— Все хорошо? — по обыкновению поинтересовался Селдон, войдя в дом Рейча.
Рейч отложил в сторону голографические материалы, с которыми работал, и улыбнулся.
— Все хорошо, па.
— Что-то не слышно Ванды.
— Ясное дело. Они с Манеллой отправились за покупками.
Селдон уселся в кресло и с веселой усмешкой посмотрел на рабочий беспорядок на столе Рейча.
— Ну, как поживает книга?
— Она-то замечательно. Я похуже, — вздохнул Рейч. — Но когда я ее закончу, это будет прямо сенсация. Представь себе, про Даль до сих пор еще никто не писал книг, вот дела! — Селдон давно заметил — стоило Рейчу заговорить о родине, как он тут же сбивался на далийский жаргон. — Ну а ты как, па? — спросил Рейч. — Небось рад до смерти, что праздники закончились?
— Не то слово. Я их с трудом пережил.
— Да? По тебе заметно не было.
— Ну, я старался… Не хотелось другим настроение портить.
— Ну а как тебе мамино вторжение на дворцовую территорию? Сейчас все только про это и болтают.
— Рейч, конечно, я не в восторге, мягко выражаясь. Твоя мама — замечательный, удивительный человек, но с ней порой очень трудно. Похоже, она нарушила мои планы.
— Что за планы, па?
Селдон откинулся на спинку кресла. Ему было приятно разговаривать с Рейчем — всегда приятно поговорить с человеком, который тебя понимает и которому полностью доверяешь, но особенно Селдона в разговорах с Рейчем привлекало то, что тот ничего не смыслил в психоистории. Поговорив с сыном, он порой думал о его словах, прикидывал так и этак, и в итоге мысли эти приобретали такую форму, как если бы пришли в голову самому Селдону.
— Мы экранированы? — негромко спросил он.
— Всегда, — ответил Рейч.
— Отлично. Я сделал то, что намеревался сделать — натолкнул генерала Теннара на кое-какие любопытные мысли.
— Какие же?
— Ну, я кое-что рассказал ему о системе налогообложения и особо подчеркнул тот факт, что попытки равномерного сбора налогов с населения неизбежно приводят к тому, что система становится избыточно сложной, непродуктивной и дорогостоящей. Отсюда вполне естественно следует вывод о том, что система налогообложения должна быть упрощена.
— Да, пожалуй, это имеет смысл.
— До определенной степени — да, но очень может быть, что после нашей беседы генерал Теннар может переборщить и скатиться к избыточному упрощению. Видишь ли, налогообложение при обеих крайностях порочно. Стоит чересчур усложнить систему — люди перестанут ее понимать и будут отказываться платить налоги. Стоит ее наоборот, упростить — люди сочтут такую систему несправедливой и будут протестовать. Самый простой налог — подушный, при котором все платят поровну, но нельзя с бедного и богатого брать поровну, это очевидно.
— А ты это генералу объяснил?
— Не получилось.
— И ты думаешь, что генерал введет подушный налог?
— Думаю, он склонится к этому. Если у него возникнут подобные намерения, информация непременно просочится, и этого одного будет достаточно, чтобы народ разбушевался и правительство почувствовало себя не слишком уютно.
— Значит, ты намеренно подкинул ему эту информацию, па?
— Естественно.
Рейч покачал головой.
— Не понимаю я тебя, па. В личной жизни ты человек мягкий, добрый — самый обычный. И вдруг затеваешь дело, из-за которого могут начаться волнения, восстания — ведь их будут подавлять, и кто-то может даже погибнуть. Это не безболезненно, папа. Ты об этом подумал?
Селдон тяжело вздохнул.
— Да я ни о чем другом, кроме этого, не думаю, Рейч. Когда я только начинал работать над психоисторией, все это дело представлялось мне чисто научной работой. Казалось, из этого ничего не выйдет, а если и выйдет, все равно результаты нельзя будет применить на практике. Но проходят годы, десятилетия, и мы узнаем все больше и больше, и возникает непреодолимое желание все-таки попробовать, что дадут полученные результаты.
— Ради чего? Ради того, чтобы погибали люди?
— Нет, ради того, чтобы погибало меньше людей, чем могло бы погибнуть. Если проведенный нами психоисторический анализ верен, то хунта больше нескольких лет не продержится, и есть несколько способов ускорить ее уход со сцены. Все не бескровные, все не безобидные. Но этот способ — уловка с налогами — должен пройти наиболее спокойно, чем какой-либо другой, повторяю — в том случае, если результаты анализа верны.
— А если нет, тогда что?
— Тогда может случиться неизвестно что. Но должна же когда-то психоистория достичь такой стадии, когда ее выводы можно было бы применить на практике, а мы такой возможности ждали многие годы — такой возможности, когда мы могли бы с высокой степенью вероятности прогнозировать последствия событий, и эти последствия были бы наименее отрицательны в сравнении с другими вариантами. В каком-то смысле игра с налогами — первый настоящий психоисторический эксперимент.
