То были русские кирасиры, они узнали своего полководца и приветствовали его громкими кликами. Апраксин увидал перед собою генерала Румянцева и поручика Пассека.
— Вы здесь, граф Румянцев?! — с удивлением воскликнул он, причём его голос звучал как будто благодарностью и ликованием.
— Его посылает Небо, — подхватил Милютин. — Кажется Господь и Его святые хотят сотворить чудо над Россией.
— Где неприятель? Где битва? — спрашивал между тем Румянцев. — Куда мне повернуть?
— Наши линии прорваны, — ответил полковник Милютин вместо фельдмаршала, — неприятель проник до Норкиттенского леса; он, должно быть, дерётся повсюду врукопашную с нашим рассеянным корпусом. Сколько у вас здесь войска?
— Два полка кирасир, — ответил граф Румянцев, — с которыми я поспешил вперёд; но не больше как на четверть часа отстали от них десять батальонов пехоты, идущие лесом. Артиллерия ещё ближе. Через каких-нибудь пятнадцать минут весь мой корпус будет в сборе.
— Слава Богу, мы спасены! — воскликнул Милютин.
— Весь ваш корпус? — спросил Апраксин. — Разве вы дали своим людям крылья? Как могли вы явиться сюда, когда начался бой, если даже грохот орудий и донёсся до вас?
— Я шёл всю ночь напролёт, — ответил граф Румянцев, — я посадил свою пехоту на кавалерийских лошадей; я занял все повозки, какие мог добыть, чтобы быстрее двинуть их вперёд. Люди совершили невозможное, и вот мы перед вами.
— Вы шли со вчерашнего вечера? — спросил Апраксин, с неудовольствием сдвигая брови. — А кто передал вам приказ выступать?
— Я, — сказал поручик Пассек, подходя и отдавая честь. — Производя рекогносцировку вчера вечером, когда мне попался в плен поручик фон Борниц, я заключил по расположению неприятеля, что сегодня утром мы должны быть атакованы им, и потому счёл нужным стянуть сюда резервы. Нельзя было терять время, чтобы получить приказ вашего превосходительства, и, таким образом, я, минуя главную квартиру, поскакал назад, чтобы уведомить генерала Румянцева.
Фельдмаршал молчал и мрачно смотрел перед собой: то было неслыханное своевольство со стороны молодого офицера, непростительное нарушение военной дисциплины; однако прибытие генерала Румянцева спасало, может быть, уже проигранную битву, и Апраксин не смел привлечь к ответственности доверенного императрицы, посланного с её личным поручением, за такой поступок, успех которого спасал ему же самому висевшую на волоске честь, а пожалуй, и жизнь.
— Поручик Пассек, — вмешался граф Румянцев, — не передавал мне приказа вашего превосходительства, он представил мне только настоящее положение дел, и я двинулся вперёд на свой собственный страх. Вы, ваше высокопревосходительство, имеете право привлечь меня к ответственности, но теперь важнее всего разбить неприятеля и спасти честь русского оружия.
— Вы поступили правильно, — сказал фельдмаршал по кратком размышлении, — и я не забуду похвалить ваше усердие перед всемилостивейшей императрицей. Вот тут позади меня, пожалуй четверть часа спустя, наткнётесь вы на корпус прусской пехоты; вышлите вперёд ваших кирасир, чтобы рассеять его, а сами дожидайтесь здесь своих батальонов. С ними двинетесь вы по опушке леса наперерез через равнину. Каждую часть русских войск, встреченную вами, берите с собою, каждый неприятельский корпус отбрасывайте назад к Егерсдорфу. Ваши батареи должны оставаться на опушке леса и уничтожать одиночные неприятельские отряды, которые попадут в область их обстрела. Это даст возможность восстановить связь нашей армии и раздавить врага или отбросить его к Егерсдорфу.
— Вы правы, ваше высокопревосходительство, — сказал Румянцев, — хотя мне было бы приятнее поскакать вперёд с моими кирасирами.
— Поручик Пассек останется при них, — продолжал Апраксин, а затем прибавил, поворачиваясь к командиру стоявшего непосредственно за ним полка: — И вслед за тем сообщить в Петербург, что ваши кирасиры первые отразили неприятеля.
Пассек поклонился, изъявляя благодарность, после чего поехал возле полковника, который тотчас скомандовал двинуться дальше, тогда как граф Румянцев остался возле фельдмаршала.
Кирасиры потонули в тумане. Долго ещё доносились издали топот конских копыт и лязг оружия; затем в том направлении, где фельдмаршал встретил раньше неприятельские войска, поднялись адский шум битвы, дикий гул яростных криков; трещали оглушительные залпы, но вскоре огонь ослабел и одиночные выстрелы, казалось, доносились из большого далека.
— Пруссаки опрокинуты и рассеяны, — воскликнул Румянцев, который чутко прислушивался, — мои кирасиры исполнили свой долг, как я и ожидал. Они отправятся дальше, чтобы произвести полезную предварительную работу, сметя в одну кучу неприятельские войска.
Не успел ещё он договорить, как с другой стороны послышалась барабанная дробь.
— Что это значит? — воскликнул испуганный Апраксин. — Неужели неприятель пробрался и в ту сторону?
