На четвертый и пятый этапы ушло в среднем по стольку же, что вселяло надежды. Только бы опять не свело ногу. Галерея уже заметнее сворачивала вправо, и дорога, кажется, пошла под уклон. Или почудилось?
…Проходя восьмой участок, он уже умел экономить драгоценное время, сосредоточиваться только на решении одной проблемы — идти, сгибая ноги в коленях.
Пересекая девятый луч, он даже не взглянул на часы; что толку, когда впереди — еще шесть, и неизвестно, дотянет ли он до десятого?
Решив хоть немного взбодриться, генерал попытался было насвистывать любимый марш, но и тут его ждала неудача: с губ сорвалось лишь омерзительное шипение.
Что ж, тогда он будет думать о будущем, о новой жизни — в тиши и спокойствии. Благо денег у него предостаточно, остались и влиятельные друзья. Да, там будет ему вольготно. Там… Если здесь он вовремя доберется до решетки! Робость, конечно, есть, но только так, слегка. Что ж такого? Говорят, и самые храбрые бывают повержены духом, а он, несомненно, из самых, это и раньше многие признавали. Взять тот же переворот. Да разве кто-нибудь провернул бы его с той же отвагой и решимостью?..
…Пройден десятый луч. На часах — четыре сорок семь. Он явно запаздывает, а силы уже на исходе… Значит, надо выжать все, на что еще способны ноги. Идти, идти дальше.
Изломанный болью, с искусанными в кровь губами он преодолел желтый шлагбаум одиннадцатого луча. И в ту секунду, когда казалось, что сейчас он без сил растянется на асфальте, чтобы никогда уже не подняться больше, — в ту самую секунду он все-таки прибавил шагу. А если уж честно — просто очень хотелось в это верить. Он обманывал сам себя. Ласкал, тешил иллюзиями.
Путь до четырнадцатого луча казался уже бесконечным. Каждый шаг давался с запредельным трудом. И тогда он загадал: дойду — взгляну на часы. Только гляну — и все. А там можно воспользоваться и услугами пистолета. Вот он, в заднем кармане… генерал с мстительным наслаждением похлопал по нему.
Но сулившее в недалеком будущем избавление от всех мук, сейчас движение это стало новым сигналом бедствия. Рука отказывалась ему подчиняться. Он шевельнул левой — то же самое. В глазах потемнело от нового приступа боли и страха. Он шел, вперившись невидящим взором в протянувшийся где-то там, впереди, четырнадцатый луч. Шел, как идет на тореро смертельно раненный бык…
Луч погас за спиной. Генерал с ненавистью глянул на циферблат. Без трех минут пять. Три минуты, всего три минуты, чтобы добраться до этой стальной защелки, которая поднимется на мгновение — а там и рухнет ножом гильотины. Так стоит ли вообще совать под нее голову?..
В отражении последнего луча матово блеснула решетка.
И вновь в генерала вцепилось отчаянное желание бежать. И, позабыв обо всем на свете, он было ринулся, но дряблое тело повело в сторону, качнуло…
Прозрачно желтевший финиш преодолен в падении на полоску ничком. В это мгновение ноги триумфатора выкинули какой-то вялый кульбит — и его всем позвоночником припечатало к решетке. И тут генерал — нет, не услышал: слух, как и зрение, затопила волна невыносимой боли, — он нутром почуял настигавший его вой. Словно длинный, отточенный кинжал метнулся из глубин катакомбы и впился в живот по рукоять, рассекая кишки. Долго раздумывать не пришлось — он отлично помнил инструктаж лейтенанта. Сюда, к решетке, лавиной неслась свора обезумевших от голода и пьянящей близости жертвы собак.
Рисунок В. Неволина
В следующую секунду заработал механизм. Горбясь гусеницей, руками поджав к животу колени, генерал истошно вопил от жесточайшей боли и животного страха. Решетка медленно-медленно освобождала проход. Вот она замерла, готовясь низринуться — и тогда страх взял еще раз свое. Воющий, сверкающий лампасами колобок вкатился в дыру. Железные зубья голодно лязгнули об пол.
Голодная мощь порыва была неудержима, и вырвавшийся вперед вожак, не в силах притормозить, со всего маху врезался в стальную преграду, тело его обмякло, и в мгновение ока в него вцепились чудовищные клыки, раздирая на части.
С перекошенным от ужаса лицом генерал наблюдал эту сцену. Он забыл на это время о боли. Убраться отсюда! Как можно быстрее и дальше.
Но подняться сил уже не было. Генерал оборвал остатки ногтей, цепляясь за каждую выщербинку в скалистой стене. Раза два ему удалось чуть оторваться от пола… Тем горше было распластываться на нем. И тогда генерал встал на четвереньки. Так он протащился несколько метров, потом разом надломились руки — и голова ткнулась в асфальт.
…Когда генерал в третий раз растянулся, единственной мыслью было: «Все. Не подняться». Тело разом обмякло.
Его охватило глубокое забытье. Но длилось оно, кажется, недолго, резь в животе вернула к действительности. Встряхнувшись, он окончательно пришел в себя. Прищурил глаза — так почему-то теперь было лучше видно. Люк маячил метрах в двадцати, не больше. Неужто ползком не добраться? Конечно, какие тут разговоры! Да вот только когда? Время, черт, время! Сколько сейчас, сколько осталось — генерал не знал и знать не хотел: что за смысл бежать от одного убийцы, чтобы тут же повстречаться с другим?
