— Да перестань ты позировать!
— Позировать? — отозвался он. — По-твоему, все на свете делается напоказ, ведь ты себе не представляешь других побуждений.
Она ответила:
— Ты что, теперь уже не можешь вести себя по-людски?
— Ты хочешь сказать, по-человечески, — поправил он.
В конце концов Аннабел сообразила, что и его, пусть даже показная, серьезность работает на публику и что, подшучивая над мужем, она могла бы испортить его игру. Но к этому времени она уже была очень богата; привлекательная, исполненная достоинства поза «мыслящего человека» стала доступна Фредерику главным образом благодаря заработкам жены.
Ее это мало заботило, настолько мало, что муж был совершенно озадачен. Куда девались времена, когда она говорила: «Пора домой, нужно выспаться. Как-никак кормлю семью». Сейчас она упоминала о деньгах только нечаянно. Его приводила в ужас ее деловая сметка, чем же иначе объяснялось, что она смирилась с его иждивенчеством? Смекнула, что теперь может позволить себе такого мужа, и он перестал быть проблемой. Неужели Аннабел видит их отношения только в этом свете? Он был смущен, подавлен, иногда злился. Ведь неизвестно, что еще она придумает: не может же так продолжаться вечно. Но Аннабел ничего не предпринимала, изумляя его своим хладнокровием. А кроме того, Фредерик ревновал жену к мужчинам, которые возле нее вертелись.
И все же они, наверное, разошлись бы, если бы не ее бурный успех в новом фильме «Миневра прибывает на платформу 10», впервые запечатлевшем ее в представлении публики, как «Английскую Леди Тигрицу» и принесшем ей славу, которая продолжала расти в течение многих недель, поскольку сцены супружеской жизни Аннабел, щедро демонстрируемые с обложек и страниц популярнейших журналов мира, стали чем-то вроде продолжения фильма.
Во время съемок «Миневры» они снова жили в Риме. Автором сценария был на этот раз не Фредерик, хотя его фамилия попала в платежную ведомость, где он был обозначен как консультант. Эту уловку предприняли, чтобы уменьшить подоходный налог Аннабел, и Фредерик, конечно, никого не консультировал, зато обзавелся в Риме новыми друзьями.
Билли О'Брайен, последовавший за ними в Рим, тоже попытался подыскать себе на студии какую-нибудь работу. То он давал уроки постановки голоса студентам из Англии, изучавшим сценическое искусство, то преподавал английский язык актерам-итальянцам. Фредерик увлекся пресс-секретаршей Луиджи, миниатюрной итальянкой двадцати восьми лет по имени Франческа. Эта девушка, решив сделать карьеру, оставила семью и, уверенная в своих способностях, с нетерпением ждала возможности проявить себя. Случай представился, когда ей поручили Аннабел.
Фредерика пленял ее пыл неофитки, свойственный молодым итальянкам, которые, едва вырвавшись из-под гнета условностей, снимали (слыханное ли дело?) отдельные квартиры, заводили любовников и самозабвенно работали за грошовое жалованье. У Франчески все это сочеталось со сдержанностью воспитанницы католического монастыря и настолько глубоко укоренившимся культом мужчины, что даже котам она отдавала предпочтение перед кошками. Пресс-секретарем она была отличным.
Без малейших колебаний Франческа решила, что не стоит рисковать местом ради того, чтобы стать любовницей Фредерика; к тому же она смекнула своим шустрым умишком, что, лишь отказавшись от Фредерика, сможет осуществить самый блистательный вариант рекламы. Она превратила Аннабел и Фредерика в образцовую супружескую пару, безупречно сдержанную при свете дня и упивающуюся страстью под сенью ночи. Франческа досконально изучила итальянские журналы, то есть отлично знала, что, не представляя себе иного рода деятельности — и в этом и заключалась их сила, — они еженедельно с восторгом выплескивают на головы читателей, ужасая праведников и грешников, целые ушаты сенсаций из взбаламученного ими потока жизни. На ярких глянцевитых страничках воспевались страсти, достойные Гранд-Опера, столь же великолепные и столь же примитивные. Кинозвезда скрывает, что у нее есть ребенок (предпочтительно сын); оперная певица жалуется, что ее преследует жена тенора (заголовок: «Ассунта меня ревнует»); безотказно действует на публику развод кого-нибудь из членов королевской фамилии, а также трогательная история, где фигурирует материнская любовь, в особенности если в жертву приносится верный любовник. Черное злодейство, святая невинность — сложнейшие натуры, став мировыми знаменитостями, должны еще раз выступить в этих бесхитростных ролях.
Да, только страна, драматичная история которой взлелеяна на семи смертных грехах, способна с таким рвением посвятить себя этому расхожему виду искусства. Семь смертных грехов суть гордыня, сребролюбие, похоть, гнев, чревоугодие, зависть и лень. В то время, когда подготовлялся запуск Аннабел Кристофер на публику, и позднее не проходило недели, чтобы какой-нибудь из этих простых пороков не послужил основой очередной сенсации. Ибо, хотя праздничной процедуре запуска сопутствует оптимизм первого акта, она всегда таит в себе зачатки акта третьего, неотвратимых, роковых разоблачений. О добродетелях же, как водится, вспоминают только шутки ради, и лишь одна из них находит спрос — умение прощать; страницы журналов усеяны сценами прощения, причем особенным успехом пользуются незлопамятные матери и жены.
