Чарльза Генбюри Уильямса, — улыбаясь, прибавил он, — которому и не снится о такой перетасовке политических карт Европы. Если удастся, мы сохраним мир с Англией...
— Я не боюсь этих надменных англичан! — воскликнула Елизавета Петровна. — Но идите, идите и соберите прежде всего кабинет; я не желаю, чтобы русская политика шла далее втёмную!
Граф Бестужев низко поклонился, взглядом, полным злобной радости, смерил мадемуазель де Бомон и графа Шувалова и вышел из комнаты на улицу, где сел в коляску, потирая рука об руку и шепча еле слышно:
— То-то буря у них разыграется!.. Но мне всё равно; я-то услужил каждому из них, каждый будет немного благодарен мне, а я один буду держать в руках все нити.
Когда канцлер вышел из императорского кабинета, там несколько мгновений царило неловкое молчание; его прервал наконец граф Шувалов, который сказал, мрачно глядя на Елизавету Петровну:
— Я пришёл не для того, чтобы беседовать с вашим величеством о политике, хотя я очень рад решению, принятому моей повелительницей. При всём моём уважении к одной особе, — продолжал он с холодным и почти насмешливым поклоном в сторону мадемуазель де Бомон, — которую король Франции почтил столь важными полномочиями, тем не менее в качестве вашего верного слуги, которого вы, ваше величество, почтили доверием и дружелюбием, я обязан доложить, что вы, ваше величество, были обмануты самым грубым и недостойным образом со стороны этой особы; и я должен прибавить, что король Франции либо сам был обманут, либо принимал участие в обмане, учинённом над вашим величеством.
Императрица потупила взор и не отвечала.
Мадемуазель де Бомон вскочила с места; в её глазах сверкала гневная угроза, а лицо приняло такое смелое, вызывающее и вместе с тем мужественное выражение, что в этот момент никто не стал бы сомневаться в принадлежности её к тому или иному полу, несмотря на одежду или причёску. Одно мгновение она и граф Шувалов стояли с грозным видом друг против друга, а затем черты лица шевалье стали снова насмешливы и спокойны; он сделал шаг к графу и произнёс:
— А в чём обманута её величество? В какой вине можете вы упрекнуть меня?
Граф Шувалов презрительно повернулся спиной к шевалье и заговорил дрожащим голосом, обращаясь к императрице:
— Ваше величество! Вы были обмануты, так как особа, которой я не нахожу подходящего эпитета, обманула мою милостивую повелительницу насчёт своей принадлежности к женскому полу. Вы, ваше величество, не пожелали выслушать меня вчера вечером; а когда я хотел прийти позже к моей столь милостивой некогда государыне, чтобы предупредить её о грозящем ей оскорблении, то я нашёл двери запертыми для меня.
Елизавета Петровна снова потупила взор, но её губы начали гневно вздрагивать, а брови — сдвигаться в мрачные складки.
— Поэтому, — продолжал граф Шувалов, — я не мог уже вовремя предупредить ваше величество, я не мог уже сообщить вам, что ваша дама, которую вы в присутствии всего двора позвали к себе в спальню, — на самом деле мужчина, мужчина, который обманул доверие вашего величества и выставит императрицу на посмешище всего двора, как только обман всплывёт наружу.
Теперь императрица подняла взор; в нём сверкала страшная угроза.
— На посмешище всего двора? — воскликнула она. — Кто в России осмелится насмехаться над императрицей?
— Всякий, — воскликнул граф Шувалов, дрожа весь от задора и забывая всякую осторожность, — всякий, кто услышит о том, что какой-то иностранец-авантюрист провёл под маской женщины ночь у императрицы.
Губы Елизаветы Петровны сложились в ледяную усмешку, пред которой дрожали от ужаса первейшие и могущественнейшие сановники её двора.
— Насмешки над императрицей, — произнесла она тихим голосом, — могут раздаваться в России лишь в глубинах Сибири, где их не слышит ни одно ухо человеческое, если только, — прибавила она ещё тише и пронзительнее, — если только языку, поносящему императрицу, будет оставлена после такой дерзости способность произнести хоть одно слово.
Граф Шувалов скрестил руки на груди и посмотрел на императрицу взглядом, исполненным дикой решимости.
— Какого же наказания заслуживает обман, произведённый над вашим величеством вот этим... субъектом? — спросил он.
— Уверены ли вы, граф Иван Иванович, что это был обман? — возразила императрица. — Уверены ли вы, что ваши слова представляют новость для меня? Неужели вы хотите помешать мне перенести на кавалера де Бомон те доверие и склонность, которые я питала к моей фрейлине, и перенести их в удвоенном размере?
Граф Шувалов поглядел один момент на императрицу глазами, исполненными дикого ужаса, затем опустил голову на грудь, низко поклонился, не говоря ни слова, и повернул к выходу.
Императрица не сделала движения удержать его, но шевалье де Бомон бросился к дверям и преградил дорогу графу.