— Что-то уж очень просто получается, как тебя послушаешь.
— Это иллюзия. Ты просто не представляешь, как сложна психоистория. Нет, все непросто. Время от времени к подушному налогу так или иначе прибегали на протяжении истории. И народ никогда не воспринимал его введение как большую радость, и всегда были выступления против такой системы налогообложения, однако протест никогда, практически никогда не приводил к низвержению правительства в резкой форме. В конце концов правительство может обладать слишком сильной властью, а форма протеста может быть достаточно спокойной и планомерной, и в итоге народ может добиться того, что правительство пойдет на уступки и отменит налог. Если бы подушный налог был смертельно опасен, уверяю тебя, ни одно правительство никогда бы не подумало вводить его. Именно из-за того, что он почти безболезнен, к нему и прибегали время от времени. Однако ситуация на Тренторе не совсем типичная. Психоисторический анализ прослеживает значительную нестабильность общественно-политической обстановки, и поэтому введение подушного налога должно вызвать исключительно сильный протест, подавление которого должно оказаться исключительно вялым.
Рейч покачал головой.
— Надеюсь, что все получится, папа, но не кажется ли тебе, что генерал возьмет и объявит во всеуслышание, что он действовал согласно указаниям психоистории, и, погружаясь на дно, утянет и тебя с собой?
— Я почти уверен, что наша беседа с ним записывалась, но если ее содержанию суждено увидеть свет, то станет ясно, что я уговаривал его повременить, выждать, покуда я не доведу анализ существующего положения вещей до конца, покуда не представлю ему отчет — а он отказался ждать.
— А мама что обо всем этом думает?
— Я с ней об этом не говорил, — ответил Селдон. — У нее теперь другие дела — очередная охота на ведьм.
— Правда?
— Угу. Пытается выявить глубокое подполье в рядах сотрудников Проекта, деятельность которого направлена против меня, ты только представь себе! Наверное, ей кажется, что среди моих сотрудников есть немало людей, которые только и мечтают от меня избавиться. Честно говоря, — вздохнул Селдон, — один из этих людей — я сам. Мне бы очень хотелось сбросить с себя груз ответственности за Проект и всю психоисторию, и переложить его на плечи других.
— По-моему, маме не дает покоя сон Ванды. Ты же знаешь, как она заботится о твоей безопасности. Клянусь, даже сон о твоей смерти мог заставить ее броситься на поиски заговора против тебя.
— Искренне надеюсь, что никакого заговора нет и быть не может.
Отец и сын весело расхохотались.
21
В электрофизической лаборатории почему-то было заметно холоднее, чем в других помещениях. Ожидая, когда освободится сотрудница — единственная, кто работал в лаборатории, Дорс сидела и разглядывала ее.
Стройная, с тонкими чертами лица. Красивой ее назвать было нельзя — лицо очень портили узкие губы и тяжеловатый подбородок, но в карих глазах светился ум. На табличке на письменном столе горели буквы «СИНДА МОНЕЙ».
Наконец она обернулась к Дорс и сказала:
— Прошу простить, доктор Венабили, но есть кое-какие процессы, которые нельзя прерывать даже ради жены директора.
— Я бы очень расстроилась, если бы вы бросили работу ради меня. Мне о вас говорили много хорошего.
— Это всегда приятно. Кто же меня хвалил?
— Точно не вспомню, — ответила Дорс. — Насколько я понимаю, вы одна из самых выдающихся ученых-нематематиков, занятых в работе над Проектом.
Синда Моней усмехнулась.
— Знаете, математики у нас числятся аристократами. Что касается меня, то я бы предпочла, чтобы меня считали выдающимся участником работы над Проектом, таким же, как все остальные. Какая разница — математик я или нет?
— Я с вами согласна. Скажите, вы давно работаете здесь?
— Два с половиной года. До этого я закончила аспирантуру по радиационной физике в Стрилинге и параллельно проходила практику здесь.
— Видимо, вы успешно работаете в Проекте?
— Меня дважды повышали в должности, доктор Венабили.
— Скажите, были у вас какие-нибудь трудности — строго между нами, доктор Моней?
— Работа сложная, но вы, вероятно, имеете в виду личные сложности. На это я вам могу ответить одно: нет. По крайней мере, если они и были, то это вполне естественно, как я думаю, в таком большом коллективе.
— Что это означает?
— Мелкие стычки, ссоры. Мы же все живые люди.
— Но ничего серьезного?
Моней покачала головой.
— Нет, ничего серьезного.
— Насколько мне известно, доктор Моней, — сказала Дорс, — именно вы разработали устройство, исключительно важное для работы с Главным Радиантом, с помощью которого этот прибор выдает гораздо больше информации.
Моней радостно улыбнулась.
— Так вы знаете об этом? Да, это электрофокусировщик. После того как он был разработан, профессор Селдон выделил мне эту небольшую лабораторию и назначил меня ответственной над работой в этой области.
— Я удивлена, что такой значительный успех не дал вам возможности выдвинуться в ряды элиты Проекта.