Тем временем из апартаментов королевы появился Валингэм. Он казался чрезвычайно довольным и веселым, словно только что получил доказательства величайшей милости, чего, разумеется, на самом деле вовсе не было.
Лорд Лестер пошел ему навстречу и спросил:
– Что, ее величество спокойна?
– Как всегда!
– Пожалуйста, не уклоняйтесь от ответа! – нетерпеливо сказал Лестер. – Дело идет о слишком важных вещах. Я спрашиваю вас согласно предварительным переговорам с лордом Берлеем.
– Так, так! – ответил Валингэм, пытливо всматриваясь в лорда Лестера. – Но мне казалось, что мой ответ достаточно определен!
– Значит, королева все еще возбуждена и раздражена?
– Ну да!.. Но делу не повредило бы, если бы она пришла в еще большее раздражение. Однако для этого надо, чтобы тема, которой ее приведут в раздражение, была другая, чем теперешняя причина ее волнения.
– Хорошо, теперь я знаю.
Лестер отвернулся от улыбавшегося министра полиции и поспешил к покоям королевы; он по-прежнему имел право входить к ней без доклада.
Ревнивая заботливость Елизаветы о своей наружности, ее жажда народной любви и влияния у иностранцев были мощными пружинами, способными подвигнуть ее на многое. Берлей тонко рассчитал это. Кроме того, охотничья страсть Елизаветы тоже была принята им в расчет.
Лестер застыл у порога в глубоком поклоне.
Действительно, весь внешний вид Елизаветы говорил о глубоком душевном расстройстве. В чертах ее лица, во всех движениях сквозило беспокойство; лихорадочный румянец горел на щеках, взоры полубезумно бегали по комнате с беспокойным трепетом, лоб был мрачно нахмурен, костюм, вопреки всем привычкам королевы, был небрежен и неаккуратен.
Когда Лестер появился у дверей, то застал Елизавету шагающей по комнате из угла в угол; при виде его она резко остановилась и, с удивлением посмотрев на него, сурово спросила:
– Кто вас звал?
– Ваше величество! – ответил Лестер. – Ваше милостивое позволение на постоянный вход в ваши апартаменты для верного слуги является уже само по себе призывом в те минуты, когда его появление оказывается нужным.
– Ваше присутствие нужно? Но для чего?
– Я не могу больше смотреть на то, как прекраснейшая в мире женщина пренебрегает дарами природы, словно кающаяся грешница!
– Что вы себе опять позволяете, безумный вы человек! – окончательно вышла из себя Елизавета.
– Я позволяю себе скорее рискнуть головой, чем молчать долее и не сказать вам, что ваша красота пропадает, что ваш ум теряет в блеске и остроте, что ваши недруги уже радуются, как вы будете лежать на одре болезни… даже больше: когда-нибудь впоследствии история скажет, что до известного момента Елизавета была великой государыней, но…
Действительно, для подобного момента слова Лестера были чересчур смелы. Елизавета даже побледнела от бешенства и крикнула ему наконец, величественно указывая рукой на дверь:
– Вон! И не появляйтесь ко мне на глаза до тех пор, пока я не прикажу позвать вас!
Лестер исчез; дело оказалось гораздо хуже, чем он мог думать, и в его голове уже мелькнула мысль, не подстроил ли всего этого Берлей умышленно, чтобы окончательно лишить его благоволения королевы. Он осмотрелся по сторонам, нет ли где-нибудь Берлея, но, не найдя нигде, ушел из дворца.
Леди Анна зорко наблюдала за Лестером, когда он выходил из комнаты королевы. Так как он не обратил на нее никакого внимания, то она не решилась заговорить с ним; но ей не трудно было догадаться, что его визит окончился для него не очень-то удачно. Несмотря на это, она все-таки отправилась к королеве.
Елизавета не обратила ни малейшего внимания на появление в комнате леди Анны, но крайне удивилась, когда обер-гофмейстерина опустилась около нее на колени и поцеловала подол ее платья.
– Что тебе, Анна? – раздраженно спросила Елизавета.
– Выслушайте меня, пожалуйста, ваше величество!
– Да что тебе нужно? Ну, говори! – еще раздражительнее ответила Елизавета.
– Вы сами, ваше величество, часто говорили: женщина, которая появляется пред мужчиной в небрежном виде, унижает себя!
– Как?.. Разве я так небрежно одета?
– Да, ваше величество, и теперь это больше бросается в глаза, чем обыкновенно!
– Но почему?
– Горе начинает отражаться в ваших чертах, государыня; вы худеете, у вас портится цвет лица, взор тускнеет…
– Господи боже! И это все заметили?
– Конечно, заметили и говорят об этом…
– Ах, сплетники… Разве солнце всегда блестит, когда его видно?
– Но во времена затмений, когда блеск солнца помрачается, о нем говорят еще больше, чем всегда!
– Правда… Ну и что еще?
– Люди думают, что при дворе объявлен траур, и спрашивают почему?
– Ох, уж эти мне людишки!.. Они только и жаждут развлечений и удовольствий! Неужели они не могут понять, какие чувства обуревают мою душу? Неужели они хотят, чтобы я была их рабой?
