кие врачи и фармацевты травят простых советских людей», — слышалось в пивных, в скверах, в подъездах. Поговаривали и о возможных погромах. В доме воцарился страх.
Детям сказали, что отец находится в командировке, для них это было нормальным объяснением: ведь он так часто уезжал. Правда, на этот раз командировка, похоже, затянулась, но всё же его отсутствие не воспринималось как что-то из ряда вон выходящее. Теперь мы понимаем, в каком постоянном страхе, скрываемом от нас, жила наша мать: ведь она узнала, что отец в тюрьме.
Спустя много лет она рассказала нам, что чувствовала в то время. Ведь отец был реалистом, он прекрасно знал, какой порядок установлен в стране, и в 1946 году, когда мать сказала ему, что ждет второго ребёнка, он, горько улыбнувшись, произнёс: «Это прекрасно, это замечательно, но вся сложность в том, что я, наверное, даже не успею вырастить Леонида». На самом деле он высказал то, что камнем лежало на его сердце.
Генерал — лейтенант Евгений Питовранов (1915–1999). Он отрекся от товарищей, поддержал абсурдные обвинения в их адрес и остался в руководстве МГБ
После ареста генерала семья его оказалась в безвыходном положении. Хотя Муза и дети оказались без всяких средств к существованию, ужас их положения был даже не в этом. Муза, хорошо помнившая опыт довоенных арестов, когда не щадили ни взрослых, ни детей, очень боялась, что арестуют и её, а маленьких Леонида и Музу отправят в разные детские дома, поменяв им имя и фамилию. Если Леонид уже посещал школу и был смышлёным мальчиком, то его сестре было всего 4 года, и мать очень боялась, что девочка потеряется, и найти её уже не удастся. Поэтому она писала тушью имя и фамилию маленькой Музы на ленточках, проглаживала ленточки утюгом, чтобы буквы не полиняли во время стирки, и вшивала эти ленточки в трусики, в поясочек, на котором держались чулки, — словом, во все детское бельё. Она надеялась, что таким образом девочке удастся сохранить память о том, кто же она, откуда, как её на самом деле зовут…
Страх Музы усиливался тем, что не было никакой информации о муже, да и вообще о том, что происходит в стране. Единственным связующим звеном с семьёй Эйтингонов была сестра генерала, но и она была арестована.
Софья Исааковна получила 10 лет тюремного заключения за «неправильное лечение» и «сионистский заговор».
Любой стук в дверь, любой звонок казался теперь семье Эй-тингона предвестником какого-то нового несчастья, и в доме все замирало и затихало. Муза не разрешала детям открывать дверь. Подходить к ней — тоже. Возможно, это была защита страуса, прячущего голову в песок, но Музе казалось опасной каждая незапланированная встреча, каждый лишний выход из дома. Время шло; надо было есть, пить, платить за квартиру. Уж были проданы все книги, которые представляли хоть какой-то интерес для букинистов, облигации трёхпроцентного займа, которые оставались в отцовском столе.
Этих скудных средств явно не хватало, чтобы вести хотя бы сносное существование.
Семья освободила одну комнату в своей двухкомнатной квартире и стала её сдавать. Муза использовала любую возможность заработать. Иногда она стирала бельё квартирантам, а для того, чтобы они не догадались, что это делала она сама, бельё стиралось и на ночь развешивалось в той комнате, в которой спала она сама и дети. Утром Муза снимала бельё, днем его гладила, и вечером свежая пачка белья лежала на столе.
Сталин со свитой в Кремле: последние годы жизни
Сейчас, по прошествии пятидесяти лет, трудно себе даже представить, что в стране, называющей себя «социалистической», можно было жить в такой нищете и унижении. Многие люди, которых лично не затронула трагедия 1950-х годов, считают, что этого просто быть не могло, что многое преувеличено и не может соответствовать действительности. И тем не менее, всё происходило именно так. Мы помним, как мать пыталась устроиться воспитательницей в детский сад. От такой работы могла бы быть двойная выгода: во-первых, она получала бы зарплату, а во-вторых, как сотрудница детского сада, она могла бы определить туда и маленькую дочку. В те времена это было очень сложно: мест в детских садах не хватало. Она подала документы. Прошло две или три недели. Она пришла, чтобы узнать результат. В месте воспитателя в детском саду ей было отказано. У входа в детский сад висело объявление о том, что здесь требовалась няня, и мать попросила дирекцию взять её хотя бы на эту работу. Ей велели прийти через неделю, и вновь отказали в работе. Заведующая детским садом, явно смущаясь и опустив глаза, сказала: «Извините, мы не можем взять вас на работу даже няней, потому что у вас высшее образование». Мать была в отчаянии. Но, с другой стороны, она понимала, что чем больше она будет настаивать, тем большее количество организаций будет проверять её анкетные данные и тем больше опасность, что нас не оставят в покое, и мы не сможем дальше жить в Москве. Поэтому поиски работы были временно прекращены…
Перед самым Рождеством в доме Эйтингона появился невысокий мужчина с усами и бородой. Маленькая Муза пойнтере-совалась, кто же это, и услышала от матери ответ: «Дед Мороз…» Так как незнакомец принёс детям подарки, девочка поверила. Только спустя несколько лет стало известно, что это был муж её тети. Звали его Захар Борисович, и он был единственным человеком, который мог оказать семье Эйтингона посильную помощь в период, когда любой контакт с семьёй «врага народа» мог стоить покоя, свободы, а то и жизни. Не надо забывать, что Софья Исааковна Эйтингон тоже находилась в тюрьме. Он теперь один растил и воспитывал двух дочерей, но у него хватило нежности и душевного тепла на двух детишек, которые осиротели при живом отце.
