Если не считать этой записки, несчастная женщина была совершенно отрезана от внешнего мира; она видела себя окружённой врагами, а её друзья не смели высказывать ей своё сочувствие.
Часто, очень часто она чувствовала себя совершенно истощённой этой борьбой, которую она должна была вести как против шпионских наблюдений и едва скрытого презрения окружающих, так и против собственных ощущений; она была так измучена, что почти потеряла надежду выдержать всё это испытание, но это отчаяние постоянно уступало гордости и суеверной вере в свою звезду, которая сияла ослепительным блеском, несмотря на грозные, тяжёлые тучи, покрывавшие горизонт.
Точно луч солнца, прорезывающий внезапно бурные облака, обществу было передано графом Шуваловым приглашение на большое празднество, на котором решила вновь появиться перед двором государыня. Наконец-то должно было выясниться всеобщее недоумение! Все увидят государыню, по её манере можно будет узнать, на кого она держит гнев, кто пользуется её доверием; наконец-то каждый получит возможность найти себе направление, которого надо держаться, чтобы заслужить милость повелительницы.
Улицы Петербурга сразу наполнились блестящими экипажами; все бросились к ювелирам и в модные магазины, чтобы роскошью нарядов выразить радость по случаю окончательного возвращения императрицы к обычной жизни. Всюду царило лихорадочное беспокойство, и общество, недавно ещё погруженное в мрачную летаргию, волновалось теперь, точно потревоженный улей. Екатерина Алексеевна тоже заказала себе, вопреки своей привычке, роскошный туалет и велела приготовить все свои драгоценности, чтобы быть возможно более блестящей.
Великий князь в день празднества обнаруживал нервное беспокойство, но оно, казалось, было вызвано лишь радостью, и его торжествующая физиономия заставляла предполагать, что он считает близким наступление долгожданного счастливого события.
В первый раз спустя долгий промежуток времени осветились огромные залы Зимнего дворца; кареты с фонарями, скороходами и форейторами начали подкатывать к подъезду, и мало-помалу залы наполнились осыпанной золотом и драгоценностями толпой. Несмотря на многочисленность приглашённых, в обширных, высоких покоях дворца царила боязливая тишина; лишь там и сям раздавались произносимые шёпотом равнодушные слова. Каждый боялся вступать в разговор с соседом, не зная, милость или опала грозят голове последнего. Иностранные дипломаты стояли кучкой, почти изолированные от прочего общества, так как никто не отваживался вступить с ними в беседу из боязни попасть не туда, куда следует. Граф Понятовский стоял одиноко в дипломатической группе; посол Англии заговорил с ним, так как он представлял собой враждебную прусскому королю державу; посланники Франции и Австрии холодно отвернулись от него, так как граф недостаточно решительно перешёл на сторону врагов Пруссии. Понятовский был мертвенно бледен, и, несмотря на полное самообладание, на его лице под маской гордого, равнодушного спокойствия можно было видеть следы внутреннего волнения. Хотя все уже успели привыкнуть к тому, что канцлер воздерживался от посещений придворных балов и праздников, ссылаясь на лета и нездоровье, тем не менее сегодня, в день первого выхода государыни ко двору после тяжкой болезни, его отсутствие бросалось в глаза; с напряжённым любопытством было замечено, что вице-канцлер граф Воронцов, обыкновенно державшийся скромно в стороне, в этот день с удивительной самоуверенностью приветствовал членов дипломатического корпуса вместо больного Бестужева.
Граф Александр Шувалов, начальник тайной канцелярии, не находился в числе гостей, и его отсутствие тоже возбуждало удивление и давало почву различным предположениям и подозрениям, о которых даже лучшие друзья не рисковали разговаривать между собой. Никто не хотел обнаружить хотя бы словом, что обращает внимание на что-либо, относящееся к политике.
Единственными лицами, чувствовавшими себя здесь непринуждённо, были фельдцейхмейстер граф Пётр Иванович Шувалов и оба брата Разумовские. Граф Алексей Григорьевич расхаживал со спокойным, серьёзным лицом, перекидываясь парой слов то с тем, то с другим из знакомых; за ним ходила, точно стадо баранов за вожаком, целая толпа испуганных придворных. Казалось, его положение считали наиболее крепким и находили себя безопаснее всего под его защитой. Граф Кирилл Григорьевич Разумовский весело сновал туда и сюда, изредка бросая смелые, вызывающие замечания наиболее трусливым и осторожным, а последние затем, дрожа, делали вид, что не поняли шутки, вотрут мог себе позволить гетман и брат пользовавшегося полнейшим доверием государыни Алексея Разумовского; но другому кому-либо, кто благосклонно выслушал бы эти шутки или засмеялся бы им, они могли бы обеспечить место в рудниках Сибири.
Когда собрались все приглашённые, открылись двери великокняжеских покоев; великокняжеская чета должна была войти, согласно этикету, до выхода государыни, чтобы иметь возможность приветствовать её при её появлении в зале. Общая подавленность, тяготевшая над обществом, ещё усилилась; большая часть присутствующих, казалось, открыла огромный интерес в картинах, висевших на стенах зала, и этот интерес был так значителен, что выход великокняжеской четы был не замечен и её забыли даже приветствовать. Лишь дипломатический корпус выступил вперёд, под предводительством Воронцова, навстречу великокняжеской чете, чтобы приветствовать её поклоном и обменяться банальными словами.
Пётр Фёдорович не держал под руку свою супругу, он прошёл через зал, отвернувшись от неё и держа слева за руку графиню Елизавету Романовну Воронцову, которая, видимо сконфуженная, пыталась отступить в ряды прочих фрейлин, но тем не менее глядела гордыми взорами на придворных.
