В то время, когда необходимо было быстро организовать сложное производство самых различных видов современного оружия, в Наркомате оборонной промышленности нужен был руководитель, заслуживающий большого доверия. Таким и был Рухимович, старый революционер, принимавший активное участие в революционном движении с 1904 года и имевший огромный опыт руководящей работы.
В дни Октябрьской революции он был председателем Харьковского военно-революционного комитета и участвовал в установлении Советской власти в этом крупнейшем промышленном центре. В 1919 году он был членом Совнаркома Украины и членом Реввоенсовета 14-й армии.
После окончания гражданской войны, когда главными стали хозяйственные задачи, Рухимович был направлен на работу в угольную промышленность. В начале двадцатых годов он руководил одной из основных организаций по добыче угля на Украине — трестом Донуголь, а в начале 1930 года его назначили управляющим Кузбасугля. Затем он был утвержден заместителем наркома тяжелой промышленности СССР. Отсюда он и пришел в новый Наркомат оборонной промышленности.
Рухимович был хорошо известен партии. На XIII съезде он был избран членом Центрального Комитета партии и с тех пор находился в составе ЦК.
Но, к сожалению, Рухимович недолго пробыл на посту руководителя оборонной промышленности. Он был заменен М. М. Кагановичем.
На мой вопрос, чем вызвана эта замена, Тевосян сказал, что ему ничего не известно. Видимо, у Тевосяна не было желания продолжать этот разговор, и он сказал:
— Давай думать не об этом, а о том, что необходимо сделать, чтобы справиться с порученным нам делом.
В ту пору братья Кагановичи были в чести. Л. М. Каганович считался крупным организатором и хорошим оратором. Он занимал большие правительственные посты. Одно время был наркомом тяжелой промышленности, затем наркомом путей сообщения, руководил строительством Московского метрополитена. М. М. Каганович был назначен наркомом оборонной промышленности, а Ю. М. Каганович — заместителем наркома внешней торговли.
С Михаилом Кагановичем мне довелось проработать почти два года. Это был грубый, шумливый человек. Я никогда не видел его с закрытым ртом — он всегда говорил и всегда поучал, любил шутить, но шутки его были часто неуместны, неостроумны и оскорбительны для тех, кого они затрагивали.
В то время и родилась острая и едкая шутка. Нарком у себя в кабинете рассказывает сидящим за столом анекдоты. Все смеются за исключением одного. К нему наклоняется сидящий рядом и говорит: «Ты что не смеешься?» — «А чего мне смеяться. Я не в вашем наркомате работаю».
М. М. Каганович плохо разбирался в технике дела и наркоматом по существу руководили его талантливые заместители И. Т. Тевосян, Б. Л. Ванников и М. В. Хруничев. Они направляли работу всех главных управлений, заводов, много внимания уделяли огромному строительству. Каганович большую часть времени представительствовал на разного рода совещаниях. Когда он приезжал в наркомат, то собирал заседания, на которых, обычно, кого-нибудь распекал или осмеивал.
Как-то я был свидетелем разговора, когда Хруничев в сильном возбуждении сказал, обращаясь к Ванникову:
— Как хочешь, Борис Львович, но этого дальше сносить нельзя, надо о наркоме поставить вопрос в правительстве.
— А как это ты, интересно узнать, поставишь? Исправить его нельзя — он от роду такой. А для того чтобы снять с поста — надо иметь более веские мотивы, чем грубость. Нас спросят: «Ну, а в руководстве наркоматом он какие-нибудь грубые ошибки допускает?» Что мы на это ответим? «Нет, не допускает, потому что все предложения мы готовим, и все приказы наркома по руководству промышленностью также нами разрабатываются». — «На что же вы жалуетесь тогда, чего вы хотите? Чтобы над вами был начальник, который бы вам не грубил, но и не считался с вашим мнением?» Постановкой вопроса о грубости Кагановича — мы прежде всего самих себя поставим в глупейшее положение. Пришли руководители оборонной промышленности и докладывают не о состоянии производства вооружения, а о том, что нарком ведет себя некультурно. Ты как хочешь, Михаил Васильевич, а я с этим вопросом не пойду.
— Ну, тогда мы, что ли, заместители, давайте зайдем все вместе к нему и поговорим начистоту, — настаивал Хруничев.
— Зайти, конечно, можно и поговорить тоже можно, — как-то нехотя произнес Ванников. — Но только поможет это, как рыбе зонтик.
Мне неизвестно, состоялся ли разговор у заместителей с наркомом или нет, так как наркомат вскоре разделили на четыре, а еще через несколько месяцев М. М. Каганович оказался не у дел…
…Но я несколько забежал вперед. В те дни М. М. Кагановичу приглянулось только что отстроенное здание Управления московского метрополитена, и он внес предложение передать его наркомату.
Получив дом, хозяйственное управление немедленно принялось переделывать его. Ломались перегородки и ставились новые. Кабинет наркома — непомерно огромный — отделывался с особой тщательностью и роскошью. На стенах устанавливались панели из красного дерева, подвешивались дорогие люстры.
