— Лишь мелкие умы живут в настоящем, — возразил граф Бестужев, — потому что настоящее пролетает мимо, как быстро увядающий лист, гонимый ветром, а ум, подобный вашему, живёт будущим и созидает для будущего основы грядущего могущества.
Екатерина Алексеевна не возразила ничего, но в её светлом взоре ясно читался вопрос относительно значения слов государственного канцлера.
— Итак, когда я, — продолжал граф Бестужев, — заглядываю в блестящее будущее, лучи которого играют пред моими глазами вокруг чела вашего императорского высочества, то мне приходит невольное желание, чтобы эта прекрасная рука, которая должна раздавать лишь цветы сладостного счастья и которая имеет право снова протягиваться за прелестнейшими цветами юности до тех пор, пока со временем будет пожинать лавры неувядаемой славы, — не оцарапалась о цветочные шипы, рискуя сделаться непригодной для великих задач будущего.
— Я готова подумать, — заметила великая княгиня, — что наряду с хиромантией вы изучали и поэтов Востока, потому что говорите со мною образными загадками; однако я не в силах понять их, несмотря на свой ум, о котором вы отзываетесь так лестно.
— Для вашего императорского высочества не существует неразрешимой загадки, — ответил Бестужев. — Вы умеете — что доступно лишь немногим женщинам — отделять сердечную игру от серьёзной стороны жизни; вы знаете также, что тот, кто хочет господствовать над людьми, лишь тогда может позволить себе развлечение лёгкой любовной забавой, когда эта забава не угрожает отразиться роковым и опасным образом на серьёзной стороне жизни.
— Я знаю это, — серьёзно проговорила Екатерина Алексеевна, — и доказала, что я это знаю; никогда моё сердце не соблазнит меня закрыть себе путь, могущий вести меня к той будущности, которую вы, — иронически-насмешливо прибавила она, — предугадываете для меня по хиромантии.
— Сердце может ошибаться, — возразил граф Бестужев, — это самый глупый орган, и его порывы могут затемнить даже такой ясный кругозор, как у вашего высочества... Есть люди, — продолжал он, также принимая более серьёзный тон, — которым, по-видимому, свойственны безмятежные забавы и которые тем не менее приносят опасность, которые тем не менее могут явиться препятствием на пути к великой, блестящей будущности, и женщина, как вы, ваше высочество, должна избегать таких людей так же, как розы, издающие столь приятный аромат, но окружённые острыми, опасными шипами... К чему? Ведь есть так много цветов, которые можно срывать, не подвергая опасности вашей нежной руки.
— Говорите яснее, — строгим и резким тоном произнесла Екатерина Алексеевна, — мы оба слишком хорошо знаем цену времени, чтобы заниматься загадками и притчами.
— Я сейчас от императрицы, — сообщил граф Бестужев, — и её величество оказала мне честь говорить со мною относительно ораниенбаумского двора.
— Очень милостиво со стороны её величества, — с горечью возразила Екатерина Алексеевна, — обитатели Ораниенбаума давно уже не имели повода радоваться подобному вниманию... И я тоже недавно приехала от государыни, — продолжала она, — и мне также она сделала одно замечание относительно нашего двора, который, впрочем, едва ли и можно называть двором... Я почти склонна думать, что это замечание императрицы связано с тою загадкою, которую задали мне вы.
— Для вашего высочества не может быть безразличным, — ответил граф Бестужев, — каким обществом окружён наследник престола в тот самый момент, когда Россия готова решительно вмешаться в европейскую политику, и если императрица замечает, что среди окружающих великого князя находятся иностранцы, причём такие, на которых лежит подозрение, что они состоят в тесной связи с противниками России, то её величество в полном праве желать, чтобы вы, ваше императорское высочество, способствовали устранению этих элементов... Это — предосторожность, требуемая благоразумием, и пусть это будет стоить мимолётной сердечной привязанности, но вы, ваше императорское высочество, должны принести эту жертву, вознаграждение за которую найти совсем не трудно.
Екатерина Алексеевна гордо выпрямилась.
— Вы говорите относительно графа Понятовского? — холодно и надменно спросила она.
Бестужев молча склонил голову.
— В таком случае, — воскликнула великая княгиня с воспламенившимся взором, — говорю вам, что ваши слова напрасны... Я не стану советовать великому князю удалить графа... Я буду... слышите, всеми силами я буду противодействовать этому удалению... На этот раз я не пожертвую цветами, аромат которых делает меня счастливою... с отвагой разъярённой львицы я буду отстаивать права своего сердца от императрицы и — что может быть ещё более — от вас, граф Бестужев!.. Пусть я ничего не значу при этом дворе, пусть я буду ничтожнейшим существом в России, берегитесь: и слабый враг может стать опасным, когда его приводят в отчаяние!.. Вы считаете меня сильной духом и смелой, как вы сами сказали мне это... Отлично, я соберу все силы своего духа и воли, чтобы защитить единственного друга, который есть у меня!
