неподдельного ужаса: — Но нельзя же ехать в Петербург верхом; одна поездка сюда истощила мои силы настолько, что я не сделаю теперь и мили пути.
— Вы, ваше высокопревосходительство, не испытаете никаких путевых неудобств, — сказал Пассек, — вы убедитесь в этом сами, если соблаговолите проследовать за мной дальше по этой дороге.