{1054}. И все же безобразовцы действовали. Когда в марте 1903 года управляющий комитетом по делам Дальнего Востока контр-адмирал А. М. Абаза известил Военного Министра А. Н. Куропаткина о желании Николая II увеличить количество солдат в районе реки Ялу с 300 до 600, тот удивился, так как не знал, что там вообще есть русские солдаты. Переодетые в китайское платье «нижние чины» должны были рубить лес, оружие хранилось скрытно, на подводах. Вице-адмирал Е. И. Алексеев отказал в этой просьбе — на территорию концессии было направлено только 40 запасных{1055}.
Куропаткин вообще крайне негативно относился к планам активизации в Манчжурии. 15(28) апреля 1903 г. он выехал с инспекционной поездкой на Дальний Восток. 26 мая(8 июня) генерал с сопровождающими его лицами на крейсерах «Аскольд» и «Новик» отбыл в Японию{1056}. 27 мая(9 июня) 1903 г. он записал в своем дневнике: «Безобразов все старается об организации эксплуатации богатств Манчжурии. Но стоит ли это дело ставить для России превыше всего? Наша Россия, Кавказ, Сибирь еще полны огромными естественными богатствами, и все это лежит пока без движения за недостатком знания, энергии и капитала. Мы недостаточно культурны, чтобы воспользоваться богатствами, лежащими у нас под носом, а нас призывают отвоевывать у иностранцев богатства в Манчжурии. Кому это нужно? России? Совсем нет. России много дела и у себя дома, и много задач предстоит решить, и задач тяжких, кои много важнее «лесного предприятия на р. Ялу». Кому же тогда пойдут на пользу эти предприятия? Небольшой кучке людей, которые будут основывать предприятия или на казенные, или на иностранные деньги»{1057}. Эти оценки полностью оправдались. Безобразов, обещавший в 1903 г. доход от концессии на Ялу в 5 млн. рублей, и в 1904 г. в 10 млн. рублей, смог к концу 1903 г. обеспечить лесом только один пароход, а так как их было зафрахтовано два, то на второй пришлось покупать лес в Америке{1058}.
Русская политика в этот момент была едина только в одном — в географической своей направленности на Дальний Восток. Цельности во взглядах на нее не было ни в Петербурге, ни далекой окраине империи. Е. И. Алексеев, по свидетельству дипломатического комиссара своего штаба, считал необходимым сосредоточиться исключительно на Манчжурии. «По мнению Алексеева, — вспоминал И. Я. Коростовец, — лучшим способом обеспечения нашего положения в Манчжурии было бы соглашение с Японией, ибо лишь с этой стороны мы встретим серьезное противодействие. Это соглашение или дружественный нейтралитет Японии могли быть достигнуты уступками в Корейском вопросе. Рано или поздно, говорил Алексеев, мы эти уступки сделаем, но это будет под давлением и без всякой для нас выгоды. Он кипятился, обвиняя Петербург в сознательном игнорировании фактов и пренебрежении его мнением»{1059}. Отсутствие единства во взглядах на политику приводило к разнобою в действиях. Активизация русских действий в Корее не могла не быть замеченной японцами, которые уже в первой половине 1902 года заняли господствующее положение в этой стране.
Япония имела небольшие (по 1–2 роты) гарнизоны в Сеуле, Пусане и Вонсане (которые, в случае необходимости могли быть легко увеличены до размеров полка — 1500 чел. при 5 орудиях за счет мобилизации проживавших поблизости японцев), владела железными дорогами Сеул-Инчхон(38 км.), Сеул-Пусан(550 км.), контролировала 39 маяков на побережье. 72 % внешней торговли Кореи приходилось на Японию, в 1900 г. около 80 % всех импортированных в Корею товаров было ввезено на японских судах. Даже в приграничной с Россией северной Корее влияние Японии можно было уже назвать преобладающим. В среднем за период 1898–1902 гг. в открытые северокорейские порты приходило 32,8 русских судна в год(7,5 % ввезенных грузов) против 539,6 японских(66,9 % ввезенных грузов){1060}.
Даже замедление эвакуации русских войск из Манчжурии вызвало в Японии сильнейшее раздражение. 21 апреля 1903 г. на вилле Муринъан в Киото, принадлежавшей маркизу Ямагата, было проведено совещание высшего руководства Японии. Его участники пришли к следующим пунктам: 1) в случае невывода русских войск из Северо-Восточного Китая заявить протест; 2) воспользоваться обострением манчжурского вопроса для того, тобы начать с Россией переговоры по корейскому вопросу; 3) добиться от Петербурга безоговорочного признания преобладающих прав Японии в Корее; 4) с целью окончательного решения проблемы признать взамен уступки по Корее преобладающие права России в Манчжурии. Итак, в ходе совещания была принята программа «Манкан кокан», т. е. «Манчжурия — за Корею», активным сторонником которой был участник совещания маркиз Ито. Именно вслед за принятием этого решения в Токио узнали об активизации русских на Ялу, что произвело самое тяжелое впечатление на сторонников соглашения с Россией и ободряющее — на тех, кто считал столкновение неизбежным{1061}.
