Почти около этого же времени Мария вышла из дома и в мечтательном раздумье, по ей одной известной тропинке, направилась к тому месту, где она впервые открыла возлюбленному свою сладкую сердечную тайну и где она мечтала о нём и молила Небо защитить его. В испуге она отпрянула назад, когда, раздвинув ветви могучего дуба, увидела великую княгиню, в глубокой задумчивости сидевшую на дерновой скамье, облокотившись на ствол. Мария тихо и неслышно опустила ветви и, дрожа, смотрела на сидевшую с полузакрытыми глазами великую княгиню.
— Господи, великая княгиня!.. — уныло прошептала она. — Она вспомнила место, куда её некогда привёл случай. Укромное местечко больше уже не безопасно, и, когда он вернётся, мы не сможем уже больше встречаться здесь... — Но вслед за тем Мария рассмеялась, счастливая и довольная. — Когда он вернётся, — прошептала она, — нам не будут нужны никакие укромные местечки; он сказал — и я верю, что он сдержит своё слово... О, если бы он был здесь!
С мольбою она подняла свой взор к небу и хотела тихонько удалиться, как вдруг услышала поспешные шаги; в этот же момент великая княгиня с радостным криком поднялась навстречу графу Понятовскому, показавшемуся из леса. Быстрыми шагами он поспешил к ней, склонил пред ней колени и открыл объятия. Великая княгиня нагнулась к нему, и их губы слились в долгом поцелуе.
Мария, бледная как смерть, неподвижно стояла за дубом, в двух шагах от них, точно поражённая громом; затем она в ужасе повернулась и, точно преследуемая по пятам, стремительно бросилась домой, где запёрлась в своей комнате и, как подкошенная, опустилась пред кроватью на колени.
Шридман стоял на своём посту и, скрытый деревьями, спокойно дожидался, пока Екатерина Алексеевна под руку с графом не прошла мимо него.
— Значит, сегодня после обеда? — услыхал он вопрос Понятовского.
— Да, сегодня, — ответила великая княгиня.
Они тихо продолжали разговор, так что Шридман ничего не мог понять больше. Граф довёл великую княгиню до поворота дороги, затем поддержал её стремя, подсадил её на лошадь и долго смотрел ей вслед, пока она не исчезла за деревьями.
Когда граф после этого направился к лесному домику, Шридман осторожно вышел из-за засады.
— Ага, — сказал он, — они уже не довольствуются теперь свиданиями днём!.. Ну, хорошо, вечером я также буду там, причём попробую поближе пробраться к их укромному местечку, чтобы видеть и слышать, что они там делают. Я должен иметь доказательства, чтобы уничтожить их... Ведь дело идёт о моей голове.
Погруженный в глубокие размышления, он зашагал к лагерю.
После полудня графиня Воронцова поехала с великим князем в лесной домик.
Граф Понятовский вовсе не казался удивлённым, когда вместе с Петром Фёдоровичем увидел графиню Воронцову, бросившую на него торжествующий и насмешливый взгляд и с видом царицы ответившую на его поклон.
— Я приехал с моим добрым другом, Романовной, — сказал Пётр Фёдорович полуупрямо, полубоязливо, тем тоном, какой он принимал постоянно, когда не был уверен, как отнесутся к его своеобразным выходкам.
— Я буду очень счастлив доказать графине, — любезно и весело произнёс граф, — что друзья вашего императорского высочества — также и мои друзья; я отведу графиню на такое превосходное место, где она будет иметь возможность застрелить прекрасного оленя.
— Я ведь говорил, я ведь говорил, — радостно воскликнул великий князь, — что лучшего товарища и друга, чем граф Понятовский, нигде не найти; что же касается Романовны, — продолжал он, хлопая по плечу графа, — то вы можете быть совершенно спокойны, я доверил ей нашу тайну, и она молчалива, как могила; никто не спросит, кто такой этот лесничий, который сопровождал нас на охоту. Итак, вперёд!.. Вперёд, в тенистый, чудный лес, где я хоть на мгновенье могу вообразить себя в своём прекрасном герцогстве и ненадолго сбросить с себя все цепи. Оставайтесь, оставайтесь! — закричал он старому Викману и Бернгарду, спешившим из дома. — Не беспокойтесь! Я отправляюсь на охоту, и это — не ваше дело!.. Предоставьте по новому лесничему, который больше знает здесь толк, чем вы.
Вместо приветствия махнув им рукою, великий князь под руку с графинею Воронцовой быстрыми шагами направился вслед за графом Понятовским, который шёл впереди, указывая дорогу.
Услышав голоса, Мария тоже вышла на веранду и увидела троих охотников, скрывавшихся в тени деревьев. На великом князе, по ораниенбаумскому обыкновению, был надет голштинский мундир, а графиня Воронцова была в тёмно-зелёном охотничьем костюме, доходившем ей только до щиколоток, лёгкая фетровая шляпа кокетливо сидела на её голове, а высокие, изящные сапоги обтягивали маленькую ножку; в этом костюме, с раскрасневшимся, свежим личиком, с торжествующими, блестящими глазами она казалась гораздо красивее, чем обыкновенно. Как и у великого князя, у неё за плечами было небольшое охотничье ружьё, и когда они, предводительствуемые графом Понятовским, в изящном охотничьем костюме, смеясь и болтая, вступили на лесную дорогу, никто не мог бы предположить, какие важные нити связывали это небольшое, весёлое общество почти со всеми политическими кабинетами Европы.
