о находилось далеко не в блестящем состоянии, и благодаря исключительно своему легкомыслию ему пришлось вести в Лондоне довольно сомнительное существование.
Однажды в обществе, где присутствовал и Кингстон, Тичборн позволил себе отозваться несколько пренебрежительно о британцах и всех приверженцах короля Иакова. Кингстон принял это к сведению и надеялся использовать это таким же образом, как то ему удалось с Джиффордом.
По уходе гостей Кингстон попросил разрешения остаться еще на некоторое время, под предлогом дела, имеющегося у него поблизости. Тичборн выразил удовольствие по поводу такого приятного стечения обстоятельств, и оба они снова сели и начали беседовать.
– Если я не ошибаюсь, – начал Кингстон, – вы – приверженец несчастной королевы Марии?
– Я – шотландец, – ответил Тичборн, – а потому это естественно. А вы?
– Что касается меня, то… Скажите, вы посвящены в подробности заговора?
– Заговора? – переспросил Тичборн, чрезвычайно удивленный.
– Да! Существует заговор с целью освободить Марию Стюарт и возвести ее на английский престол.
– Боже мой! И вы – участник этого заговора!
– Да! Я предполагал и в вас встретить единомышленника; я был неосторожен, но надеюсь, что имею дело с честным человеком, который не станет доносить на меня!
– Будьте покойны! – поспешно заявил Тичборн. – Я вообще никого не выдаю, а тем менее приверженцев Марии; напротив, если вы ближе познакомите меня с этим делом, то убедитесь, что я с готовностью приму участие и готов на самопожертвование.
Кингстон ответил не сразу; он как будто соображал что-то. По всему видно было, что он ошибся в Тичборне, рассчитывая встретить в нем соучастника заговора. Впрочем, это была не беда, так как молодой человек выразил готовность вступить в партию заговорщиков.
– Вы мне не доверяете, – сказал он, истолковывая молчание Кингстона таким образом.
– О нет, вы ошибаетесь! – ответил Кингстон. – Я только раздумывал, как бы лучше всего познакомить вас с подробностями дела; сейчас у меня слишком мало времени на то.
– Как вам угодно! – сказал Тичборн. – Я всегда к вашим услугам.
– Надеюсь, мы скоро свидимся, – заключил Кингстон и распростился со своим собеседником.
Тичборн был впоследствии вовлечен в заговор, но Кингстон ошибся, предполагая встретить в нем послушное орудие для своих целей. Напротив, Тичборн очень скоро потерял к нему доверие и прервал с ним всякие сношения по причинам, которые остались невыясненными.
Кингстон был взбешен поведением молодого человека, но должен был щадить его до последнего момента, чтобы не разоблачить своей роли пред заговорщиками. Он решил выждать до поры до времени.
Как известно, Чидьок Тичборн был в числе тех пятерых молодых людей, которые позднее хотели взять на себя дело умерщвления Елизаветы.
Глава четырнадцатаяНовый чудовищный процесс
Как уже было упомянуто, в своих планах Елизавета предполагала смерть Марии, но хотела сделать это так, чтобы ни у кого не могло зародиться и тени подозрения относительно ее участия в этом деле. Валингэм понял желание королевы и возымел мысль впутать Марию в опасный заговор так, чтобы вина всецело пала на нее самое. Но при всем старании ни письма Марии, ни ее связи, планы, намерения не давали достаточного повода к смертному приговору над нею. Лишь с появлением в Лондоне Баллара и Саважа и ведения заговора под руководством Бабингтона дело приняло желательный оборот, так как были данные, что Мария одобряла намерения своих приверженцев.
Таким образом главным старанием хитрого статс-секретаря было доказать согласие и одобрение Марии в деле заговора на жизнь Елизаветы, и это удалось ему как нельзя лучше.
Чтобы удобнее было следить за всей перепиской, Филиппс был командирован в Чартлей; там он на месте должен был дешифрировать письма Марии и, кроме того, должен был попытаться приблизиться к королеве, которая знала его с давних пор.
Но в этом случае Марией руководил инстинкт самосохранения – она отказалась от сношений с Филиппсом, или, быть может, инстинкт женщины с хорошим вкусом, заставлял ее избегать человека с некрасивой наружностью (Филиппс был мал ростом, тщедушен, рыж, с лицом, изрытым оспою). Впрочем, в личных сношениях не представлялось особой надобности; достаточно было ее писем к Бабингтону, в которых несчастная королева предлагала ему содействовать ее освобождению. Филиппс, равно как и Полэт, позаботились о том, чтобы как можно скорее донести об этом, последствием чего был арест заговорщиков.
Лондон, вся Англия, можно сказать, и вся Европа, были поражены разоблачением этого заговора. Следствие началось с допроса Бабингтона, Саважа и Баллара. Бабингтон держал себя на допросе с полным достоинством. Он сознался в своих намерениях и действиях, словом, признал свою виновность. Так же держали себя Саваж, Баллар и многие другие соучастники, подтверждая таким образом всю преступность заговора. Всем угрожал смертный приговор, вопрос был только в том, какого рода смерть должна была их постигнуть.