Именно отсюда, с этих страниц, и следует начинать. Если публика клюнет, сенсация будет распространяться. Ее подхватят во Франции и в Германии. Потом приглушенным шепотом и в более изысканном изложении переправят дальше на запад. Напрасно думают, что сенсации начинают свой путь в Америке. Там они завершают его, порядком притомившись в дороге. А рождаются они, юные, наивные, бездумные, в Италии, на родине сенсаций.
Аннабел взяла старт удачно. Мир журналистики единогласно признал, что Франческа, пресс-секретарь Луиджи, изобрела блестящий новый способ запуска кинозвезды и фильма. Во Франческу словно бес вселился, она упивалась успехом, и потеря Фредерика еще больше ее разжигала; девушка была готова на любые жертвы, только бы не возвращаться домой к родителям. Устранившись сама, она все теснее связывала Аннабел и Фредерика. Она и его вывела на страницы журналов. Отобрав из всех работавших на Луиджи фотографов одного, наименее обремененного какими-либо идеями, она поручила ему фотографировать супругов Кристофер, следуя только ее указаниям. Так Фредерик попал не только в текст, но и на иллюстрации. Франческа устраивала все интервью с журналистами, наблюдала за работой фоторепортеров. Она всегда была тут как тут. Даже сама писала (наверное, глубокой ночью) некоторые статьи. Она поставляла информацию журналистам и так ловко сварганила для публики чету «Аннабел Кристофер с супругом», что Луиджи был в восхищении, которого, впрочем, старался не обнаруживать, чтобы Франческа о себе не возомнила.
Ничего этого Фредерик почти не замечал. Он был все так же очарован Франческой, а заодно пленился ее толстенькой сестрой, выполнявшей какую-то неведомую работу в конторе при киностудии, а также стройным белокурым братцем, который по целым дням околачивался в павильоне, ожидая, пока неугомонная Франческа не раздобудет ему роль в каком-нибудь фильме. На студии царила семейная атмосфера. Кроме Франчески, там работало много других, формально расставшихся с семьями молодых итальянок, и ни одной из них не приходило в голову, что, обретя хваленую независимость, не следовало бы тащить за собой в новую жизнь кузенов, братьев и сестриц и подыскивать для них местечки.
В то время Фредерик еще не осознал, до какой степени он благодаря стараниям Франчески оказался связанным в глазах публики со своей женой. Его не смущало, что его фотографируют вместе с Аннабел и что они вдвоем дают интервью. В конце концов, он ведь тоже актер. Выдумки журналистов его смешили, он считал их ребяческими и потому безвредными, допуская тем самым логическую ошибку.
Иногда он бродил по пустым павильонам, расположенным на обширной территории, принадлежавшей студии в окрестностях Рима. Фредерик никогда не снимался в кино, и многое здесь казалось ему непривычным. Проходя однажды мимо стеклянной двери, он увидел поэта, с которым встречался в гостях. Поэт, высокий плотный мужчина со светлыми волосами и отрешенным взглядом, читал какую-то бумагу. Вокруг сидели люди, похожие на помощников продюсера. За конторкой робко пристроилась какая-то девица. Губы поэта беззвучно шевелились, потом он что-то сказал, чего Фредерик не услышал из-за плотно прикрытой двери. Слушатели разом заговорили, но поэт все с тем же отрешенным видом поднял хрупкую алебастровую пепельницу и с размаху швырнул ее на пол.
Все кинулись его успокаивать, замахали руками. Фредерик пошел дальше.
В другой раз ему случилось пройти через комнату, где было двое мужчин: один небрежно развалился на диване, второй стоял рядом и в бешенстве орал. К тому времени Фредерик уже достаточно знал итальянский, чтобы понять его вопли.
— Вы несерьезны! У нас серьезно относятся к делу. А вы только чай распиваете... маленькими чашечками по целым дням. По целым дням чай...
Ни тот, ни другой не обратили на Фредерика ни малейшего внимания. Тот, что сидел на диване, позевывая, вытянул ногу и положил ее на стул; истерик продолжал орать:
— По целым дням чай!
Уже находясь в дверях, Фредерик услышал, как сидевший на диване сказал:
— Я же не англичанин. Я филиппинец.
Калейдоскоп впечатлений и встречи с Франческой под неумолчный итальянский галдеж вызывали у Фредерика приступы радостного возбуждения. Через несколько часов внезапно, как похмелье, накатывала хандра. Он брюзгливо заявлял Аннабел, что итальянская кинематография — форменный сумасшедший дом. И если он немедленно отсюда не уедет, то и сам станет психом. Жена обычно отвечала, что он ей надоел.
Но тут появлялась Франческа: либо просто поболтать, либо условиться насчет интервью, либо (в сопровождении фотографа) сделать новое фото: Аннабел нежится в постели в ночной рубашке, с плеча соскользнула бретелька, растрепанные волосы падают на лицо. Франческа собственноручно расстилала постель. Фредерика она усаживала на край кровати; облаченный в домашний халат, он покуривал, сыто улыбаясь. На следующий раз Франческа устраивала сцену чаепития: низенький столик, ажурный поднос, в окно врываются потоки солнечного света. Фредерик вдумчиво помешивает в чашке, Аннабел ласково и грациозно, ко без улыбки берет за ручку серебряный чайник.