— Ничего страшного.
— Больно?
— Пока нет. Потом заболит.
Дениз уже плачет и, оправдываясь, заламывает руки. Глядя на них, Сильвер понимает, что они все же не расстанутся, и он одновременно и рад, и в некоторой степени уязвлен.
— Лучше, наверное, оставить их в покое, — предлагает Сильвер.
— Да, — отвечает Кейси. — Лучше, если ты всех нас оставишь в покое.
— Ты все еще злишься на меня?
А что-то изменилось? Она не смотрит на него, и это больно. От ее тона больно. От кровоточащего носа больно. В своих путаных мыслях он пытается найти хоть какую-то подсказку, как справиться с ее злобой, но ничего не нащупывает. Последнее время он с легкостью выговаривал то, что следовало бы держать при себе, а когда дело доходит до действительно важного, он не может вымолвить ни слова.
— Проблема в том, — говорит он, показывая на Дениз, — что я с ней приехал. Как думаешь, Рич одолжит мне машину?
Она с трудом сдерживает улыбку.
— Господи, Сильвер. Даже не верится, каким мудаком ты бываешь.
— Я думал, ты к этому как раз привыкла.
Она смотрит вниз, на озеро, потом на него и устало вздыхает.
— Схожу за ключами.
Она поднимается по склону, он идет следом, останавливаясь вытряхнуть воду из мокрых кедов. Он оборачивается взглянуть на Рича и Дениз, стоящих по колено в воде, и заставляет себя мысленно попрощаться с ней. Что бы дальше ни случилось, он знает, что больше не может думать о ней как о его Дениз. Вам, возможно, это было ясно с самого начала, но у Сильвера за плечами долгая и многосложная история — по сути, он даже сотворил своего рода культ из умения игнорировать очевидное до тех пор, пока не станет слишком поздно.
Глава 41
Дениз сидит на веранде, сражается с комарами и наблюдает, как Рич удит рыбу с лодки. Он там весь вечер и явно не слишком торопится домой. Она уже его почти не видит — солнце давно зашло, и озеро накрыло темным покрывалом, только светит красный огонек на лодке, он покачивается в сотне метров от берега, в бескрайней черноте озера. Неоновые светлячки вспыхивают там и сям, прочерчивая в воздухе резкие хаотичные маршруты, понять которые можно, только самому став насекомым. Световые жуки. Рич называет их световыми жуками, не светлячками. Рич, который своими руками построил причал внизу, который любит ловить, разделывать и готовить рыбу на ужин, и вообще мужчина почти во всех отношениях, в каких Сильвер им не является, называет их световыми жуками. И сидя здесь, в темноте, Дениз обещает себе, что впредь и она будет звать их только так. Световыми жуками. Уж это она точно ему должна.
Она прибивает очередного комара, хотя и понимает, что это бессмысленно. На их стороне темнота и численность, и они свою кровь заполучат. Надо бы пойти в дом, и это она тоже понимает, но не чувствует себя вправе сидеть в светлом тепле его дома без его благословения. Поэтому она сидит на веранде, заглушая боль от укусов болью от своих шлепков, занимаясь самобичеванием и беспощадно ругая себя за секс с Сильвером. Надо признать, что да, она выпила немало кидушного вина, и с приближением ночи Сильвер показался ей более молодым, больше похожим на Сильвера, которого она потеряла столько лет назад, и страшная мысль, что он не может найти ни единой причины, чтобы захотеть жить, показалась ей вдруг невыносимо печальной. Она что, попыталась спасти его? Завлечь его надеждой? Или она так прощалась с ним? Она постоянно возвращается к моменту того первого поцелуя, стараясь разобраться в том, что же ею двигало, но о чем бы она тогда ни думала, теперь этого не понять. Что сильно осложнит объяснение с Ричем, когда он наконец приплывет назад.
Когда она вернулась с озера — ноги совсем промокли и закоченели, туфлям конец, — то вздохнула с облегчением, увидев, что Сильвер с Кейси уехали. Пусть они разберутся. Это будет непросто. Она столько лет воевала с дочерью, она знает, что в таком состоянии Кейси не выбирает слов. Но, судя по всему, Сильверу в большинстве случаев все сходит с рук просто потому, что он Сильвер. Ее бесит несправедливость того, как он угодил в любимчики за то лишь, что был безответственным и дрянным отцом, но если сейчас за счет этой его особенности она сможет вырулить из передряги, то занесет это в колонку «плюсов» и двинется дальше. Сейчас ей больше всего нужно подлатать свой собственный корабль, спасти себя от чудовищной ошибки.
Запели сверчки. Она вслушивается в их тихий гипнотический стрекот и лениво гадает: их десять или тысяча? Это одна из тех загадок, которые она никогда не утруждалась разгадать. Рич наверняка знает. Она мысленно делает пометку, что надо бы спросить его в следующий раз, когда они будут здесь, как будто наличие плана может как-то повлиять на то, что этот самый следующий раз действительно случится.
Она слышит скрежет металла о дерево и понимает, что Рич швартует лодку Темнота исказила перспективу, и она не поняла, что красный огонек постепенно приближался. Она спускается по деревянной лестнице — живот свело от страха — и осторожно сходит по песчаному склону к причалу. Из темноты выплывает Рич. Он шагает по мосткам со связкой из пяти-шести приличного размера форелей. Он замечает ее и на секунду замирает, потом снова двигается навстречу. Доски ходят ходуном от каждого его шага. Они долго смотрят друг на друга. Под мягким ветром шелестит листва, и голоса ночных птиц наводняют окрестные леса. Она оглядывает темную гряду деревьев вокруг озера. Мы могли бы жить здесь, думает Дениз. Из этого бы мог получиться наш дом.
