— Да, да, — с большою гордостью подхватила Нинет, — мы видели здесь настоящую войну прямо у себя перед глазами и с таким удобством, точно сидели в театральной ложе. Теперь мы ничего больше не боимся и с поручиком Сибильским готовы спуститься в самый ад.
— Ну, — сказал Пассек, протягивая Сибильскому руку, — я совершил порядочное путешествие верхом и не однажды побывал в огне в течение этого часа, но я уступаю вам пальму первенства: это кресло следовало бы сохранить как почётный памятник русской армии.
Он подал полковнику, с изумлением взиравшему на молодого офицера, растянувшегося в кресле, походный кубок, и оба осушили его жадными глотками.
— Что вы хотите? — пожимая плечами, промолвил Сибильский. — Я точен до мелочности, когда бьюсь об заклад; это — причуда, как всякая другая, но мне ещё никогда не случалось проигрывать пари, и я не желал потерпеть сегодня первую неудачу.
Всё дальше отодвигался к Гросс-Егерсдорфу шум сражения; всё слабее становился огонь; неприятель, вероятно, был отброшен на всех пунктах и покинул поле битвы, перейдя к поспешному отступлению. Тут раздались громкие сигналы рогов с той стороны, где густые клубы дыма медленно поднимались чёрным столбом над горящей деревней Даупелькен.
— Трубят сбор, — воскликнул Пассек, — там должен стоять фельдмаршал: сражение выиграно, победа за нами, честь России спасена!
Кирасиры, остановившиеся против пушек, и канониры батареи разразились громкими кликами торжества, и молодецкое «ура» огласило воздух. Пленный прусский офицер с тяжёлым вздохом поник головою на грудь.
— Простите, сударь, — сказал поручик Сибильский, — мы имеем полное право ликовать по поводу храбрых противников. Я же счастлив вдвойне, что эта битва наконец выиграна, потому что теперь мне, по крайней мере, можно встать с этого проклятого кресла, в котором я отсидел себе ноги. — Он встал, потянулся, зевая, а затем воскликнул: — Ну, на коней! Седло будет для меня приятной переменой после этой машины для сидения какого-нибудь крестьянского деда из Даупелькена. Поскачем к фельдмаршалу и узнаем, что будет дальше. Позвольте мне, полковник, взять нескольких из ваших кирасир, я попрошу их проводить обратно на главную квартиру в Норкиттен этих дам и этого прусского офицера, которому, пожалуй, будет тягостен вид наших победоносных войск.
— Мы хотим с вами, — с жаром воскликнули молодые дамы, — мы желаем остаться при нашем храбром защитнике!
— Ну, нет, мои красавицы, извините, — сказал Сибильский, — так как я вижу перед собой кирасир Румянцева, то догадываюсь, что генерал будет там. Он не отличается любезностью и, пожалуй, приготовил бы вам плохой приём. Отправляйтесь-ка назад в Норкиттен; ручаюсь, что тамошний ужин сегодня вечером будет блестящ и весел.
Несмотря на сопротивление, он посадил амазонок на лошадей, прыгнул сам в седло и, вежливо простившись с прусским офицером, поскакал с Пассеком во главе кирасир через поле по тому направлению, откуда доносились сигналы. После недолгой быстрой скачки они достигли небольшой возвышенности почти перед самой деревней Даупелькен. Здесь стоял фельдмаршал, окружённый множеством генералов, за ним выстроились длинными рядами колонны пехоты. Горнисты беспрерывно трубили сбор, и медленно возвращались многие казацкие отряды с преследования неприятеля.
Граф Румянцев стоял возле фельдмаршала и с раскрасневшимся от досады лицом мрачно всматривался в туман.
— Вот приближаются мои кирасиры, — воскликнул он. — Прошу ваше высокопревосходительство позволить мне пуститься с ними одному вдогонку неприятелю, ручаюсь, что он должен быть, по крайней мере, рассеян по всем направлениям, тогда как мы уничтожили бы его, если бы пустились за ним следом со всей нашей кавалерией.
— Я уже отдал мои приказания, — строго и высокомерно ответил Апраксин, — преследование в таком тумане, за которым вскоре должна наступить ночь, прямо невозможно. Мы стоим перед неведомой местностью, в неприятельской стране, и я не могу с безумной отвагой снова поставить на карту все приобретённые выгоды.
— Эти выгоды не были бы приобретены, — запальчиво воскликнул Румянцев, — если бы я стал дожидаться приказа!
— На мне лежит ответственность, генерал, — холодно и резко возразил Апраксин, — за армию, которую её величество изволила вверить моему руководству, и мой приказ строго обдуман и неизменен. Каждый корпус, господа, расположится бивуаком там, где он находится в данный момент: будут выставлены сильные форпосты, и войско будет оставаться всю ночь наготове к выступлению. Завтра мы посмотрим, что надо делать.
Граф Румянцев замолк, но кипучий гнев сверкал в его взорах; резким движением дал он шенкеля своей лошади, так что животное, покрывая пеной удила, взвилось на дыбы. Взгляд фельдмаршала упал на обоих молодых гвардейцев, стоявших во главе кирасирского полка. Его глаза метнули тревожную, враждебную молнию на поручика Пассека, потом у него как будто явилась мысль, вызвавшая мимолётную улыбку удовольствия на его уста. Он подозвал к себе обоих офицеров.