— Красивая женщина! — проговорил старый Викман, смотря вслед уходившим. — Как гордо она выступает!.. Можно было бы предположить, что это — её императорское высочество сама великая княгиня.
— Говорят, что великий князь любит её больше, чем свою жену, — мрачно сказал Бернгард Вюрц, не замечая, что его кузина стоит позади него на балконе, — разве это — не грех, не соблазн? Не твоё ли это дело, дядя, пробудить совесть великого князя и указать ему на такое преступление против заповеди Божией?
— Много говорят такого, в чём нет ни капли правды, — проговорил старик, — а если бы это была и правда, то я всё же не мог бы ничего сделать. Хотя великий князь защищает нас и позволяет своим солдатам исповедовать лютеранство, но он не принадлежит к моей пастве; ведь он всё же должен был отказаться от веры, в которой был крещён, чтобы некогда сделаться императором этой страны и защитником чужой религии. Поэтому у меня нет никаких прав над его совестью, да, кроме того, — прибавил он, — в том свете, где он живёт, о многом думают иначе, чем мы в нашем простом кругу.
Мария побледнела.
— Какой ужасный свет! — болезненно пролепетала она. — И он также принадлежит к тому свету и меня хотел ввести в него.
Не замеченная ни отцом, ни Бернгардом, она неслышно вернулась в дом, прижимая руки к сердцу, между тем как её глаза наполнились слезами.
Великий князь был преисполнен радости и счастья. Он то громко ликовал, как ребёнок, вырвавшийся из школы, то так сильно сжимал руку графини, что та не могла подавить невольный крик боли, то снова громко хохотал от радости, что здесь, в лесу, со своими добрыми друзьями, он был далёк от всех соглядатаев и что его тётка, императрица, и граф Иван Иванович Шувалов были убеждены, что граф Понятовский был далеко от русской границы.
Наконец они пришли на место охоты. Понятовский поставил великого князя и графиню Воронцову в некотором отдалении друг от друга на места, на которых они, скрытые кустарником, должны были ожидать приближения дичи; сам он занял место шагах в ста от них. Однако великий князь не мог и пять минут оставаться спокойным; он поминутно перебегал к графине, целовал ей руки и полугалантно, полунетерпеливо показывал ей, как держать ружьё. Было чему удивляться, когда, несмотря на шум, через несколько времени из близлежащей чащи вышел старый олень и медленно направился к протекавшему невдалеке ручью. Одновременно грянули три выстрела, и благородное животное, сделав отчаянный прыжок, упало наземь — пуля угодила ему прямо в сердце — и после нескольких судорожных движений, прежде чем великий князь успел подбежать к нему, издохло.
— Кто застрелил его? — крикнул Пётр Фёдорович, хватаясь за могучие рога.
— Ваше императорское высочество, — ответил, подходя, Понятовский, — животное упало сейчас же вслед за вашим выстрелом, я опоздал.
— Мне сдаётся, что это была Романовна, — воскликнул великий князь, — во всяком случае ей, как даме, принадлежит наша добыча, и я дарю ей рога! — Когда же графиня в знак благодарности поклонилась, Пётр Фёдорович продолжал: — С нас хватит этого на сегодня, а то скучно стоять здесь без движения, давайте лучше поболтаем и прогуляемся по лесу; если случайно попадётся какая-нибудь дичь, мы подстрелим её. Но вот мы забыли захватить с собой какой-нибудь закуски, — добавил он, — а я чертовски голоден.
— Это вполне естественно, — рассмеялся граф Понятовский, — и я не выполнил бы как следует своих обязанностей егермейстера, если бы не позаботился и об этом.
Он поспешно направился к ближайшему могучему дубу и принёс оттуда корзину, спрятанную в кустарнике, росшем у его подножия. Быстро раскрыв её, он раскинул белоснежную скатерть на траве, расставил на ней маленькие тарелки с холодной закуской, серебряные стаканчики и бутылку старой мадеры.
Великий князь с восторгом стал кружиться вокруг импровизированного стола, затем схватил графиню Воронцову за руки, повернул несколько раз кругом себя и посадил её на траву.
— Чудесно, чудесно! — воскликнул он, опускаясь рядом с ней на траву. — Я ведь говорил, что граф Понятовский — настоящий перл! Можно ли было предположить, что в этой тоскливой России найдётся такое очаровательное место, как это? Что сказала бы моя превосходная тётушка, если бы она могла видеть, как мы потешаемся над её всемогущими повелениями и над всеми её соглядатаями!
— Что вы говорите, ваше императорское высочество! — бледнея от ужаса, воскликнула графиня Воронцова. — Дай Бог, чтобы императрица никогда ничего не узнала, иначе мы погибли!
— И никто не мог бы спасти нас, — мрачно сказал великий князь, — это — правда, даже я, несмотря на то что я — великий князь и наследник и мой голос по справедливости мог бы иметь значение в России, так как я, кроме того, герцог голштинский и самодержавный государь немецкого княжества. Как преступник, я должен прятаться в лесу, когда мне хочется весело провести время со своими друзьями! Но всё будет иначе! — промолвил он, сверкнув глазами. — Настанет время, когда я стану властителем империи, и тогда горе тем, кто теперь куёт для меня цепи! Тогда вы, граф Понятовский, должны сделаться русским, как я сделался им, и вы будете у меня первым после меня, а ты, Романовна, — воскликнул он, обнимая её за шею, — ты должна... — Здесь он вдруг замолчал и мрачно опустил взор. — Да, да, — глухо проговорил он, — здесь снова гремят цепи, и они хуже, гораздо хуже других; другие должны когда-нибудь разорваться, но эти...