— Я забыла, как тут покойно ночью, — говорит она.
Она думает: а вдруг он улыбается? Трудно сказать, когда тени пляшут на его лице. Рич поднимает свой улов; шесть пятнистых форелей, отливающих серебром в тусклом свете фонарей с далекой веранды.
— Гольцы, — говорит он.
Светлячки — это световые жуки. Озерная форель — гольцы. Он может звать их как угодно, в его устах все звучит верно.
— Рич.
Он качает головой, не давая ей продолжить.
— Я разделываю, — сообщает он. — А ты готовишь.
И он идет дальше, к дому, а Дениз, следуя за ним, чувствует, как ее сердце начинает наконец сбавлять лихорадочный темп. Она чувствует, что темный занавес, опустившийся на ее будущее, как ночь — на это озеро, наконец поднимается. Рич понимает. Частичка его ненавидит ее за это, и когда-нибудь, в один прекрасный день, во время бурной ссоры он вытащит эту историю как козырь, приберегаемый для такого случая, и это приведет ее в молчаливое бешенство. Но этот будущий срыв — небольшая цена за его сегодняшнее прощение. И они справятся, как, теперь она знает, сумеют справиться и сейчас. Потому что Рич понимает, может, даже лучше, чем она сама, что ее минутное помутнение было завершением, а не началом.
А теперь впереди только их собственная жизнь, и эта мысль наполняет ее таким умиротворением, которого ей недоставало все время с момента их помолвки. Ей хочется сказать ему об этом, ей кажется, это бы его успокоило, но он ясно дал понять, что не желает говорить об этом. Значит, она должна сдерживать, может, даже всегда, это ощущение эйфории, несомненности любви к нему, теплой волной омывающей ее. Ей придется чувствовать это одной. От этой мысли ей грустно, но, идя вслед за ним к дому, озаренному теплым светом, льющимся из кухни, она думает, что расплата за прощение бывает и посерьезнее.
Глава 42
На обратном пути Кейси упорно молчит, даже не глядя в его сторону Он пытается переждать, но потом терпение лопается.
— Может, скажешь что-нибудь?
— А что я должна сказать?
— Не знаю. Просто думаю, что надо об этом поговорить.
— Про какую серию?
— Что?
— Про какую из серий ты хочешь поговорить? Про ту, в которой ты предал меня и рассказал маме про Джереми? Или про ту, когда ты предал почти всех и каждого, переспав с мамой?
— Другого выбора не имеется?
— Шутить в данный момент будет большой ошибкой, Сильвер. И я говорю это, отлично зная твою богатейшую историю больших ошибок.
— Прости. Скажи, что мне сделать, и я сделаю.
— Я бы хотела, чтобы ты не трахал мою мать.
— Ты не облегчаешь разговор.
— Да пошел ты, Сильвер. Я только и делала, что облегчала тебе все. А ты в ответ превратил мою жизнь в дерьмо. Все наши жизни превратил в дерьмо. Вот чем ты занимаешься.
— Там придорожное кафе. Давай заедем и купим мороженого.
— Пошел ты вместе со своим мороженым.
— Ты слишком часто посылаешь.
— И каждый раз это заслуженно.
Знаешь, то, что случилось между твоей матерью и мной, вообще-то не повод тебе злиться.
— Нет?
— Ну, если подумать, это вообще-то не твое дело. Это просто ошибка, которую по взаимному согласию совершили двое взрослых в легком подпитии. И мы будем разгребать последствия этой ошибки, если таковые имеются, точно так же, как ты — последствия, ну, ты понимаешь… своих.
— Тебе лучше сейчас помолчать.
— Я бы и рад, да не могу.
— Просто держи все при себе.
— Целый день пытался. Это просто льется из меня. Как будто резьбу сорвало.
— Сорвало, это точно.
— Думаю, ты должна простить меня.
— Я всю свою жизнь этим и занимаюсь.
— И я тебе очень благодарен.
— Ты такой придурок!
— Да, знаю. Только скажи, как я могу это загладить?
— Ты можешь держаться подальше.
— Что?
— От всех нас. От мамы, Рича и меня. Мы — семья, и это единственная семья, которая у меня есть. А теперь из-за тебя она может разрушиться. Одну я уже потеряла, не хочу проходить через это снова. Не сейчас. И вообще никогда.
— Кейси…
— Я это говорю не из желания обидеть. Просто хочу, чтобы ты понял.
— Пожалуйста.
— Ты понял?
— Понял.
Глава 43
В лифте он в изнеможении приваливается к стене и сползает по ней на пол, не в силах удержаться на ногах. Он совершенно вымотан и физически ощущает, как остатки энергии тонкой струйкой медленно вытекают из него, как кровь в фильме ужасов. Двери открываются на его этаже, он видит линялые обои в коридоре. Ему не доводилось видеть их с этого ракурса. Прямо на уровне глаз паутина сколов и потертостей, оставленных краями и колесами несчетных чемоданов и мебели разочарованных, непокорных, озлобленных и потерянных мужчин, которые без конца въезжали и выезжали из «Версаля». Все правильно, думает он, от них должны сохраняться какие-то следы. Раны и пятна, шрамы всех разрушенных жизней и семей, всех травм и потерь, которые еще ждут впереди.