А между тем все мысли Елизаветы были направлены на нечто крайне существенное для нее, а именно на то, как бы тайно, не приводя в исполнение смертного приговора, избавиться от Марии Шотландской.
После утренних разговоров с Валингэмом душевная болезнь Елизаветы зачастую возрастала до настоящих пароксизмов, когда представляло громаднейшую трудность иметь с ней какое-либо дело. Но, когда у королевы бывали такие минуты, наготове держали козлов отпущения, способных принять на себя первые потоки ее гнева, и с этой целью Берлей очень часто пользовался графом Лестером.
Отношения обоих лордов друг к другу ни на волос не улучшились с тех пор, когда Лестер убедился, что лорд-казначей содействовал его падению. Но в то же самое время политическое ничтожество Лестера получило еще более блеска и яркости, да и сам он приближался к тому переходному времени, когда красивый мужчина превращается в устарелого фата.
Лестер глубоко ненавидел Берлея и не доверял ему, Берлей же просто презирал Лестера. Несмотря на это, он пользовался Лестером каждый раз, когда это нужно было по его расчетам, и, несмотря на все недоверие, Лестер каждый раз попадался на удочку Берлея, когда тот делал вид, будто верил, что фаворит Елизаветы имеет хоть какое-либо влияние на королеву.
Когда по окончании аудиенции лорды вышли из покоев королевы, лорд-казначей дал понять Лейстеру, что хочет переговорить с ним. Лестер принял это сообщение с выражением холодной вежливости, и оба лорда подошли к окну, чтобы переговорить.
– Милорд, – начал Берлей, – я принужден сделать вам нескромный вопрос и даже, быть может, упрекнуть вас кое в чем…
– А именно? – с удивлением спросил Лестер.
Он был поражен особенным тоном, которым начал разговор Берлей.
– Мне кажется, – быстро проговорил последний, – что вы пренебрегаете нашей всемилостивейшей государыней!
– Милорд! – раздраженно вскрикнул Лестер.
– Простите, но в противном случае как же это возможно, что ее величество изволит так долго пребывать в столь дурном настроении, если за ней ухаживают с должным вниманием и заботливостью?
– Да разве же вы не видели и не слыхали, – с раздражением воскликнул Лестер, – как она обошлась со мной сегодня? И разве в последнее время не постоянно бывает так?
– Преданный слуга коронованной особы должен уметь все перенести. Благоволением царственных особ нельзя пользоваться без известных жертв; это – столь же лестное, сколь и полное ответственности положение! Ведь почти преступление, что вы выказываете неудовольствие там, где должны проявить двойную заботливость и внимание!
– Но послушайте, милорд Берлей…
– Дайте мне договорить до конца, милорд! Мы беседуем с вами наедине, и слова, которые говорятся в интересах нашей государыни, нашей высокой подруги, не должны и не могут оскорбить вас. Но ваше неудовольствие превращается в государственное преступление, раз благодаря ему у королевы продолжается дурное настроение духа!
Доказательства Берлея сыпались с присущей ему логической меткостью, и Лестер чуть не задыхался от злости, так как не мог придумать никаких основательных возражений на пересыпанную лестью речь своего врага.
– От удивления я и слово сказать не могу, – произнес он наконец, – мне казалось, что я навсегда потерял благоволение и милость ее величества…
– Ничего подобного! – возразил Берлей. – Но давайте сначала посмотрим, куда нас ведет то состояние духа, в которое погружена ее величество. Никогда до такой степени не сказывалась необходимость в ее влиянии на ход политики, как в данный момент, а мы, несмотря на это, никак не можем побудить ее к какому-либо решению!
– Я тоже вижу это.
– Наши внешние враги строят целые комбинации на этом состоянии духа монархини, и их расчеты заходят очень далеко. Если королева не воспрянет духом, если ее страдания прогрессивно возрастут, то они сыграют с нами очень неприятную штуку. Таким образом душевные страдания королевы могут повести к очень плачевным результатам.
– Да… да, к сожалению… к сожалению… Но как, спрашивается, прогнать это настроение?
– А вот послушайте, что я думаю относительно этого. Итак, наши враги видят в затишье нашей придворной жизни в настоящий момент малодушие, нерешительность, раскаяние в тех шагах, которые были сочтены разумными с точки зрения нашей политики; поэтому они с большей смелостью подняли голову и осмеливаются даже угрожать. Это требует от нас контрдемонстрации, блеска, пышности двора, веселья, быть может, даже больших охот, которые в прежнее время составляли любимое развлечение королевы!
– Вы совершенно правы, милорд. Но я все-таки повторяю свой последний вопрос: как прогнать это настроение?
– Мне казалось, что вы могли бы сделать это следующим образом: вы должны указать королеве на несовместимость подобного состояния духа с королевским саном, сослаться на последствия его как для духа, так и для тела; указать на возможность потери красоты лица благодаря тоске и горю, на потерю популярности, на исторические последствия наконец!
– Это – очень тяжелая задача!