В тот момент, как к ним подошли дипломаты, Пётр Фёдорович произнёс так громко, что его супруга не могла не слышать:
— Погоди немного, Романовна! Скоро ты будешь ходить по правую руку от меня и весь свет должен будет склониться пред тобой!
Великая княгиня, сиявшая блеском всех своих бриллиантов и улыбавшаяся тонкой улыбкой, при этих словах побледнела. Одну минуту она дрожала всем телом, но тотчас же овладела собой, и в её глазах сверкнул боевой огонь. Она отстегнула застёжку своего горностаевого воротника, покрывавшего её плечи, отвечая в то же время лёгким кивком головы на приветствия дипломатов.
— Как тут жарко!.. Под этим воротником дышать нельзя!.. Графиня Елизавета Романовна, — повелительно и громко произнесла она, — возьмите его, пока он мне снова не понадобится.
Воронцова побледнела точно смерть; она неподвижно стояла возле великого князя, не протягивая руки к воротнику великой княгини.
Лицо Петра Фёдоровича вспыхнуло грозным заревом гнева; кругом царило боязливое молчание.
— Граф Воронцов, — холодно и гордо произнесла Екатерина Алексеевна, — подайте эту вещь вашей племяннице! Она, видимо, не поняла моего приказания.
Вице-канцлер неверными шагами подошёл к великой княгине, взял воротник и отнёс его Елизавете Воронцовой.
— Надень его, надень этот горностаевый воротник! — воскликнул Пётр Фёдорович, обращаясь к графине Воронцовой. — Он будет на своём месте, Романовна! — и, быстро вырвав из рук вице-канцлера накидку, он набросил её на плечи графини Воронцовой.
Стоявшие вокруг придворные в глубоком замешательстве отвернулись; даже и среди самых ловких дипломатов никто, по-видимому, не знал, какое выражение необходимо придать лицу, при этой неслыханной сцене.
Граф Понятовский выступил вперёд и в вызывающей позе встал рядом с великою княгинею, как будто готовясь к её защите. Но Екатерина Алексеевна, казалось, ничего и не заметила; она обернулась к французскому послу маркизу де Лопиталь и, смеясь, обменялась с ним несколькими безразличными фразами.
Граф Алексей Григорьевич Разумовский подошёл к великой княгине и приветствовал её с почтительностью, предписываемою этикетом. Окружавшая его толпа царедворцев сочла необходимым последовать его примеру и прилагала все усилия к тому, чтобы и в позе, и в выражении лица точно копировать графа.
В это же время граф Кирилл Григорьевич Разумовский, сверкая глазами, подошёл к графине Воронцовой и сказал:
— Снимите горностай, который вам не подобает.
Графиня колебалась и смотрела на великого князя, который полугрозно, полубоязливо произнёс:
— Как вы смеете, граф Кирилл Григорьевич?
— Я осмеливаюсь делать то, — возразил гетман, — что было долгом вашего императорского высочества, так как горностаю, царскому меху, не место на плечах дочери подданного её императорского величества государыни императрицы. — Он с беспощадной поспешностью сорвал накидку с графини и, подходя к Екатерине Алексеевне, по-видимому вовсе не обращав шей внимания на всё происходившее, сказал: — Прошу у вас, ваше императорское высочество, милостивого разрешения носить эту накидку, пока вы не потребуете её от меня; это — рыцарская обязанность, доставляющая высокую честь каждому сановнику государства.
Екатерина Алексеевна подала графу руку, которую он прижал к своим губам; Пётр Фёдорович стоял рядом и мрачно молчал. Он не мог ожидать, что его супруга получит помощь с этой стороны, и, быстро струсив, не осмелился ещё больше развить этот эпизод.
Эта в высшей степени мучительная и смутившая всех присутствовавших сцена быстро окончилась тем, что раскрылись двери внутренних покоев императрицы и граф Шувалов, появившись на пороге, ударил жезлом о пол, чтобы этим возвестить о появлении государыни императрицы.
Всё общество колыхнулось в сторону дверей. Пётр Фёдорович был принуждён пойти навстречу императрице рядом со своей супругой, но не подал ей руки. Императрица появилась в зале во главе своих статс-дам, позади шедшего сбоку обер-камергера. На ней были роскошный русский национальный наряд из золотой парчи и пурпуровая мантия, подбитая и отороченная горностаем; на её голове сияла неоценимого достоинства диадема, великолепнейшие драгоценные камни украшали её кушак, ожерелье и браслеты; андреевская звезда блистала своим великолепным шитьём на пурпуре её мантии, а через плечо императрицы была надета голубая лента. Осанка императрицы была гордая и могучая, её шаги уверенны, но ни от кого не могли ускользнуть ужасные следы, запечатлённые на её лице болезнью; несмотря на румяна и белила, покрывавшие щёки и лоб, она казалась на много лет состарившеюся с тех пор, как появилась пред двором в последний раз взоры государыни императрицы с холодной суровостью скользили по склонённым головам многочисленных приглашённых, и на её почти плотно сжатые губы грозно легла мрачная чёрточка. Едва заметным кивком головы поздоровалась она с великим князем и великою княгинею, не подав им даже, против обыкновения, своей руки, и затем направилась к иностранным послам. Почти обойдя весь их круг и обратившись к каждому из них с короткой безразличной фразой, она остановилась перед графом Понятовским и на мгновение устремила на него свой неподвижный взор, как будто была удивлена его присутствием.