Генерал продвигался вперед. Добраться! Застрелиться никогда не поздно. Надо будет — он пустит пулю в лоб у самого люка. Вот именно, только у самого люка, не раньше.
Он снова ткнулся лбом об асфальт. Голова чуть не раскололась от боли. Ледяные иглы вонзились в живот… И вдруг он почуял свежее дуновение ветра. В ликующем порыве радости он вскинул вверх руку… Пальцы больно ткнулись в скалистое тело подземелья.
Все. Невозможно больше. Ему не в чем себя упрекнуть, достаточно было только сил перевернуться на спину, лицом туда, где должно быть небо. Но и это удалось лишь наполовину, и теперь он неловко лежал на боку.
Совершенно отчетливо прямо над головой громыхнули гусеницы. Он машинально скосил глаза в сторону раздражающих своим правдоподобием звуков.
Люк был открыт. Гиппопотам зевнул, демонстрируя темную, звездно мерцающую пасть.
Толстяк животом прижался к камням, с трепетом ощущая, как они отдают ему свою силу. И тогда он медленно стал подниматься. Асфальт разом вздыбился к небу, и дыра выхода заплясала перед глазами, и его самого бросило от стены к стене. Но он всем телом ринулся вверх, к каменному зеву. Ему удалось лишь едва ухватиться за самый край стальной челюсти.
…Они сидели на замшелых балках, молча поглядывая друг на друга из-под свинцовых от бессонницы век. Толстяк на мгновение прикрыл глаза, ущипнул себя за руку. И услышал свой собственный хриплый смех, а взгляд уже плыл в блаженстве по чудесному неоштукатуренному потолку, по прелестной стене со следами обоев.
— Время уходит, — бесстрастно заметил лейтенант.
— Господи, радость-то какая! — невпопад выпалил, легко поднимаясь, толстяк. Его распирало от удовольствия двигаться, смеяться, говорить, и, как никогда, был он весел и оживлен.
Отряхивая брюки от налипшего мусора, он счастливо и спокойно подумал, что нередко мучившие его ночные кошмары стали для него вроде хорошей приметы: они всегда сулили удачу даже в самых рискованных предприятиях.
Лейтенант двинулся вперед — дорога была ему известна.
— Здесь, — сказал он, останавливаясь у заросшей ежевикой стены.
Толстяк насторожился.
Раздался скрежет, и край ежевичной стены грозно и неотвратимо ринулся прямо на них.
Он мертвенно побледнел.
Открылся черный край зева. Они спустились в провал. Ступени спиральной лестницы, похоже, вели в саму преисподнюю… Очень похоже! Мучительно захотелось, не разбирая дороги… Но колени вдруг подогнулись, он едва успел схватиться за перила, ища глазами выход. Дверь за спиной с лязгом закрылась.
Будто зарница полыхнула в мозгу. Страшная боль вернула сознание. Пальцы медленно плющила входившая в пазы крышка тюремного люка. Ледяной ужас стиснул и остановил сердце. Дрогнуло свисшее в горловину туннеля тело. Оторвалось черное время. Черное время крыс.
Перевел с испанского Николай Лопатенко
Амброз Бирс(США)Изобретательный патриот
Рисунок М. Федоровской
На аудиенции у Короля Изобретательный Патриот вынул из кармана бумаги и сказал:
— Позвольте предложить Вашему Величеству новую броню, которую не может пробить ни один снаряд. Если эту броню использовать на флоте, наши боевые корабли будут неуязвимы и, следовательно, одержат победу. Вот свидетельства министров Вашего Величества, которые удостоверяют ценность изобретения. Я готов расстаться с ним за миллион тумтумов.
Изучив документы, Король отложил их в сторону и велел Государственному Казначею Министерства Вымогательств выдать миллион тумтумов.
— А вот, — сказал Изобретательный Патриот, вытащив бумаги из другого кармана, — рабочие чертежи изобретенного мной орудия, снаряды которого пробивают эту броню. Их мечтает приобрести брат Вашего Величества, Император Баца, но верноподданнические чувства и преданность Вам лично заставляют меня предложить их сперва Вашему Величеству. Всего за один миллион тумтумов.
Получив согласие, он засунул руку в другой карман.
— Цена этого непревзойденного орудия была бы гораздо выше, Ваше Величество, если бы не тот факт, что его снаряды можно отразить путем обработки моей брони новым…
Король дал знак Главному Доверенному Слуге.
— Обыщи этого человека, — велел он, — и доложи, сколько у него карманов.
— Сорок три, сэр, — сказал Главный Доверенный Слуга, выполнив приказ.
— Да будет известно Вашему Величеству, — в ужасе вскричал Изобретательный Патриот, — что в одном из них табак.
— Переверните-ка его вверх ногами да потрясите хорошенько, — молвил Король. — Потом выпишите ему чек на 42 миллиона тумтумов и предайте казни. И подготовьте указ, объявляющий изобретательство тягчайшим преступлением.