На пороге трона — страница 20 из 125

На лесной просеке, пред зверинцем она вдруг остановилась. Волна крови залила её лицо. Она увидела Пассека, стоявшего недалеко от решётки. Он ходил взад и вперёд, в то время как животные наблюдали за ним, столпившись позади забора.

Мария сделала движение, как бы желая скрыться, но молодой офицер уже заметил её, с радостным восклицанием бросился к ней и через несколько секунд уже стоял рядом с Марией.

   — Я уже начал бояться, — воскликнул он, страстно взглядывая своими блестящими глазами на её ещё похорошевшее от смущения личико, — что вы сегодня не придёте, а это было бы очень несправедливо, так как я ждал снова мою прекрасную лесную фею с тем большим нетерпением, что она теперь стала моим добрым другом; я, по крайней мере, надеюсь, что вы позволите мне называть вас таким образом?

   — Конечно, сударь, — сказала Мария, бросая на него пленительный взгляд, — отчего мне быть против этого, раз вы мне говорите, что вы — мой друг?

   — Разве вы в этом сомневаетесь? — горячо спросил офицер. — Но действительно, — продолжал он, бросая на девушку полушутливый, полуумоляющий взор, — я иногда даже готов был бы желать не быть вашим другом; я хотел бы даже иногда быть вашим врагом, чтобы взять в плен свою прелестную неприятельницу... и получить с неё сладкий выкуп.

На лице Марии появилось выражение лёгкой досады.

   — Не говорите так! — сказала она. — Иначе я принуждена буду сожалеть о том, что снова пришла сюда.

Серьёзный тон, которым были сказаны эти слова, без сомнения, произвёл бы на Пассека глубокое впечатление, если бы не мимолётный, брошенный на него искоса взгляд, который, казалось, говорил ему о том, что молодая девушка не забыла вчерашней встречи и не в силах чересчур строго отнестись к нему.

   — Нет, нет! — воскликнул он, схватив её руку. — Я хочу, чтобы вы лучше были моим другом, чем недругом, раз от этого зависят наши встречи, и я не могу, — прошептал он, — отрешиться от надежды, что вы исполните смиренную просьбу друга и дадите ему добровольно то, что вы дали бы в виде выкупа врагу.

   — О, никогда, никогда!.. — воскликнула Мария, выдёргивая свою руку.

Но офицер крепко держал её и поднёс к своим губам.

   — Вы не должны, — сказал он, — отказывать просящему в небольшом подаянии.

Девушка, вся дрожа, стояла рядом с ним, Пассек же страстно и нежно целовал её тонкие пальчики и её изящную ладонь.

   — А если я пожелаю ещё большего, — тихо сказал он, — то что вы скажете на это? Воспоминания чересчур живы для того, чтобы заставить утихнуть желание.

Рука Марии вздрогнула в его руке, молодая девушка испуганно задрожала, но её трепещущие губы были не в состоянии произнести ни одного строгого, негодующего слова. Пассек быстро обвил её руками и горячим поцелуем прижался к её губам.

   — О! — воскликнула она, отталкивая его. — Это гадко! Чем же тогда отличается друг от врага?

   — Тем, — ответил офицер, прижимая её руку к своему сердцу, — что друг всегда бывает бесконечно благодарен за добровольный дар, поэтому-то цена подарка во сто крат выше цены украденной драгоценности.

   — А если я не пойму подобной разницы, — отвесила Мария, слегка улыбаясь, — и не приду сюда больше?..

   — Тогда эти бедные звери, — сказал Пассек, показывая за решётку, — будут напрасно ждать своего корма и — что ещё хуже — не будут лицезреть своей прелестной хозяйки. Посмотрите, как дружески они сегодня поглядывают на меня! Они уже чувствуют и тают, что я — ваш друг. Ради них вы не должны уходить... Ради них вы должны возвращаться сюда. И пли они так ждут своей награды, то почему бы и я не имел права так же страстно ожидать вашего дара?

Мария ничего не ответила, но её лицо осветилось счастьем и нежностью. Оба они подошли к решётке и стали распределять хлеб между доверчиво приближавшимися животными. Даже старый олень на этот раз осторожно подошёл к решётке и взял кусочек хлеба из рук молодого офицера.

Когда корзинка опустела, Пассек пошёл провожать домой молодую девушку; она, казалось, ждала этого, так как ничто в её лице или обращении не показывало, что это неприятно ей.

Придя домой, Мария снова стала весело хлопотать, накрывая ужин, и снова Пассек, весело беседуя, сидел в тесном кругу обитателей лесного домика.

Не успели ещё все разместиться как следует, как во двор быстро въехал лёгкий кабриолет великой княгини. Екатерина Алексеевна вышла из него и участливо осведомилась о здоровье пострадавшего накануне слуги. Он чувствовал себя лучше, но в продолжение ещё некоторого времени должен был пролежать в постели. Екатерина Алексеевна сердечно поблагодарила Марию за её заботы и попросила старого Викмана продержать у себя больного до полного выздоровления.

Казалось, что вчерашний вечер должен был повториться во всех подробностях, так как, когда великая княгиня всё ещё стояла на веранде и пристально глядела на дорогу, в лесу послышался топот мчавшейся лошади и на двор на английском скакуне, взятом из конюшни великого князя, влетел граф Понятовский. Перед воротами он соскочил с седла, набросил повод лошади на один из зубцов решётки и взбежал на веранду.

