Двери захлопываются, и лифт стоит на месте. Очень странное ощущение — быть в неподвижном лифте. Как будто время остановилось. Может, когда двери снова откроются, он выйдет в совершенно другой мир, такой, где Кейси не говорила всего того, что сказала в машине по дороге домой, того, что теперь будто процарапано в обшарпанном коридоре его мозга.
Кто-нибудь скоро нажмет кнопку вызова, и лифт поедет либо вверх, либо вниз, и жизнь, или как там, черт дери, назвать то, чем он здесь занимается, покатится снова. Но сейчас есть только пронзительный покой этой недвижной коробки и тихий прерывистый звук его частого дыхания. Лифт был бы странноватым местом для смерти. Хотя плюс в том, что его бы быстро нашли, и трупный запах не успел бы разлиться по квартире. Он бы стал чем-то вроде легенды «Версаля» — бывшая рок-звезда найдена мертвой в лифте. Пышным цветом расцветут разного рода домыслы, почему он был обнаружен босой, с мокрыми кедами в руке. А потом, довольно скоро шумиха уляжется, и он превратится всего лишь в очередную запись в обширном и неизменно пополняющемся сборнике трагических преданий этого места.
Он все-таки собирается с силами и добредает по коридору до своей комнаты, где падает на кровать и где, лишь изредка выходя отлить, он проводит двое суток в полусознательном состоянии и полнейшем молчании.
Глава 44
Эшли Росс празднует бат-мицву в загородном клубе «Стоунли» в компании трехсот ближайших друзей своих родителей. Это вечеринка в тропическом стиле, посему в атриуме трое чернокожих людей в дредах и платьях играют на стальных барабанах, вокруг искусственные пальмы, а на стенах — телеэкраны, на которых голубые волны накатывают на белоснежные пляжи.
Всем гостям поверх пиджаков и платьев надели коралловые ожерелья, а в баре мешают «Багама маму» и прочие коктейли с ромом. Сильвер столько раз выступал на подобных мероприятиях, что узнает и темнокожих барабанщиков, и барменов, и женщин, сидящих в углу и вплетающих в волосы девочкам ленты с бусинами. Его не перестает поражать, на что люди готовы потратить заработанные в поте лица деньги. Однако «Багама мама» работает, и шведский стол тоже на уровне, так что в общем и целом грех жаловаться.
Он не хотел идти, о чем без обиняков и заявил Рубену, когда тот объявился у него дома, вытряхнул из кровати и отправил в душ.
— Давай, — сказал он, стоя над кроватью. — Ты мне обещал.
— Нет, я тебе поддакивал.
— Без разницы, — заметил отец, выдергивая из-под него подушку. — Господи, эти вещи нужно сжечь. Ты вообще когда-нибудь что-нибудь относишь в стирку?
— Мне нехорошо, — сказал Сильвер, сворачиваясь клубком.
— Мое сердце истекает от сострадания розовым борщом, — ответил Рубен. Это было его любимое выражение, он его часто вворачивал в своих проповедях.
— Мне надо поспать.
— Отоспишься на том свете.
— Шуточки про смерть. Отлично, пап.
— С кем поведешься…
— Уйди.
— Давай же, будет весело. Пообщаешься с людьми немного.
— Я никого там не знаю.
Рубен присел на край кровати завязать шнурок.
— Ты знаешь Кейси.
Сильвер открыл глаза и уставился на отца.
— Будет Кейси?
— Она вроде подрабатывала няней у этой девочки, — он пожал плечами. — Мир тесен.
Сразу оживившись, Сильвер садится.
— Она знает, что я приду?
— Нет. Мы можем устроить ей сюрприз.
Сильвер на мгновение задумался.
— Пожалуй, мне надо принять душ.
Рубен тепло улыбнулся.
— Думаю, это мудрая мысль, да.
Они наткнулись на Кейси почти сразу. Она быстро глянула на него, потом, злобно закатив глаза, на дедушку и, бросив «Это не шутка?», развернулась и ушла прочь. А теперь Сильвер засек ее на танц-поле. Кейси двигается в такт с младшими девочками и до абсурдного сексуальными танцорами, разогревающими публику и рвущими танцпол под «Cotton-eye Joe». Она широко улыбается, с явным кайфом двигаясь по площадке, пристукивая каблуками и кружась, и старательно не смотрит в сторону Сильвера. А он просто рад, что она улыбается и танцует, хотя есть некоторая ирония в природе ее веселья.
Он нежданно нагрянул с отцом и матерью, так что за столом для него нет места. Но Рубен почти все время занят разговорами со своими прихожанами, и Сильвер присаживается на его стул, рядом с Элейн, которая отодвинула свой к стене и теперь маленькими глоточками потягивает разноцветный напиток. Она улыбается сыну, придвигает стул поближе, чтобы опереться на него.
— Что у тебя с носом? — спрашивает она.
— Рич мне врезал.
Она строго смотрит на него.
— Ну что же, кто-то должен был это сделать, — и отводит взгляд, меняет тему. — Перебор, да? — говорит она, озирая зал. — Что же они тогда на ее шестнадцатилетие устроят?
Он смотрит на мать, отмечая, как морщины вокруг глаз теперь веером спускаются к некогда пухленьким щекам. Губы стали тоньше, чем ему помнилось, как будто истерлись от многолетнего поджимания, а волосы, потрясенно сознает он, совсем седые, и он недоумевает, что же произошло.