— Единственного? — повторил граф Бестужев. — Вы не правы в отношении меня, ваше императорское высочество... К чему же такая горячность?.. Неужели для такой женщины, как вы, ваше высочество, может иметь такое значение сердечная игра?
— А если, наконец, я желаю, — с возрастающим волнением воскликнула Екатерина Алексеевна, — чтобы мне предоставили эту игру!.. Если это и игра, то я требую в ней, по крайней мере, свободы во имя прав своего сердца!.. Послушайте, граф Бестужев, — продолжала она, и её голос принял жёсткое выражение, а глаза заблестели почти дикою энергией, — я была готова пожертвовать всеми жизненными благами ради того священнейшего чувства, которым может быть полно сердце женщины; я была готова посвятить все свои жизненные силы долгу, больше и выше которого нет на земле... Я просила государыню... я в ногах у неё умоляла её отдать мне моего сына, и она... отказала мне в этом!.. Пусть будет так... Я отказываю в той жертве, которой требуют от меня! Скажите это государыне, если хотите... пусть она употребит всё могущество, находящееся к её услугам, приложите и вы сами все свои хитрость и упрямство, в которых вас не превзойдёт никто на свете, — я всё же буду сопротивляться вам, и если вы насильно удалите графа, то я последую за ним!.. Я истомилась, влача это жалкое, пустое, одинокое существование, и если мне нужно сохранить силы в ожидании той будущности, о которой вы говорили мне, то не касайтесь же грубою рукой прав моего сердца.
Граф Бестужев молчал и смотрел на эту дважды прекрасную в её пылком волнении женщину испытующим взором врача, видящего перед собою больного и измышляющего средство, которое ослабило бы пароксизм лихорадки.
Между тем как они молча не спускали взоров друг с друга, дверь отворилась и с весёлою улыбкой на губах, сияя красотой и молодостью, вошёл граф Понятовский. Он остановился на пороге и, увидев канцлера, намеревался с глубоким поклоном в сторону великой княгини повернуть обратно.
— Стойте! — воскликнула Екатерина Алексеевна. — Останьтесь, граф Понятовский!.. Мы говорим о вас, и вы вправе присутствовать при нашем разговоре.
Понятовский приблизился. Он испуганным взором смотрел на крайне возбуждённое лицо великой княгини.
— Прошу вас, ваше императорское высочество, — сказал Бестужев, — остановитесь... подумайте...
— Мне не о чем думать, — воскликнула Екатерина Алексеевна, — я уже сказала вам, что буду защищаться, когда на меня станут нападать, и я сдержу своё слово.
— А кто нападает на вас, ваше императорское высочество? — воскликнул граф Понятовский, с угрожающим блеском в глазах подходя к великой княгине, между тем как Бестужев, вздыхая и пожимая плечами, переводил свой взор с одной на другого.
— На меня нападают, — воскликнула Екатерина Алексеевна, — намереваясь похитить у меня моего друга... Вас, граф Понятовский, хотят прогнать отсюда и от меня требуют, чтобы я пожертвовала вами, так как считают преступлением, когда моё сердце бьётся лично для меня!.. Если вы хотите оставить меня, — продолжала она, — если вы хотите уступить угрозам, ступайте... вы свободны... Но если вы желаете сохранить верность дружбе, в которой вы клялись мне, то пусть наши враги увидят, что в состоянии сделать слабая женщина, приведённая в отчаяние.
Граф Понятовский опустился пред великою княгиней на колени и стал целовать её руки, протянутые ему ею, причём она взглянула на Бестужева вызывающе упрямым взором; последний отвернулся и лишь, вздыхая, покачивал головою.
Граф Понятовский поднялся с коленей.
— Дело идёт о моей особе, ваше императорское высочество, — начал он со спокойной уверенностью в голосе, — и, как ни безгранично блаженно счастье, которым наполнило меня милостивое участие высокой повелительницы, тем не менее я считаю своею обязанностью лично вступиться за себя и выслушать, в чём меня упрекают и чего требуют от меня... поэтому прошу ваше императорское высочество предоставить мне самому вести свои дела и разрешить мне, несмотря на ваше присутствие, переговорить с господином канцлером.
Бестужев удивлённо взглянул на почти иронически насмешливое лицо Понятовского.
— Вы хотите оставить меня? — воскликнула Екатерина Алексеевна.
— Лишь вместе с жизнью, — горячо ответил граф Понятовский. — Я всё же убеждён, — продолжал он, — что мне удастся убедить его сиятельство в моей невинности и обратить его в моего защитника... Прошу вас, ваше императорское высочество, извинить, что мне приходится удалиться с господином канцлером, если его сиятельство намерен удостоить меня чести поговорить со мною.
— Хорошо, — вымолвила Екатерина Алексеевна, — всё-таки вам не нужно уходить... он в состоянии перехитрить вас... убедить возвратиться на родину... Оставайтесь здесь, господа, оставайтесь одни, но я возвращусь и потребую во всём отчёта... Будьте уверены, граф Бестужев, что я не позволю ни запугать, ни перехитрить себя.