1952 год не принёс никаких изменений. Единственным событием в жизни маленьких Леонида и Музы стало знакомство со старшими детьми Эйтингона, с их братом и сестрой по отцу. Они были уже взрослыми, закончившими институты людьми, и в сознании ребят не очень тогда укладывалось, что это их брат и сестра, но всё равно детей радовал приход старших Эйтингонов.
Детям по-прежнему говорили, что отец в командировке, и они в это верили. Но мир стал совсем другим. Особенно он изменился для матери. Она познакомилась с московскими ломбардами. Она старалась держаться, и мы очень благодарны ей за то, что она прошла через все унижения, которым её подвергла обстановка, ни в коей мере не уронив своего достоинства….
Инженер-металловед Серафима Исааковна Эйтингон и профессор, доктор технических наук Израэл Исаакович Эйтингон. Они, как могли, поддерживали семью Эйтингона в трудное для неё время
В ломбарды заложено — и уже никогда не было выкуплено — всё, что имело ценность. Но Муза-старшая, уйдя из жизни, оставила детям то, что сейчас для них ценнее всего: её переписка с их отцом, её архив, её записные книжки. Вот, к примеру, записная книжка-ежедневник за 1953 г. Первая запись сделана 5 марта: «Умер И.В. Сталин». 9 марта — следующая запись: «Похороны И.В. Сталина». А 20 марта сделана лаконичная запись, которая содержит больше эмоций, чем многие страницы пространного текста: «Л. — дома». Л — это Леонид, так она всегда звала мужа. Но уже на следующий день, когда чувства её переполняли, она написала в своей книжке: «Папа снова с нами!».
Эти записи сегодня говорят о многом: это одновременно и история семьи, и история страны.
Став главой расширенного министерства внутренних дел, Лаврентий Берия распорядился прекратить дела обвиняемых в «сионистском заговоре» и «участии в планах захвата власти Абакумовым». Когда Эйтингона в очередной раз вызвали надо-прос к следователю, он к своему удивлению увидел на месте следователя двух генералов: Кобулова и Гоглидзе. Так как Кобу-лов был уволен из органов несколько лет назад, его присутствие здесь, да еще в генеральском мундире, очень о многом сказало Эйтингону. Он понял, что в стране произошли перемены, и что Берия, скорее всего, стал руководителем секретной службы страны.
И всё же вопрос, который был ему задан, немало его удивил. Он ждал только худшего, а его спросили, будет ли он служить в органах и дальше, как только его выпустят из тюрьмы. Хотя Эй-тингона мучила язва желудка, обострившаяся в тюрьме, от службы он никогда не отказывался. Он твёрдо сказал, что готов служить Родине.
Тогда разговор перешёл в другое русло. Ему сообщили, что Сталин умер, и Берия теперь назначен главой нового министерства внутренних дел, в которое влилось и министерство госбезопасности. Теперь за всю контрразведку в стране отвечал Кобулов. Он обещал Эйтингону, что тот уже через несколько дней будет на свободе: нужно было выполнить кое-какие формальности. Но все обвинения с Эйтингона были сняты.
В ответ Эйтингон стал просить Кобулова, чтобы на эти несколько дней его перевели в другую камеру, как можно дальше от камер, в которых допрашивают арестованных с пристрастием: душераздирающие крики, доносившиеся из следственного изолятора, не давали ему спать. Кобулов сказал в ответ, что на этот счёт Эйтингону уже не надо беспокоиться: во-первых, Рюмин сам арестован и сидит под следствием, а во-вторых, новый министр внутренних дел Лаврентий Берия приказал немедленно прекратить избиения и пытки арестованных.
Отец рассказывал детям, что пока шла эта беседа, он не мог отделаться от мысли, что всё это — игра, западня, какая-то ловушка. Злоключения последнего времени заставили его другими глазами смотреть на все и на всех. И только когда Кобулов одёрнул конвоира, который прикрикнул было на отца, и сказал ему, чтобы тот обращался с Эйтингоном уважительнее, как с генерал-майором госбезопасности, не находящимся под следствием, отец успокоился. Он понял, что всё происходящее — не спектакль, а реальность, и что он действительно вскоре будет на свободе…
22 мая в тетради Музы была сделана запись о том, что вернулась домой Софья Эйтингон, сестра генерала. Нелепые обвинения Рюмина и его костоломов рухнули окончательно. Когда Судоплатов от имени Эйтингона доложил Берии о её деле, Берия приказал своему заместителю Круглову немедленно её освободить. Спустя полчаса в Верховный суд страны было отправлено письмо, в котором МВД просило аннулировать приговор, а дело — закрыть.