– Пусть вся Европа выступает против нас хотя бы с оружием в руках, – ответил Берлей, – она натолкнется на несокрушимое могущество Англии.
– Да, но подобная война может привести мое государство к окончательному разорению и гибели! – воскликнула королева.
– Ваше величество, – ответил Берлей. – Эта война только явит в настоящем свете все величие Англии и ее повелительницы!
В этом отношении Берлей оказался пророком.
– Вам-то хорошо говорить, – кинула ему Елизавета, – на вас падает самая ничтожная часть ответственности, я же должна буду вынести ее в полной мере и степени!
– Ваше величество, моя голова в вашей власти; пусть она падет, если я дал вам дурной совет, вас же никто не может привлечь к ответственности!
– Но, подумайте, вся Европа против нас!
– Только католическая Европа, и у нас тоже найдутся друзья.
– Эти друзья придут на помощь слишком поздно или попытаются выторговать что-нибудь для себя, воспользовавшись нашим тяжелым положением.
– Наше войско, наш флот достаточно сильны, чтобы защитить нас, а отсутствие единодушия и взаимное недоверие наших врагов являются тоже нашими могущественными союзниками.
Елизавета задумалась.
– Итак, значит, вы категорически рекомендуете мне отклонить просьбу о помиловании осужденной? – сказала она наконец.
– О нет, ваше величество, в этом отношении вам не к чему давать какой-либо категорический ответ. Приговор над так называемой «шотландской королевой» состоялся – это никто не станет, да и не нужно, отрицать. Но что касается дальнейшего – тут не о чем говорить. Помилование составляет прерогативу английской государыни, этой прерогативой вы можете воспользоваться вплоть до последней минуты пред приведением приговора в исполнение, но никто не имеет права настаивать на том, чтобы вы пользовались ею или нет, равно как никто не смеет требовать от вас категорических заявления и обещаний поступить так или иначе. Это – дело вашего собственного усмотрения, и только.
– Но ведь французский посол потребует определенного ответа?
– Тогда пусть подождет, пока совершившийся факт ответит ему вместо всяких слов.
Елизавета задумалась.
– Ну, что же, – ответила она, – пусть войдет посол!
О приходе посла де Бельевра было доложено еще ранее. Елизавета предпочла принять его в присутствии немногих близких лиц. Когда Бельевр вошел в комнату, все придворные чины были отпущены.
Посол вошел в комнату с вежливостью и изысканностью манер истинного француза, но с уверенностью храброго франка; он в отборных выражениях приветствовал Елизавету от имени своего государя и передал ей его пожелания.
Когда ему было разрешено говорить, он произнес длинную, содержательную речь, которая должна была произвести несомненное впечатление. Бельевр осветил дело Марии Стюарт с точки зрения исторической науки. Он сослался на все примеры суда и казни над коронованными особами. Все эти прецеденты он разбил на две категории – на случаи, когда подобная судьба коронованной особы юридически оправдывалась и когда она не могла быть оправдана таким образом. Случай Марии Стюарт он отнес условно к первой категории и рядом доказательств указал на то, что это противоречит исторической логике. Таким образом, осуждение Марии Стюарт могло быть отнесено только ко второй категории – к категории случаев незаконного суда над государями. Затем он перешел к политической стороне события в отношении настоящего и будущего и намекнул на бесконечное количество мстителей, которых вызовет за границей казнь Марии Стюарт. После этого он перешел к Англии и английскому народу; с неотразимой логикой он доказал, что тот самый народ, который теперь требует казни Марии Стюарт, потом будет проклинать виновницу этой смерти. В конце концов он старался доказать, что казнь Марии будет только на руку всем внешним и внутренним врагам Елизаветы, что они только и ждут этого, так как в суровости этой меры надеются найти оправдание преступности их действий и намерений.
Елизавета и ее советники никак не ожидали встретить во французском после такого оратора, а в его речи – подобную филиппику, потому что в сущности его речь нельзя иначе назвать.
Берлей и Валингэм в первое время чувствовали себя разбитыми на всех пунктах. Елизавета вначале испугалась, но именно потому, что стрелы посла попали в цель, ее гордость зашевелилась и вызвала ее на необдуманный припадок ярости. Не чувствуя себя в состоянии сейчас же ответить что-нибудь на положения, выставленные Бельевром, она принялась попросту поносить Марию на чем свет стоит. Она забылась до такой степени, что представила себя и Марию врагами на жизнь и на смерть: «Только смерть одной из нас, – сказала она, – могла бы обеспечить спокойную жизнь другой». Она потребовала от Бельевра, чтобы он указал ей какой-нибудь исход; пусть она будет гарантирована от бунтовщических посягательств Марии, тогда она с удовольствием не только помилует ее, но и отпустит на все четыре стороны.
Бельевр ухватился за это и просил, чтобы ему было разрешено развить в дальнейшем эту мысль; но для этого он должен сначала испросить специальных инструкций у своего государя. Это было ему разрешено, и посол удалился.
