Когда он вошел в кабинет Валингэма, последний с ног до головы окинул его пытливым взором. Поклонившись, Пельдрам ждал, пока с ним заговорят.
– Знаете ли вы, – начал государственный секретарь, – кто и что вы в сущности такое?
– Кажется, знаю, – ответил Пельдрам. – Я – орудие в ваших руках, вещь, которой пользуются, пока она нужна, и которую спокойно выбрасывают вон, когда из нее уже извлечена вся польза.
– Подобный ответ избавляет вас от нагоняя, – улыбаясь, ответил Валингэм. – Вы, очевидно, нашли, что из Кингстона я уже извлек всю возможную пользу?
– Да, милорд.
– И думаете, что можете заменить мне его?
– Вполне, милорд!
– Вы слишком много берете на себя. Кингстон отличался умом, храбростью и знанием обстоятельств момента.
– Я, разумеется, не могу знать многое так, как знал он, но я тоже храбр и не глуп, как Кингстон. Кроме того, я – верный слуга, что никак нельзя сказать про Кингстона.
– В этом отношении я не могу пожаловаться на него.
– Это возможно; ведь его подлость хорошо оплачивалась на вашей службе!
Валингэм закусил губы и на один момент отвернулся от Пельдрама, а затем произнес:
– Может быть, и так. Ну-с, так вы, значит, собираетесь заменить его? Правда, я не рассчитываю, что нам в ближайшем будущем снова придется бороться с такими историями, как в последнее время, но нам необходимо позаботиться о том, чтобы они не могли повториться. Не знакомы ли вы с секретарями Марии Стюарт?
– Я знаю их только по именам, не более.
– Ну, да это неважно. Вы должны втереться к ним в доверие и постараться напугать их возможностью следствия и суда.
– Слушаю-с, милорд.
– При этом вы должны вселить в них надежду, что имеется возможность вылезть сухими из воды.
– А какова эта возможность?
– Если они дадут показания против их прежней госпожи.
– Я настрою их как следует!
– В настоящий момент они находятся здесь, во дворце; вы отправите их в Тауэр, это даст вам возможность поближе сойтись с ними, так как в Тауэре они останутся под вашим специальным надзором.
– Великолепно, милорд!
Валингэм отпустил Пельдрама, и тот немедленно принялся за исполнение возложенного на него поручения. Было ли оно ему по душе – неизвестно, но к Марии Стюарт он никогда не чувствовал особенной симпатии; поэтому ему не приходилось употреблять насилие над собой, чтобы выполнить все, что от него требовалось.
Курл и Ноэ, были уже допрошены сейчас же после ареста, но не признали справедливости возведенного на них обвинения, а относительно того, что касалось Марии Стюарт, отговорились полнейшим неведением.
Их беспокойство отчасти улеглось, когда из Тауэра их переправили в дом Валингэма, но вскоре пред ними явились новые заботы. Будучи изолированы от всех, не имея ни малейшего представления о том, что делалось в то время на свете, они терзались неизвестностью, которая была для них тем тяжелее, что они не чувствовали своей совести совершенно чистой. Их арест не отличался особенной строгостью, и условия жизни были не плохи. Но лакеи Валингэма отличались полнейшей непроницаемостью, и арестованным не удавалось выжать из них ни единого словечка. Тем не менее оба они подозревали, что происходит что-то очень важное, в чем и им самим уготована известная роль.
В таком состоянии духа обоих секретарей и застал Пельдрам, когда вошел к ним и резким тоном заявил, что их снова переводят в Тауэр, а на приготовления дают два часа. После этого заявления он снова ушел, чтобы позаботиться о конной страже, которая должна была конвоировать арестантов, а испуганные секретари Марии начали бояться всего самого худшего.
Когда Пельдрам явился снова, он застал их обоих в страшно угнетенном состоянии духа. Он притворился, будто тронут их судьбой, и принялся утешать их:
– Только носов не вешать, друзья! Если бы с вами хотели поступить, как с остальными заговорщиками, ваша песенка уже давно была бы спета!
– Чья песенка? – испуганно спросил Курл.
– Что же с ними сталось? – таким же тоном спросил Ноэ.
– Черт возьми! Да вы как есть ничего не знаете? – удивился Пельдрам.
– Мы изолированы от всего света, – ответили ему секретари, – пожалуйста, расскажите нам, что произошло!
– Да, если дело обстоит так, то я сам ничего не знаю, – ответил Пельдрам.
– О, исполните нашу просьбу! – взмолился Ноэ. – Вы не можете себе представить, какую муку мы терпим!
– Ну, что же, в конце концов это ничему повредить не может! – воскликнул Пельдрам, – Так слушайте: все сообщество заговорщиков казнено, за исключением вас и тех, которые успели сбежать.
– Ну а королева? – необдуманно воскликнул Курл.
Пельдрам насторожился.
– О вашей королеве я не буду говорить, – ответил он.
Ноэ бросил товарищу укоризненный взгляд.
– С вами собираются поступить так же, как с ними, – прибавил Пельдрам. – Выяснилось, что вы… Впрочем, это меня не касается.
– Что вас не касается?