— Оба вы заслужили особенную признательность, господа, и оказались достойными принадлежать к гвардии её величества. Вы, поручик Пассек, способствовали победе наших войск, так своевременно предупредив графа Румянцева, что он успел принять участие в битве; вы же, поручик Сибильский, хладнокровною защитою своей батареи подали славный пример храбрости. В виде награды за это я пошлю вас обоих в Петербург с известием о нашей победе, именно в следующем порядке: вы, поручик Пассек, отправитесь немедленно, чтобы сообщить её величеству о том, что неприятель разбит, и описать сражение, как вы его видели, что же касается вас, поручик Сибильский, то вы передадите её величеству подробное донесение, которое я поспешу составить. Небольшая отсрочка будет для вас кстати, так как, пожалуй, тем временем мы успеем собрать точные сведения о вашем отце, попавшем в плен.
Сибильский поклонился с равнодушной вежливостью. Казалось, ему было так же всё равно явиться с донесением о победе к императрице, как и узнать о судьбе своего отца. Лицо Пассека, напротив, сияло гордостью и счастьем, а пылкое чувство, с которым он выразил фельдмаршалу свою благодарность, едва не заставило его забыть военную выправку. Ему уже мерещилось исполнение всех заветных желаний. Вестнику победы, сумевшему блестяще оправдать доверие своей государыни, императрица не могла отказать ни в какой просьбе. И даже супружеский союз с протестанткой не мог бы омрачить в такой момент луч благоволения, который должен был почить на нём. Тревожная озабоченность, вызванная магическим искусством графа Сен-Жермена, рассеялась, он видел всё в розовом свете счастья и надежды. Весьма возможно, что Бернгард Вюрц сделал новую попытку завоевать сердце своей кузины. Картина, показанная графом Сен-Жерменом молодому русскому офицеру, пожалуй, согласовалась с действительностью, но отсюда вовсе не следовало ещё, что прекрасная Мария забыла о нём и отвратила от него своё сердце.
Земля словно горела у Пассека под ногами, и он просил у фельдмаршала позволения немедленно пуститься в дорогу.
— Я хотел пригласить вас, — сказал Апраксин, — отпраздновать с нами победу на моей главной квартире в Норкиттене, но нахожу естественным, что вы не хотите терять ни минуты, спеша передать нашей всемилостивейшей императрице радостную весть о победе её войск. Итак, прощайте и повергните к стопам государыни моё глубочайшее почтение. Поручик Сибильский последует за вами завтра с моим подробным донесением.
Пассек простился с графом Румянцевым, сердечно пожав ему руку, и уселся на лошадь, чтобы скорее отыскать своего денщика и немедленно отправиться в Петербург.
— До свидания! — весело крикнул он поручику Сибильскому.
— А вы, ваше высокопревосходительство, собираетесь вернуться обратно в Норкиттен? — спросил Румянцев фельдмаршала.
— Конечно, — ответил Апраксин, — я хочу раскинуть главную квартиру в самом центре расположения наших войск. Таким образом ко мне быстрее станут доходить все известия с театра войны. Завтра, когда туман рассеется, легче будет определить, что следует предпринять, чтобы выиграть сражение.
— Завтра! — мрачно повторил Румянцев. — Завтра прусская армия окажется в безопасности. Если вы, ваше высокопревосходительство, прикажете отступить в Норкиттен, то мы не только не выиграем ни одной пяди земли, но даже само поле брани не будет в нашей власти. Главную квартиру следовало бы устроить, по крайней мере, в Егерсдорфе, где утром стоял фельдмаршал Левальдт. В таком случае мы сохранили бы хоть внешнюю форму победы.
— Я далеко не уверен, что в Егерсдорфе мы были бы в большей безопасности, — возразил Апраксин, — кроме того, пришлось бы передвинуть вперёд весь фронт, что при царящем сейчас тумане совершенно невозможно. Итак, главная квартира остаётся в Норкиттене, все войска тоже остаются до завтра на прежних местах. Очень рад буду видеть господ генералов сегодня вечером у себя в гостях.
Апраксин поклонился и, вскочив на коня, помчался к Норкиттену в сопровождении своего штаба.
Граф Румянцев гневно вытащил из ножен свою саблю.
— Следовательно, русская кровь нужна только для того, чтобы удобрять прусскую землю? — воскликнул он. — Мы уничтожили бы врага, разнесли бы его в пух и прах, если бы настойчиво преследовали его. Пусть фельдмаршал отвечает перед императрицей за свой поступок, но я громко протестую против такого способа ведения войны. Поезжайте, господа, в главную квартиру, — обратился Румянцев к другим генералам, — пируйте в честь странной победы, которая, на мой взгляд, более похожа на поражение, а я останусь здесь со своим войском. Клянусь Создателем, что если в течение ночи услышу хоть один выстрел, то ничто в мире не заставит меня сидеть спокойно на месте. Я двинусь вперёд и схвачусь с неприятелем, где бы я его ни встретил.
Генералы смущённо потупили взоры и молчали.
Граф Румянцев отправил фуражиров за припасами в соседнюю деревню и приказал готовить бивуак на ночь.