– Королевой, государыня! Они требуют, чтобы вы были королевой! Да и вам самой станет легче, если вы немного рассеетесь и потом привычной рукой возьметесь за бразды правления! Ведь уж сколько времени продолжается все это!.. А за границей болтают, что английский двор оскудел… А почему? Этого я уж не знаю…
– Нет, это не смеют говорить! – с раздражением воскликнула Елизавета. – Нет, только не это! Дай мне зеркало!
Леди Анна поспешила исполнить приказание.
Во время этого упадка духа Елизавета не раз смотрелась в зеркало, но при этом в ее голове не было тех мыслей, которые теперь вызвали в ней разговоры с Лестером и обер-гофмейстериной. Теперь, бросив взгляд в зеркало, она невольно отшатнулась и пробормотала:
– Да, я сильно изменилась!
– Соизволите приказать подать вам одеться? – поспешила спросить леди Анна.
– Да, сделай это.
Обер-гофмейстерина радостно поспешила позвать фрейлин; против всякого ожидания она добилась очень многого, и, может быть, только потому, что первый гнев королевы обрушился на Лестера.
Леди Анна позвала фрейлин, заведовавших гардеробом королевы, и камер-фрейлин. Все поспешили к исполнению своих обязанностей. Леди Анна выбрала любимое платье Елизаветы. Через пять минут королева уже была занята большим туалетом, но для кого, собственно, – этого она не знала и сама. Однако если бы эта всемогущая государыня знала, что она служит просто марионеткой в ловких руках своего первого министра, то последнему пришлось бы плохо…
Через некоторое время Берлей снова разыскал леди Анну и подошел к ней с немым вопросом во взоре.
Леди Брауфорд поняла его.
– Ее величество занята туалетом, – ответила она на этот немой вопрос, и в тоне ее голоса звучала гордость достигнутым результатом.
Ласковая улыбка и новый поцелуй руки были наградой министра послушанию обер-гофмейстерины.
– Дайте мне знать, когда государыня окончит свой туалет, – сказал он.
– Слушаю-с, милорд, – ответила леди Анна.
Берлей вернулся обратно в кабинет, где он обыкновенно работал во время своих занятий во дворце.
Вскоре ему дали знать, что туалет кончен, и он отправился к королеве.
Слезы облегчают горе женщины, но в еще большей степени заботы о собственной наружности могут облегчить страдания. Теперь в Елизавете проснулось прежнее кокетство, и это уже дало свои результаты; действительно, казалось, что теперь она забыла обо всем на свете, кроме вопроса наряда и украшений.
Елизавета сидела посреди своей гардеробной в кресле. Пред ней, по бокам и сзади стояли венецианские зеркала выше человеческого роста и значительной ширины. Туалет королевы был почти совершенно окончен. Около нее хлопотали только парикмахерша да камер-фрейлина, старавшаяся половчее укрепить какое-то бриллиантовое украшение.
Берлей, появившийся без доклада, так и застыл, словно окаменев, у порога. Елизавета поняла намерения своего министра и улыбнулась. Она выслала из комнаты своих дам и улыбаясь спросила Берлея:
– С чем вы явились, милорд?
– Ваше величество, я почти совершенно забыл, зачем явился к вам, – ответил Берлей, весь погруженный в восхищенное созерцание.
– Неужели я и в самом деле превратилась в такое воронье пугало, что мои вернейшие слуги боятся, как бы им не онеметь от страха?
– Разве может здесь быть речь об ужасе, страхе? Я полон одним безграничным восхищением! Я благословляю небо, что мои глаза удостоились видеть вас в присущих вам блеске, пышности, красоте и величественности, что весь ваш вид говорит о лживости уверений ваших врагов!
– Что? В чем дело? – Елизавета поспешно встала и скользнула в находившийся по соседству рабочий кабинет. Берлей последовал за ней. – Говорите! – сказала она, превращаясь из кокетливой женщины в настоящую королеву.
– Злобная зависть и подлое недоброжелательство врагов Англии заставляют их распространять за границей слухи, будто над лондонским двором веет призрак смерти…
– Ого! – в гневе воскликнула королева.
– Враги государства и религии, – продолжал Берлей, – уже торжествуют, что в Англии естественным путем произойдет перемена царствования…
– Довольно! – крикнула Елизавета, и ее щеки покраснели даже под слоем белил и румян. – Все остальное я уже поняла! Лорд Дэдлей прав, в известном отношении он обладает громадным тактом…
Берлей насмешливо улыбнулся.
– Но хорошо же, – продолжала Елизавета. – Теперь я снова покажу себя! Мы дадим ряд празднеств, как того желают преданные нам люди. Я докажу всему свету, что осталась прежней и что никакие государственные заботы не могут слишком тяжело придавить мне плечи! Что вы посоветуете в этом отношении?
– Погода очень хороша, ваше величество. Прикажите устроить большую охоту. При этом мы не только докажем, что наш двор полон жизни, но и ваша особа явится во всем своем лучезарном величии, сплетни, циркулирующие в народе, будут опровергнуты, издевательства и злобные надежды заграничных недругов падут сами собой и все их оскорбительные расчеты разлетятся прахом!
– Вы правы! Завтра же пусть будет устроена большая охота. У вас есть что-нибудь для меня?