С видом полного изумления он почтительно поклонился великой княгине, глаза которой при виде его радостно заблестели.

   — Я сюда приехала, граф, — простодушно сказала она, — чтобы навестить моего слугу, который пострадал, может быть, отчасти и по моей вине.

   — Меня сюда привела та же причина, — ответил граф Понятовский, — я тоже хотел осведомиться о здоровье того верного слуги, который имел счастье пострадать за ваше императорское высочество. Притом, — продолжал он, бросая выразительный взгляд, но придерживаясь обыкновенного любезного тона, — притом я хотел поблагодарить дриад[2] за то, что они дали мне возможность оказать услугу вашему императорскому высочеству в момент опасности.

   — Лесные дриады, — промолвила Екатерина Алексеевна, — как я слышала, были также свидетелями того, как мой рыцарь-спаситель мужественно встретил в тот же вечер и другую опасность.

Граф Понятовский улыбнулся и сказал:

   — Если вашему императорскому высочеству уже рассказали всю историю, то вы также должны знать, что в ней было гораздо более комического, чем трагического, и что она не достойна даже упоминания, а не только благодарности.

   — Если она имела комический исход, — сказал Пассек, — то тем не менее нисколько не уменьшает заслуг графа, рыцарский клинок которого обладает волшебным даром обращать свирепого гиганта в смешного арлекина.

   — Я действительно слышала, — смеясь, сказала Екатерина Алексеевна, — что разжалованный лейтенант Шридман сегодня был одет в платье тамбурмажора и исполнял свои обязанности, стоя пред голштинским батальоном, и так ревностно нёс свою службу, что великий князь отпраздновал это удивительное событие обедом в лагере...

   — На котором я имел честь присутствовать, — продолжил граф Понятовский, — благодаря чему я и не мог до сих пор засвидетельствовать своё почтение нашему императорскому высочеству, что раньше всегда было моим долгом, так как теперь, по повелению великого князя, я принадлежу к числу кавалеров его двора.

   — Ну, — сказала Екатерина Алексеевна, — случайность позволяет вам выполнить эту обязанность; я хочу помочь вам в этом; вечер так прекрасен, мне хочется сделать прогулку по лесу и вернуться во дворец пешком; мой кучер приведёт вашу лошадь, а вас я попрошу быть моим кавалером на обратном пути. Я видела здесь в зверинце прекрасных оленей; я люблю них благородных животных; наша молодая приятельница даст нам немного хлеба, и так как мы не можем принести жертвы лесным дриадам, то мы воздадим её нашим питомцам в виде благодарности за то, что они отвратили вчера грозившую мне опасность.

Граф Понятовский поклонился и сказал:

   — Ваше императорское высочество награждаете «лишком щедро мою незначительную услугу; я весь к нашим услугам и лишь просил бы позволения дать небольшой подарок нашему слуге, пострадавшему не по своей вине.

Он вынул кошелёк, сквозь шёлковые петли которою сверкали золотые монеты, и подал его старому Викману с просьбой передать опрокинутому вчера рейткнехту.

   — Вы устыдили меня, граф, — сказала великая княгиня, — так как отнеслись к моему слуге великодушней, чем я сама; я должна последовать вашему примеру; хотя, собственно говоря, я должна была бы поступить так первая.

Она тоже отдала Викману кошелёк, затем благосклонно поклонилась низко склонившемуся пред ней обществу, приняла руку графа и пошла рядом с ним к лесу, между тем как кучер кабриолета пошёл позади, ведя в поводу лошадь графа.

Они долго стояли у изгороди зверинца и поочерёдно кормили животных, встречаясь взглядами и руками. О чём они говорили — это слышали лишь олени со светлыми, умными глазами да лесные дриады, которые жили в зелени деревьев, и тихо склонявшиеся друг к другу стройные ветви, как будто желая сообщить сладкую тайну. Кучер с лошадью стоял в почтительном отдалении и позволил идти вперёд благородному нетерпеливому коню лишь тогда, когда великая княгиня отошла от зверинца и вступила на тенистую лесную тропинку. Затем она поманила свой экипаж, граф Понятовский подсадил её, и, в то время как её рука опиралась на его руку, его голова склонилась как бы для почтительного поклона так низко, что его губы коснулись кончиков пальцев Екатерины Алексеевны; он вложил ей в руки вожжи, и так как он держал ещё их, то естественно, что её рука крепко охватила вместе с ними и его руку. Великая княгиня склонилась к нему ещё раз, слегка кланяясь и бросая прощальный взгляд, затем слегка прикоснулась хлыстом к лошади, и та помчала вперёд лёгкий экипаж. Граф Понятовский выпрямился в седле, и в то время как великая княгиня возвращалась мимо голштинского лагеря во дворец, он скакал к морскому берегу. Розовый блеск сверкающих под лучами вечерней зари волн моря отражался в его лучистых глазах; он гнал всё дальше и дальше своего скакуна по зыбучим пескам; его широко раскрытые губы жадно вдыхали дуновение лёгкого ветерка, тянувшего над волнами; и лишь после долгой бешеной скачки он вернулся во дворец на вспененной лошади.