28 мая(10 июня) 1903 г. Японию посетил русский Военный министр. Куропаткин за день до прибытия в Симоносеки, откуда начинался его визит, окончательно сформировал свое мнение по дальневосточной политике: «Силы и средства России уже тяжко напряжены. Если мы даже без войны вновь затратим большие силы и средства на Дальнем Востоке, то будем в силах это сделать, только одновременно ослабляя себя на западной границе. Это будет игра в руки врагов наших. Если дело дойдет до войны, то нам придется вести ее при очень большом напряжении сил наших. Даже победоносная война ослабит нас надолго на западной границе. Даже победоносная война может нам дать самое большое — Корею. Это новое владение, быть может, и неизбежно необходимое для России через 50–75—100 лет, ныне явится для нас тяжкою обузою, потребует огромных жертв и послужит на долгие годы яблоком раздора между нами и Япониею. Несомненно, даже побежденная Япония при первой возможности (например, при европейской войне) нападет на нас в Корее и будет в лучшем нас положении относительно близости своей базы, сосредоточения всех своих сил и средств»{1062}.
Визит прошел благополучно, Куропаткин был принят микадо, встречался с высшими командирами японской армии, которые произвели на русского генерала самое сильное впечатление. Не исключением была и японская армия: «… я без ложного стыда могу признать, что виденные мною японские выдающиеся генералы не хуже наших. Осторожнее признавать японскую военную силу по своим достоинствам равною европейским. При обороне наш батальон может противиться двум батальонам японским. Но при наступлении и нам надо рассчитывать двойные силы. Японцы не хуже турок и в отдельных случаях могут создать нам новые Дубняки и Плевны, где и 5–6 русских воинов при неумелом руководстве ими не могли одолеть одного турка, сидевшего в самых невинных окопах… Очень важно, чтобы наши войска не понесли в начале кампании частных поражений. Это подняло бы дух японской армии и всего японского народа на большую высоту. При вторжении нашем в Японию там нас встретит народная война. Японцы — горячие патриоты, мужественны и в своих школах ведутся ныне в военно-патриотическом направлении»{1063}. На переговорах с японскими Военным министром и министром иностранных дел Куропаткину было ясно высказано пожелание Токио признать Корею сферой преимущественных интересов Японии. В то же самое японцы демонстрировали готовность признать особые интересы России в Манчжурии{1064}. 17(30) июня Куропаткин покинул Японию, отправившись на тех же крейсерах в Порт-Артур{1065}. Из своего визита он вынес твердое убеждение: «Основанием своих действий на Дальнем Востоке в эти годы надо положить поддержание мира с Япониею»{1066}. Пробыв в Порт-Артуре до 1(14) июля, Военный министр отправился в Харбин и 15(28) июля вернулся в Петербург{1067}.
В целом он был доволен увиденным, возможности русских войск на Дальнем Востоке (к этому времени вместе с пограничной стражей их насчитывалось около 115 тыс. чел.) генерал оценивал достаточно высоко: «В результате можно с отрадным чувством отметить, что войска Дальнего Востока успешно воспользовались недавним боевым опытом и ныне, под руководством своих доблестных и авторитетных высших начальников, продолжают с успехом совершенствоваться в деле боевой подготовки. Молодые войска Приамурского округа и Квантунской области с честью могут выдержать какое угодно боевое испытание»{1068}. Столь высокие оценки имеют довольно простое объяснение.
Интересы министра притягивал не Дальний Восток. Вернувшись в Петербург, он отправил генералу Драгомирову письмо, в котором сообщал, «…что во время поездки во Владивосток и обратно, его все время беспокоил вопрос о возможности войны на западном фронте и что он, пользуясь тем, что с ним была карта Австро-Венгрии, планы окрестностей Львова и Перемышля, и описание Австро-Венгрии, составленное русским Генеральным штабом, в свободное время, в вагоне, изучал по этим данным окрестности Львова и Перемышля и составил проект как лучше их брать, нанеся на карту параллели, которые придется заложить на месте и выбрал места для артиллерии. Генерал Куропаткин просил генерала Драгомирова срочно поручить генерал-квартирмейстейру штаба округа проверить его соображения и, по составлении подробного взятия этих пунктов, таковой ему прислать»