Берлей сделал ряд незначительных докладов, с которыми было скоро покончено, и ушел от королевы, довольный успехом своего плана.
Елизавета подозвала дежурную камер-фрейлину и приказала:
– Если лорд Лестер еще в Гринвиче, то позовите его сюда!
Двор все еще был в Гринвиче.
Камер-фрейлина ушла.
Лестер, сейчас же явившийся по переданному ему приказанию, был очень поражен переменой во внешнем виде королевы, но затаил в себе это изумление и стоял у порога с низким поклоном и сладчайшей улыбкой на устах, ожидая приказаний Елизаветы.
– Милорд Дэдлей, – сказала королева, и Лестер вздрогнул при этом имени, – мы желаем устроить завтра большую охоту; позаботьтесь о всех необходимых приготовлениях, вы будете нашим кавалером.
Счастливый Дэдлей! Как ему было владеть собой?
Он опустился на колени, несколько раз поклонился так низко, что чуть не коснулся лбом пола, снова встал и с низкими поклонами, пятясь, как рак, вышел из кабинета королевы, ободряемый ее ласковыми улыбками. Сверкая счастьем и гордостью, он прошел через приемную, куда уже проникло известие об устраиваемой большой охоте, что вызвало всеобщую радость и оживление.
Глава двадцать втораяЭдуард Мак-Лин
Приговор над Марией Стюарт вызвал в Англии народную радость, а в Шотландии – страшное раздражение. Он вызвал большой гнев среди правителей всей Европы и удивление народов. В глазах протестантов он уменьшал уважение к Елизавете и увеличивал ненависть католиков. Но на всех заграничных приверженцев Марии Стюарт, на всех английских и шотландских лордов, бежавших за границу, он произвел впечатление удара грома, так как они смотрели на нее, как на политическую и религиозную мученицу. К последним принадлежал также шотландский лэрд Мак-Лин, который, однако, давно уже жил не в Шотландии, а в Италии, у озера Комо.
В сущности, Мак-Лин был скорее приверженцем католической религии, чем королевы Стюарт. Он гораздо меньше заботился о счетах Елизаветы с Марией, чем о восстаниях против протестантского господства в Шотландии. Тем не менее он считал Марию Стюарт законной государыней, а себя – ее подданным.
Когда партия Марии Стюарт была поражена и рассеяна, то враги Мак-Лина воспользовались удобным случаем свести с ним личные счеты. Поэтому Мак-Лин был изгнан из родной страны и скрылся во Францию с частью своих людей, не желавших покинуть доброго барина.
Здесь скончалась супруга лэрда, оставив ему сына Эдуарда, которому в то время было пять лет. После смерти любимой жены и Франция тоже опротивела лэрду. Поэтому, в сопровождении тех слуг, которые по-прежнему не желали расставаться с ним, Мак-Лин переехал в Северную Италию. Купив там имение, он основал небольшую шотландскую колонию.
С того времени прошло пятнадцать лет, и лэрд состарился. Со старостью к нему пришло также равнодушие к мирской суете или по крайней мере полнейшее нежелание лично вмешиваться в таковую.
Но в течение этого периода вырос его сын Эдуард, которому было уже двадцать лет; вместе с ним выросло новое поколение шотландских эмигрантов.
В раннем детстве воспитанием Эдуарда руководила старая кормилица, ярая католичка и фанатическая поклонница королевы Марии Стюарт. Позднее воспитание мальчика и юноши перешло к старому шотландскому ученому, по имени Буртон, который бежал вместе со старым лэрдом из Шотландии и о котором можно было сказать то же самое, что и о кормилице. Одновременно с сыном лэрда старик занимался также и с остальными детьми членов колонии. Таким образом, подрастающее поколение сблизилось с молодым лэрдом и воспитывалось в том же направлении ума, как и он.