— Это, должно быть, мои батальоны, — ответил Румянцев и поскакал туда, откуда доносился барабанный бой, тогда как Апраксин со своим штабом несколько нерешительно следовал за ним.
Вскоре действительно показалась русская пехота румянцевского корпуса, шедшая развёрнутым фронтом.
— Теперь всё спасено, — крикнул генерал издали фельдмаршалу, — оставайтесь при моём корпусе здесь, ваше высокопревосходительство, и позвольте мне двинуться с ним развёрнутым фронтом по опушке леса через поле битвы. Тогда равнина будет вскоре очищена от неприятеля.
Штабные офицеры огласили воздух кликами одобрения. Фельдмаршал увидел правильность предложенного плана. Он лично стал во главе батальонов, и они двинулись по полю, ружья наперевес, между Норкиттеном и Даупелькеном, опираясь левым флангом на опушку леса. Вскоре они встретили одиночные, полурассеянные русские батальоны, которые при виде неожиданного подкрепления строились вновь и следовали за войсками Румянцева.
Через некоторое время эти войска наткнулись на полк прусской пехоты, который шёл к лесу в средину русского расположения. Завязался жаркий бой. Фельдмаршал отъехал в сторону, но граф Румянцев спрыгнул с лошади и повёл сам своих воинов против неприятеля. После храброго сопротивления пруссаки были отброшены и отступили в сторону по направлению к Гросс-Егерсдорфу. Граф Румянцев двигался всё дальше вперёд, атакуя и оттесняя назад то одиночные батальоны, то более сильные прусские корпуса, то принося помощь и победу русским войскам, которые он находил в схватке с врагом. Темнота всё усиливалась, густые чёрные тучи надвигались справа. То были облака дыма, деревню Даупелькен охватил пожар; яркое пламя выбивалось на минуту кверху, но висевшая в воздухе мгла не давала рассеяться как пожарному, так и пороховому дыму, и, хотя солнце должно было стоять в зените, было темно, почти как в сумерки.
Все русские войска, встречаемые более или менее крупными частями, присоединялись к корпусу Румянцева, так что русская армия вскоре снова сплотилась, тогда как пруссаки отступали к Гросс-Егерсдорфу одиночными, рассеянными отрядами, с грехом пополам прикрываясь своей кавалерией, которая беспрестанно производила нападения на подвигавшиеся вперёд батальоны Румянцева, чтобы задерживать их поступательное движение.
Между тем кирасиры, при которых находился Пассек, носились, как буря, по всем направлениям через поле битвы, разыскивая неприятеля в тумане и рассеивая его своим могучим натиском, когда он им попадался. Наконец, сила коней истощилась. Тихим шагом двигалась железная масса через поле, как вдруг Пассек увидел блеск штыков почти перед головой своей лошади, и в тот же миг раздалась команда полковника, который приказывал кирасирам сомкнуться для атаки, но так же быстро открылась перед кирасирами тёмная линия пехоты, за которой зияли жерла пушек сильной батареи.
Солдаты первого ряда невольно сдержали коней, ожидая в следующий миг опустошительного огня. Подобно тому, как природа погружается в жуткое безмолвие перед наступающей грозой, так в ожидании града смертоносной картечи замер всякий звук в эскадронах кирасир, даже лошади как будто сдерживали шумное дыхание и фырканье, словно предупреждённые инстинктом об угрожающей опасности. Вдруг с батареи раздался внятный, резкий голос:
— Стой! Фитили прочь!.. Ведь это — наши кирасиры, а во главе их поручик Пассек.
Пассек поскакал к самым пушкам и, заглядывая за их жерла, воскликнул:
— Ей-Богу, ведь это — голос Сибильского! Ещё немного, сударь, и вы превратили бы в груду костей наши прекраснейшие полки.
— Я уже сделал это дважды с неприятельской кавалерией, — послышался в ответ голос Сибильского с батареи, — они не возвращались более, а я берег свои снаряды, чтобы не стрелять при этом проклятом тумане, в котором не отличишь врага от друга. Слезайте, однако, с лошади да идите сюда и тащите с собой полковника, очертания которого я различаю с трудом. Вы ещё успеете выпить бокал венгерского, которого у меня с собою отличный запас.
Пассек и полковник кирасир спрыгнули с лошадей и пробрались между пушками. Они удивились не меньше того, как был удивлён перед тем прусский офицер видом поручика Сибильского в широком кресле, окружённого молодыми дамами в элегантных амазонках.
— Кажется, весь ад поднялся из преисподней на это поле битвы, — серьёзно и строго произнёс Пассек, — а вы, сударь, сидите тут и попусту теряете время, каждая минута которого падает страшной тяжестью на чашу весов, где лежит честь России.
— Что вы хотите, — возразил Сибильский, наполняя кубки, которые один из солдат поднёс новоприбывшим, — я держал пари с прусским офицером, которого вчера мы забрали в плен, что буду участвовать в сражении, не сходя с кресла, и должен сдержать слово. Впрочем, я с избытком прибавил свою долю к адскому огню, серный дым которого омрачает здесь воздух: вы можете видеть холмы мёртвых пруссаков вон в той стороне. Они покажут вам, что и с кресла можно вредить врагу, а вот эти превосходные молодые дамочки, в которых и раньше сидело кое-что из демонов Люцифера, приняли теперь настоящее огненное крещение.