Отделка кабинетов меня коробила. «К чему это?» — думал я и вспоминал рассказы о Ленине, о его нетерпимости к мишуре и парадности. Мне рассказывали, как зимой, боясь, что Ленин простудится, так как из-за нехватки топлива в помещениях Совнаркома в Кремле было холодно, управляющий делами Совнаркома В. Д. Бонч-Бруевич решил положить на пол комнаты, где работал Ленин, медвежью шкуру.
Когда Ленин увидел ее, он рассердился и предложил убрать.
— Это еще что такое? Кто позволил создавать эту роскошь?
Бонч-Бруевич стал уверять Ленина, что это не роскошь, что во многих учреждениях Москвы, Петрограда поступают так же, чтобы не было холодно. Ведь у нас в стране медведь не редкость, и медвежью шкуру нельзя считать роскошью…
«Как бы посмотрел на все это Ленин? — подумал я. — Правда, мы стали богаче и можем себе больше позволить, — объяснял я сам себе, но тут же снова вступал с собой в спор. — Да, безусловно, мы стали богаче, но так ли следует использовать это богатство и таким ли вкусам и стремлениям следует потакать?»
Как все это резко отличалось от спартанской обстановки на заводе в Челябинске и от того, что было в тресте «Спецсталь» — в Блюхеровском переулке.
Но думать об этом не было времени. Другие мысли поглощали все время и днем, и ночью. Надо было создать нашу индустриальную мощь — без этого мы пропадем.
Разговор с Тевосяном не выходил у меня из головы. Нужно будет создавать новую военную технику. Такой еще у нас не было. Линкоры, крейсеры, танки. Все это для меня было совершенно новым, неизвестным.
Придется изготовлять огромные броневые плиты — во всем мире их умеют делать всего несколько заводов. Сколько? Десяток? Видимо, не больше. Когда на заводе Круппа отливались стопятидесятитонные слитки, в мартеновском цехе собиралось все высшее начальство. Это было событием даже для такого завода, как завод Круппа. А он с 1811 года изготовляет вооружение. У него огромный опыт, обученные кадры. Они владеют всеми секретами производства. На все войны, которые происходили на планете, завод Круппа поставлял вооружение. Его специалисты скрупулезно собирают все технические сведения о том, как ведет себя вооружение в различных природных условиях. Второе столетие на заводе проводятся опыты, тщательно все изучается, проверяются технические решения, вносятся поправки в производственные инструкции, совершенствуется технология производства. Сюда вложены огромные средства. Этот завод — опора германского милитаризма.
В 1933 году на заводе Круппа работало пятьдесят шесть тысяч человек, а теперь там более сотни тысяч. А ведь завод Круппа не единственный в Германии. Заводы Рохлинга в Вецларе и Фёльклингене, Едельштальверке в Крефельде, заводы в Ремшайде, затем Бохум, Дортмунд. Да разве их всех перечтешь. И везде изготовлялось вооружение, накапливался опыт его производства.
Отсюда, из Рурской области, расходится паутина связей. Крупп имеет договорные отношения с большинством заводов, производящих вооружение в других странах.
Летом 1933 года большая группа крупповских специалистов уезжала в Италию на заводы Ансальдо. Один из отъезжающих, прощаясь, сказал мне: «Теперь не увидимся месяцев шесть. Будем делать пушки в Генуе. Десять пушек для Италии — сто для себя», — и он весело захохотал. А затем цинично произнес: «Все, что мы задумали сделать, — мы сделаем. Никакими договорами нас не остановить».
Завод Круппа так же, как и многие другие заводы Рурской области, получал сырье из всех уголков земного шара. Через Роттердам по Рейну непрерывным потоком шли баржи с рудой из Швеции, Африки, Испании, пески для изготовления литейных форм с Цейлона, марганцевая руда из Индии. Сырье разгружалось на огромной площади шихтового двора доменного цеха в Борбеке у собственных причалов завода. Здесь были созданы большие запасы. Доменные и мартеновские печи завода могли работать не возобновляя запасов сырья не менее года. Это давало возможность разумно вести производственный процесс, заблаговременно составить наиболее благоприятные составы шихты и избегать случайностей. Ни один из наших металлургических заводов не был так обеспечен сырьем.
Сырье они ввозили, а все оборудование изготовляли сами. Станки, машины, краны, огромные прессы для ковки слитков, прокатные станы, инструмент, приборы управления и контроля. Все они проектировали и изготовляли здесь, преимущественно в Рурской области.
Когда я говорил с директорами и владельцами заводов, я всегда чувствовал в их голосе и самой манере вести разговор чувство превосходства и какой-то пренебрежительно-покровительственный тон.
В 1934 году немецкая фирма построила в Англии новый металлургический завод — все металлические конструкции цехов и все оборудование было изготовлено в Германии. Завод был «сдан под ключ», то есть, открывая его, можно было немедленно приступать к работе.
У них огромная индустриальная мощь. А мы только что оправились от разрухи и начали набирать темпы. Нам многого не хватает. В те годы даже огнеупорный кирпич для металлургических печей приходилось ввозить из-за границы — своего не доставало, а многого из того, что требовалось теперь, никогда и не было.