Пред загородным домом Бабингтона в Сент-Эгидьене, обычным местом сходок всех заговорщиков, в назначенный день были сооружены подмостки. Народа собралось несметное количество не только из Лондона, но из всех даже отдаленных окрестностей.
На лобном месте преступникам был еще раз прочтен смертный приговор, а затем было приступлено к выполнению его.
В первый день должна была совершиться казнь над Бабингтоном, Саважем, Балларом, Тичборном, Баруэлем, Тильнаем и Абингтоном. Всех казнили посредством вспарывания животов.
Зрелище было настолько отвратительное и потрясающее, что многим сделалось дурно. Тысячи людей удалились ранее окончания акта, и в толпе слышался громкий протест, несмотря на то, что заговорщики далеко не пользовались симпатиями народа.
Вследствие такого грозного настроения толпы приговор над остальными преступниками пришлось несколько смягчить. Семеро остальных были на следующий день повешены в Лондоне на обычном лобном месте. Этим закончился первый акт заключительной драмы из жизни Марии Стюарт.
Вечером этого знаменательного второго дня в небольшой корчме, в Грейдоне, собралось трое людей. То были Суррей, Брай и Джонстон.
Время наложило свою печать на этих людей. Суррей совершенно поседел, и его лицо было изборождено глубокими морщинами; но по его движениям было заметно, что силы еще не оставили его. Брая можно было сравнить со старым дубом, потерявшим листья и сучья, но еще могучим и способным противостоять невзгодам житейских бурь. Джонстон был моложе их и меньше перенес превратностей судьбы. По наружности он казался человеком в самом расцвете лет.
Суррей и его спутники отправились на север по делам заговора, но, узнав о событиях в Лондоне, возвратились обратно. Они явились слишком поздно, чтобы принести какую-нибудь пользу делу, а потому держались лишь поблизости, чтобы удобнее следить за ходом событий.
Суррей и Брай не решались показаться в Лондоне, поэтому Джонстон один отправился на разведку и, возвратившись, стал рассказывать им о всех событиях. Суррей, заложив руки за спину, крупными шагами ходил по комнате. Брай сидел за столом, подперев голову руками. Когда Джонстон окончил свой рассказ о казнях, Суррей заметил:
– Иначе и не могло случиться! Дело Марии погибло теперь окончательно.
– Безвозвратно! – пробормотал Брай.
– Расскажите, что вы слышали о несчастной королеве? – спросил Суррей Джонстона.
– Королева находится еще в Чартлее, – ответил тот, – но, говорят, ее перевезут в другое место, не называя, впрочем, куда именно.
– Наверное, в Тауэр? – заметил граф.
– А оттуда на несколько ступеней выше! – прибавил Брай.
– Да, возможно! – продолжал Джонстон. – Говорят о процессе против нее, графа Арунделя и еще нескольких господ. Впрочем, вот список имен тех лиц, которые лишаются прав состояния и имущество которых конфискуется.
Суррей просмотрел список и молча передал его Браю. Имена их обоих значились в этом списке. Брай также ничего не сказал.
– Говорили вы с леди Сейтон? – спросил Суррей.
– Да, милорд; леди Джейн намерена возвратиться в Шотландию, ее брат желает этого, и она повинуется. Леди того мнения, что люди в ее и вашем возрасте не могут ни о чем больше думать, кроме дружбы.
– Она не написала мне ни строчки?
– Нет, милорд, она нашла, что это может повредить как вам, так и ей.
– Она права, – сказал Суррей с глубоким вздохом, – и эта надежда утрачена, как все надежды моей жизни. Сэр Брай, наши жизненные задачи значительно упрощаются.
– По-видимому, так, милорд.
– Я намерен довести эту игру до конца; быть может, королеве Марии можно еще помочь чем-нибудь. Если вы желаете избрать себе иной путь, я ничего не имею против этого.
– Я остаюсь с вами! – сказал Брай.
– А вы, Джонстон?
– И я тоже, милорд.
– В таком случае поселимся на морском берегу, где, в случае опасности, останется для нас свободный путь к бегству.
Все трое отправились в тот же вечер на восток графства Кент.
Пред колесницей, на которой везли осужденных в Сент-Эгидьен, ехал впереди Кингстон с частью своих конных стражников. Этот бывший слуга Лестера проявил известным образом свои таланты; теперь он чувствовал себя прочно и мог рассчитывать на повышение и награды.
У Кингстона, несомненно, имелись завистники, но все они смолкли, ослепленные окружающим его блеском; один только человек был еще более подзадорен его удачами и решился пустить в ход свою месть; то был Пельдрам.
После первого проявления гнева, прошедшего для Кингстона без последствий, Пельдрам медлил по некоторым причинам проявить свою месть по отношению к столь ненавистному ему человеку. Но теперь, когда Кингстон выступал в парадном шествии, Пельдрам обложил городские ворота частью своих людей.
Заметив Пельдрама, Кингстон иронически улыбнулся, но тем не менее очень вежливо поклонился своему товарищу. Эта насмешка была последней каплей, переполнившей сердце Пельдрама.