— Что такое? — спрашивает она, замечая его взгляд.
— Ты постарела.
На долю секунды она торопеет от его прямоты, и рука непроизвольно касается лица.
— А как иначе с таким-то сыном.
— Прости, мам. За все, за все.
Она берет его за руку. От стакана у нее холодные и влажные пальцы.
— Хочешь загладить все это? Проживи долго, чтобы заботиться обо мне, когда я совсем состарюсь.
Сильвер кивает и откидывается на спинку стула.
— Ты же не хочешь, чтобы мне пришлось идти на твои похороны? — говорит она. — Потому что я тебе сразу скажу, если ты это допустишь, я не приду смотреть, как тебя закапывают в землю. Я отправлюсь на маникюр. Список того, чего я не сделаю ради тебя, очень короток, но это будет в нем под первым номером.
Он склоняется головой к ее голове.
— Я понимаю.
— Прекрасно, — говорит она. — Потому что я вот тебя совершенно не понимаю.
Несколько минут они сидят молча, наблюдая за танцующей Кейси.
— Ты посмотри на нее, — произносит Элейн. — Без царя в голове.
— С ней все будет в порядке.
— Нет! — рявкает Элейн, отпрянув от него… — Не будет!
Сильвер ошарашен столь внезапной вспышкой гнева.
— Не стоит напоминать, что ты был никудышным отцом, — говорит Элейн.
— Но ты не можешь удержаться, — устало отвечает он.
— Потому что ты до сих пор не понял! Твоей дочери восемнадцать лет, и она беременна.
— Она же не шлюха. Она просто совершила ошибку.
Элейн качает головой.
— Не знаю, о чем она думала, но точно знаю, что это твоя вина.
— Моя? Я-то при чем?
— Вот именно. Ты-то при чем?
— Господи, мам.
Лицо Элейн наливается кровью, подбородок в тихой ярости дрожит.
— Ты предоставил ей все возможные причины списать тебя со счетов. Но каким-то чудом этого не произошло. Она все еще любит тебя и верит тебе. С чего, по-твоему, она пришла именно к тебе?
— Потому что ей было страшно рассказать Дениз. Она решила, что я буду более благосклонен.
Он отмечает, что музыка умолкла и главный в группе объявил следующее отделение. Он так привык к ритму этих мероприятий, что регистрирует происходящее, сам того не сознавая.
— Ты — идиот, — вставая, говорит Элейн и нечаянно расплескивает свой напиток. Две пожилые пары, сидящие напротив, театрально изображают, что совершенно не замечают мини-драмы, разыгравшейся прямо перед ними, за столиком номер шестнадцать. — Она пришла к тебе, потому что она в ужасе и ей нужен ее папочка. Чтобы все стало хорошо.
Верность этих слов срезает его наповал. Кейси нужен ее папочка. Он был идиотом уже столько лет, что иногда забывает, какой же он на самом деле идиот.
— Я стараюсь.
— Как? Убивая себя? Ты что, шутишь? А что, по-твоему, тогда с ней будет?
— Она умная девочка. Она отлично и без меня справлялась.
Элейн качает головой, отходит от стола.
— Ты можешь повторять себе это до посинения. Но это не прибавит правды твоим словам.
Она с болью смотрит на него, разворачивается и стремительно уходит. Сильвер кивает тем парам напротив, как бы извиняясь.
В центре танцпола диджей обращается к гостям:
— Леди и джентльмены, специально для вас семья Росс рада представить мистера Дейва Зелински, прорицателя!
Зал встречает аплодисментами высокого, худого, совершенно лысого мужчину в дорогом смокинге. Он выходит вперед и берет микрофон:
— Большое спасибо, леди и джентльмены. Как насчет небольшой овации нашей хозяйке, Эшли?
Снова аплодисменты. Сильвер понимает, что больше не может находиться в этой жаркой, громкой, слепящей зале, полной чужих ему людей. Он поднимается и начинает продвигаться к выходу.
— А сейчас мы немного развлечемся, — сообщает Зелински, направляясь к столикам. — Мне нужен доброволец. Давайте, не стесняйтесь, здесь же бесплатный бар, кто-то наверняка принял для храбрости.
Реприза опытного профессионала. Парень в этом деле явно не первый год. Сильвер гадает, как всегда, когда сталкивается с артистами, играющими на том же поле в развлекательном бизнесе, что и он сам, какой трагический поворот в жизни заставил этого парня трудиться на ниве празднований бар-и бат-мицв.
Но если с его историей и не все ясно, то ад одиночества и ненависти к себе, ожидающий Сильвера дома, от и до предсказуем.
Он все еще под впечатлением от гневной тирады матери и потому до последнего не сознает, в какой неподходящий момент оказывается у танцпола. Но теперь уже поздно.
— Прекрасно! — восклицает Зелински, подскакивая к нему. Берет Сильвера под руку и увлекает в центр площадки. — Вот и наша первая жертва!
— Нет, — говорит Сильвер. — Я шел…
Зелински поворачивается к нему.
— Как вас зовут, сэр?
— Сильвер.
— Давайте поприветствуем Сильвера аплодисментами! — призывает Зелински.
Толпа аплодирует. Сильвер видит отца, стоящего среди пожилых мужчин. Он резко оборачивается к сцене, в его глазах сквозит беспокойство. Он видит Кейси, стоящую сзади, встревоженную и униженную передрягой, в которую он умудрился угодить.