– Я знаю это. Но только вы одни и были бы способны разрешить ее!
– Слишком лестно, милорд!
– В то же время вы получите солидную поддержку. Мы сумеем довести до сведения монархини желания двора и народа и сообщить о недовольстве, которое вызывает этот вынужденный траур, и опасения, как бы он не превратился в действительно необходимый…
– Такие намеки я не хотел бы делать.
– Да вам и не нужно делать их. В конце концов я вскользь упомяну об иностранной политике, и королева, осажденная таким образом со всех сторон, неизбежно придет в другое состояние духа.
– И при всем том непременно я должен быть тем, кто станет таскать для вас каштаны из огня?
– Каждый делает то, что в его силах! – холодно ответил лорд-казначей. – Ведь вы знаете, что для достижения моих целей – то есть целей, связанных с государственными интересами, – я охотно довольствуюсь собственными силами и, во всяком случае, не стал бы искать союза именно с вами, если бы мог как-нибудь обойтись без этого.
– Это по крайней мере высказано с достаточной ясностью и определенностью, – ответил Лестер, почувствовавший себя и обиженным и польщенным, – в этом я готов поверить вам на слово!
– Вы видите из этого, что я отдаюсь в вашу власть, отдаю должное вашим заслугам и признаю ваши выдающиеся качества, как это делает наша высокая повелительница. И если я лично иногда держусь иного мнения, то в результате все-таки подчиняюсь взгляду ее величества на вещи. Так попытаемся же каждый с своей стороны исполнить свою обязанность, как того требует наша служба ее величеству!
– Вы правы, – вздыхая согласился Лестер. – Значит, я должен покориться печальной необходимости… Мне следует сейчас же отправиться к ее величеству?
– Чем скорее, тем лучше, милорд. Но подождите сначала Валингэма; он сообщит вам, каково теперь настроение ее величества. Честь имею кланяться!
Оба лорда глубоко склонились друг пред другом с обязательной улыбкой на устах. И эта улыбка не была так лжива, как всегда, потому что на этот раз они не чувствовали обычной жажды свернуть друг другу шею.
Лестер остался в зале, чтобы обождать Валингэма, а Берлей прошел в приемную комнату, где встретил даму, с которой очень почтительно раскланялся.
– Леди Анна, – сказал он ей, – мне нужно поговорить с вами, если вы разрешите.
– Пожалуйста, милорд, я к вашим услугам! – ответила дама и последовала за министром в соседнюю комнату.
Леди Анна Брауфорд была в то время обер-гофмейстериной королевы; она была так глубоко предана ей, что с радостью позволила бы растоптать себя, если бы это понадобилось для блага Елизаветы. В общем, она была очень гордой и ограниченной, но добродушной женщиной и представляла собою характер, как нельзя более приспособленный для того, что наметил себе в данном случае Берлей.
– Вы, миледи, вероятно, опять и глаз не сомкнули ночью? – спросил лорд леди Анну.
– К сожалению, нет; дежурная камер-фрейлина доложила мне, что ночью королева была беспокойнее, чем когда-либо прежде.
– Это просто – несчастье!
– Страшное несчастье, милорд!
– Нам нужно как-нибудь помочь этому делу!
– Кто тут может помочь, милорд!
– Вы, леди!
– Что?.. Я?.. Мне очень интересно поскорее узнать, каким образом я могла бы помочь тут!
– Ее величество не любит, когда ей в известных отношениях говорят правду, но в данном случае необходимо кому-либо взяться за это, даже если бы за то грозила немилость или неприятность от королевы. Но для этого не всякий годится, да и не у всякого найдется столько преданности и готовности к самопожертвованию, как у вас, леди…
– Если бы этого одного было достаточно…
– Вы должны открыть государыне глаза на то, как изменилась она в последнее короткое время, на то, как она изменится еще более и какой неизгладимый след оставит на ее лице болезнь, если она не справится с ней.
– Вы пугаете меня, милорд!
– Вы должны сообщить ее величеству, что народ уже ропщет, что народ боится и заранее печалится о последствиях ее болезни, и что все это можно было бы изменить развлечениями и удовольствиями. Время карнавала прошло, но мы могли бы устроить блестящую охоту. Стоит только ее величеству сделать в этом направлении первый шаг, а другие уже не заставят себя ждать. Я уверен, что вы при своей безграничной преданности государыне поможете нам отклонить от нас скопляющееся сейчас ужасное несчастье!
– Ну, конечно, ну, конечно! – воскликнула леди Брауфорд. – Я готова сделать все, что вы считаете нужным, милорд!
– Так сделайте все, что я говорил. Подождите, пока милорд Лестер выйдет от королевы, и тогда ступайте к ней!
Лорд-казначей схватил руку леди Брауфорд и поднес ее к своим губам, хотя обыкновенно он не удостаивал этой чести ни одной из придворных дам.
Польщенная леди Брауфорд залилась ярким румянцем и низко поклонилась; эта любезность министра еще более подогрела ее готовность стать громоотводом для него.