Когда он ушел, Елизавета и ее советники испустили тяжелый вздох. Бельевр нарисовал им такие перспективы последствий казни Марии, о которых до сих пор они даже и не думали.
– Я жила под вечной угрозой, пока Мария Стюарт оставалась на свободе, – воскликнула Елизавета, – я продолжала жить под угрозой, когда она попала в мои руки, и такое же положение вещей ожидает меня и после ее смерти. Я – несчастная королева!
– Вы напрасно изволите беспокоиться, ваше величество! – воскликнул Валингэм. – Ваша особа находится в полной безопасности.
– Но как мне теперь быть с этими переговорами? Как отклонить вмешательство Франции?
– Вам нужно для отдыха переменить резиденцию, – ответил Берлей, – а ведение дальнейших переговоров возложить на меня.
– А мне поручить, – вставил Валингэм, – дать этому господину, равно как и всем любителям совать нос в чужие дела, подобающий ответ.
– Что же вы собираетесь сделать? – спросила Елизавета.
– Заставить ответить население Лондона, всей Англии! – ответил государственный секретарь.
– Это не повредило бы! – заметил Берлей.
– Хорошо, я согласна на это. Принимаю ваше предложение, милорды. За каждое облегчение, которое вы сделаете мне в этом трудном деле, я щедро награжу вас.
Одновременно с переговорами с Францией происходили также переговоры с шотландским королем Иаковом.
Когда известие о процессе, начатом против Марии Стюарт, дошло до Шотландии, там у всех в душе вспыхнуло возмущение против этого. Часть дворянства выразила его в письмах к Елизавете и Валингэму; в них содержались угрозы, заслуживавшие внимания.
Лишь сын несчастной Марии, король Иаков VI, казалось, не чувствовал ничего к страданиям и мрачному будущему своей матери и ясно выразил это пред французским посланником.
Последний попросил у Иакова аудиенции, чтобы переговорить относительно положения его матери.
– Ваше величество, – проговорил посланник, – обращение английской королевы с вашей матерью должно было бы возмутить вас до последней степени.
– Вы забываете, что я – король и что для меня важнее всего спокойствие моего государства! – возразил Иаков Шестой.
– Но ведь подданные вашего величества ничего не могут иметь против Марии Стюарт, как матери своего короля! – заметил посланник.
– Нет, нет, не говорите мне ничего о бывшей королеве, – нетерпеливо ответил король. – Моя мать пожинает лишь то, что она посеяла.
Шотландский парламент высказал свое мнение на этот счет и предложил Иакову Шестому объявить войну Англии.
Король ограничился тем, что написал письмо Елизавете, в котором просил английскую королеву держать Марию Стюарт еще в более строгом заточении, чем это было до сих пор.
Многие шотландские лэрды, среди которых был и Георг Сейтон, горячо убеждали короля заступиться за свою мать, но он отнесся очень холодно к их просьбам и решительно заявил, что предпочтет видеть Марию Стюарт мертвою, чем решится поссориться с Елизаветой и лишиться таким образом надежды унаследовать от нее английский престол.
В это время в Шотландию приехал граф Суррей со своими спутниками. Он прежде всего отправился к Георгу Дугласу, который принял его с распростертыми объятиями. Суррей рассказал, с какой целью он явился в Шотландию, и просил сообщить ему, какое настроение господствует при дворе и среди народа. Дуглас предупредил преданного друга Марии Стюарт, что трудно рассчитывать на успех его дела, и точно познакомил его со всем тем, что происходило в последнее время в Шотландии. Между прочим он упомянул и о том, что семья Сейтонов совершенно удалена от двора.
– Мне нужно видеть сейчас же Георга Сейтона! – воскликнул Суррей.
– Поедемте к нему, – предложил Дуглас, – я хочу сопровождать вас.
Сейтоны были непоколебимы в своей привязанности к Марии Стюарт. Но глава семьи, Георг Сейтон, несмотря на все старания, ничего не мог сделать для улучшения судьбы бывшей шотландской королевы; его сестры тоже оказались бессильными. Мария Сейтон уже давно была больна: горе, всевозможные волнения, страдания за королеву и за самое себя окончательно подорвали ее здоровье. Джейн, остававшаяся дольше всех при Марии Стюарт, была всецело поглощена мыслью о ней и не переставала оплакивать несчастную королеву. В замке Сейтонов царила грусть, которая еще усиливалась от зимней непогоды и замкнутой, уединенной жизни. Дни проходили чрезвычайно скучно и однообразно.
Вся семья была очень удивлена, когда однажды вечером слуга доложил, что в замок приехали гости.
Георг Сейтон велел просить неожиданных посетителей и был искренне обрадован при виде Дугласа и графа Суррея. Сестры смутились, отвечая на поклон графа. Мария побледнела, а Джейн, наоборот, вспыхнула, как молоденькая девушка. Суррей тоже не мог побороть свое волнение.
– Что привело вас снова в Шотландию? – спросил Сейтон после первых взаимных приветствий. – Я думал, что вы вынесли уже достаточно много страданий в нашей несчастной стране и не захотите ее больше видеть.