– Выяснилось, что вы принимали близкое участие в замыслах Марии Стюарт; таким образом, вам не избежать наказания, если только вы не скажете в показании всего, что знаете.
– Да мы ничего не знаем о делах королевы! – поспешил возразить Ноэ.
– Королева не замышляла ничего дурного! – прибавил Курл.
– Меня это, господа, нисколько не касается, – с притворным равнодушием ответил им Пельдрам. – Ну, вы готовы?
– Мы к вашим услугам.
Оба секретаря последовали за Пельдрамом и под усиленным конвоем были отправлены в Тауэр, где их приняли в свои объятия мрачные подземелья, на страже которых стояли сумрачные тюремщики.
Как могло показаться на первый взгляд, Пельдрам принялся за выполнение возложенного на него поручения довольно-таки неуклюжим образом; но на самом деле это был совершенно правильный путь, и разлученные между собой арестанты на все лады день и ночь повторяли сказанные им слова. Каждому из них становилось совершенно ясно, что более всего может выиграть тот, кто первый принесет повинную.
Пельдрам неоднократно посещал их обоих в их камерах, не упуская случая повторять каждый раз то же самое, хотя и другими словами. Хотя никто из них не сделал ему никаких признаний, но по истечении некоторого времени Пельдрам нашел, что почва достаточно подготовлена, и доложил об этом Валингэму.
Государственный секретарь только и ждал этого.
Чтобы выслушать показания обоих секретарей, была назначена целая комиссия под председательством его самого; разумеется, остальные члены этой комиссии сидели там только для вида.
В день допроса пред комиссией привели сначала одного Ноэ, и Валингэм обратился к нему необыкновенно ласково.
– Сэр, – сказал он, обращаясь к Ноэ, – ваша повелительница очень глубоко провинилась пред законом, и весьма возможно, что все ее соучастники, не исключая и ее самой, должны будут предстать пред судом. Но соучастниками могли быть только лица, которые вели корреспонденцию, то есть ее секретари, а следовательно – вы и Курл!
– Милорд, – после некоторого раздумья ответил допрашиваемый, – мне неизвестно никакой вины за королевой Марией, а тем менее могу быть виновным в чем-либо я сам.
– Вы хотите, может быть, сказать этим, что Мария Стюарт сама вела всю корреспонденцию?
– Да, она сама вела всю свою корреспонденцию, но, поскольку я видел, все это была самая невинная переписка. Впрочем, отправкой корреспонденции заведовал не я, а Курл.
Валингэм приказал увести Ноэ и привести Курла.
Первые ответы Курла были в общих чертах похожи на ответы Ноэ, но, когда ему предъявили показание Ноэ, что отправкой корреспонденции заведовал он, Курл показал, что Мария Стюарт диктовала Ноэ все письма и что Ноэ потом исправлял ошибки и правил слог.
Вновь вызванному Ноэ был предъявлен этот оговор, и он был принужден признаться, что это так и было. Но он добавил, что Курл шифровал все письма и заботился о доставлении их по адресам. Курлу пришлось признаться в этом, и, когда их обоих уличили в отрицании или по крайней мере в сокрытии важных вещей, им стали грозить пыткой.
Напуганный этим Ноэ показал, что письмо к Бабингтону, перехваченное властями и касавшееся планов бегства и деталей заговора, Мария Стюарт написала совершенно самостоятельно.
Курл должен был сознаться, что и это письмо он тоже шифровал, и в конце концов оба они сдались под угрозами и показали, что Мария Стюарт была отлично осведомлена в ходе заговора и замыслах заговорщиков.
На этом показании был закончен допрос обоих секретарей. Теперь у властей были в руках все доказательства участия Марии Стюарт в заговоре.
Валингэм спешно принялся за доклад государственному совету; в этом докладе он объединил все показания и улики, что должно было положить фундамент для обвинения Марии Стюарт.
Между прочим, когда заговор был открыт, настроение народных масс оказалось против Марии и за Елизавету, что доказывало, насколько в воображении заговорщиков были преувеличены любовь и сочувствие населения к Марии Стюарт. Очень часто на площадях и на народных собраниях раздавались голоса, проклинавшие Марию и ругавшие ее такими бранным кличками, которые были далеко не лестны для ее репутации и чести. В то же время и жестокость расправы Елизаветы с заговорщиками вызывала порицания.
Валингэм, разумеется, часто и подолгу совещался с Берлеем о ходе следствия против Марии, представил ему полный доклад, и когда наконец увидал, что может предъявить к шотландской королеве веское обвинение, то заставил шурина пойти на решительный шаг.
Но для всего, что они собирались предпринять, прежде всего надо было получить согласие Елизаветы, и Берлей начал с этого.
Из всего образа действий английской королевы довольно ярко проступает ее характер; при всей своей энергии, она прежде всего оставалась женщиной, боящейся последнего, решительного шага. Поэтому каждый раз, когда Берлей заговаривал с нею о судьбе Марии Стюарт, Елизавета впадала в нерешительность и не могла побороть свои колебания. В конце концов это так надоело Берлею, что он наотрез заявил Валингэму о необходимости прекратить все это дело.