— Э, так нельзя, граф! — воскликнул он. — Я пришёл сюда вовсе не для того, чтобы разлучать императрицу, которой принадлежит всё моё уважение, с её верными друзьями и протискиваться на места, занимаемые другими! Выслушайте меня!.. Повелительница России достаточно велика, чтобы чаровать собой более чем одно сердце; любовь к ней должна соединить нас вместо того, чтобы разлучить! Вы предлагали мне вашу дружбу, — продолжал он, кладя свою руку в руку графа, — в то время, когда считали меня за женщину; неужели вы хотите отнять её у меня теперь, потому что я оказался мужчиной, потому что у меня оказались мужество и силы стремиться заодно с вами к одной и той же великой цели и посвятить вместе с вами все мои силы на служение этой цели? Разве не растут рядышком тысячи деревьев в живительном свете солнца, не дерясь друг с другом из-за его лучей, дающих жизнь каждому из них? Не должны ли мы становиться более горды, сильны и мужественны под лучами милости, падающими на нас из глаз императрицы? Не должны ли мы стараться всё более посвятить себя всех на служение ей? О, я прошу ваше величество, — произнёс он, протягивая к императрице руки, — позовите его назад, удержите его, свяжите два преданных вам сердца узами дружбы, о которой я его умоляю!.. Клянусь, что у него не будет друга лучшего, чем я, и я счёл бы себя достойным смерти, если бы ваше величество лишились из-за меня такого слуги, как граф.
Шевалье схватил за руки графа Шувалова, смотревшего на него с глубоким изумлением, и притянул его назад к императрице; лицо Елизаветы Петровны смягчилось нежностью; она смотрела на шевалье глазами, блистающими любовью и восхищением, и мягко произнесла:
— Вы слышите, граф Иван Иванович? Намерены ли вы отказать ему в этой просьбе? Желаете ли вы расстаться с вашей императрицей ради того только, что она подарила своё доверие такому сердцу?
— Возможно ли это? — спросил граф Иван Иванович с выражением недоверчивости на лице.
— Но почему нет? — воскликнул шевалье. — Почему любовь к величайшей императрице должна непременно разделить вместо того, чтобы соединить, два благородных рыцарских сердца? О, я заклинаю вас, граф, поверьте мне, что во мне нет никаких задних мыслей против вас; испытайте меня, требуйте от меня всё, что могут требовать друг от друга друзья, точно так же, — прибавил он, поражённый внезапной мыслью, — как и я потребую от вас доказательство дружбы, которую вы мне предлагали вчера.
— Ну, а если бы теперь, — заговорила Елизавета Петровна, — императрица спросила, каким образом в сердце графа Ивана Ивановича могла ужиться преданность к ней наряду с нежной дружбой к её фрейлине, был ли бы разрешён ей такой вопрос?
Граф Шувалов смущённо взглянул на шевалье, и в его взгляде читалась немая просьба молчать.
— Вот видите, — улыбнулся шевалье, — необходимо забыть всё, что было; мы можем думать лишь о будущем, в котором нам придётся ещё поспорить о том, кто из нас выкажет больше преданности и любви к великой дочери Великого Петра; это будет состязание между нами, в котором и побеждённый найдёт себе удовлетворение.
Елизавета Петровна наклонилась вперёд и подала одну руку графу Шувалову, а другую — шевалье де Бомон.
— Спасибо, — произнесла она, — спасибо вам обоим!.. Я никогда не забуду об этом часе, который так обогатил меня, сохранив мне старого друга и приобрев нового.
Это была чудная картина: государыня, у которой утренний свет отнял большую часть её юного вида, освещавшего её вечером, сидела теперь, притягивая друг к другу высокую, крепкую фигуру графа и нежную, женственную фигурку шевалье с тонкими чертами лица и сверкающими гордыми глазами; можно было думать, что это мать благословляет двух влюблённых.
Графа Шувалова, по-видимому, осенила та же мысль; он пожал тонкую, нежную и мягкую руку шевалье; но, когда он взглянул в его прекрасное молодое лицо, в его глазах снова сверкнул луч того огня, с которым он говорил в предыдущий вечер с «мадемуазель» де Бомон; он покачал головой и, казалось, вновь отдался своим сомнениям.
Затем императрица сказала:
— Дружба заключена. Вы, шевалье, хотели просить у графа доказательства таковой; говорите, я уверена, что в такой момент он ни в чём не откажет вам.
— Говорите! — воскликнул граф, сделав движение, как будто хотел поднести к губам руку шевалье. — Вы победили меня, и к вашим услугам всё, что находится в моей власти!
— Я хочу просить немногого, — серьёзно произнёс шевалье, — в то же время многого, а именно: замолвить словечко у императрицы, чтобы она оказала мне милость, о которой я прошу.
— Разве для этого необходимы слова другого? — спросила Елизавета Петровна, нежно пожимая руку шевалье.
Тот вопросительно посмотрел на неё и сказал:
— После заключения договора, делающего Россию союзницей Франции, с новой силой возгорится война, от исхода которой будут зависеть наши честь и слава; я — французский дворянин и не могу помириться с мыслью оставить во время войны мою шпагу в ножнах; войска России и Франции идут в поход, а я, готовый отдать жизнь за родину и императрицу Елизавету, должен бездействовать в этом чуждом моему полу платье, которое должно оказаться недостойным меня, как только будет достигнута цель этого переодевания; но этого не может желать моя государыня; её доверие я могу оправдать лишь на поле битвы, и поэтому я должен просить её, — продолжал он, между тем как Елизавета Петровна смотрела на него в ужасе, всё крепче сжимая его руку, — чтобы она отпустила меня туда, куда зовёт меня голос чести и долга; и граф Шувалов даст мне первое доказательство своей дружбы, если поддержит пред вами, ваше величество, мою просьбу.