К одному из этих мальчиков Эдуард питал особенно крепкую и дружескую привязанность. Этот мальчик был немного старше его и назывался Киприаном Арраном. Позднее все остальные мальчики, кроме Эдуарда, взялись за изучение различных ремесел, и Киприан стал кузнецом. Но это обстоятельство не вызвало полного прекращения совместного обучения, которое продолжалось теперь по воскресным и праздничным дням; оно состояло преимущественно в повествованиях из быта любимого отечества. При этих случаях и сам старый лэрд время от времени читал молодой аудитории нечто вроде лекций, предметом которых были описание различных местностей и красот родины и история ее государей. Благодаря этому молодые люди росли религиозно и патриотически настроенными, что делало их фанатическими приверженцами несчастной Марии Стюарт.
С особенной силой все эти чувства проявлялись у Эдуарда, который вырос в сильного, красивого и энергичного молодого человека. Он стал самым отъявленным приверженцем Марии Стюарт и в этом отношении увлекал за собой и друга Киприана.
Сначала все эти взгляды и симпатии не преследовали какой-нибудь определенной цели, да и все воспитание молодежи велось в указанном духе без всякого предвзятого намерения. Лэрд непременно хотел женить сына, и тот уже успел обручиться с одной из своих соотечественниц.
Но вдруг в их краях появился незнакомец, шотландец, оказавшийся агентом, который был послан из Парижа в Рим по делам Марии Стюарт и возвращался теперь обратно. Этого человека звали Петром, и он-то принес своим соотечественникам весть об осуждении Марии на смерть; при этом он заметил, что с приведением приговора в исполнение английское правительство не думает торопиться.
Это сразу изменило положение вещей в доме Мак-Лина. Все перепугались, впали в крайнюю печаль. Но вскоре пришло и утешение: Эдуард решил освободить Марию Стюарт, и отец одобрил этот план.
Посетив дом Мак-Лина, Петр отправился в один из соседних городков, и Эдуард поспешил к нему, чтобы сообщить о своем решении. Петр был очень удивлен, что и в чужой земле зреют такие надежды и намерения; он пришел в полное восхищение, одобрил план Эдуарда и обещал ему помощь кардинала Лотарингского; кроме того, он предложил отправиться вместе с ним в Париж.
Теперь Эдуарду нужно было завербовать себе несколько человек из среды товарищей его детства, и вполне понятно, если первым делом он подумал о своем лучшем друге. Этот друг, Киприан Арран, немедленно согласился и постарался уговорить и остальных товарищей и соотечественников, из числа которых около двенадцати человек выразили свое согласие. Стали торопливо собираться в поход, потому что следовало очень и очень торопиться.
Эдуард простился с невестой и ее родителями, которым сослался на очень правдоподобный предлог необходимости отъезда, и вскоре покинул ту местность, которая долгое время заменяла ему родину. Он был снабжен рекомендательными письмами и достаточными средствами; его сопровождали Петр и дюжина смелых, отважных, хорошо вооруженных людей на великолепных лошадях. Вид этого отряда был очень гордым, почти грозным, что по тем временам было необходимо для безопасности путешествия.
От озера Комо направились через Савою, перебрались через Монсени и без всяких приключений и несчастий добрались до французской границы. Но по ту сторону границы им пришлось натолкнуться на такое приключение, которое можно было счесть за счастливое предзнаменование. Именно так и отнеслись к нему путешественники.
Через несколько дней пути по Франции они прибыли в округ Бон, местность, где позднее подвизался знаменитый Мандрик и где вообще никогда не бывало недостатка в бандитах. Путники хотели добраться до города еще до наступления вечера; им приходилось проехать лесом, против которого их предостерегали еще на последней остановке. Но это предупреждение не подействовало на них, и под вечер они попали в лес. Последний состоял из старых каштанов и дубов, густые вершины которых не пропускали света даже днем, вечером же там постоянно царила полная тьма. Почва там была очень холмистая, а дорога, шедшая по холмам, так извивалась, что даже и при полном свете было бы невозможно видеть что-нибудь впереди.
Предупреждение, сделанное путникам, и личная осторожность заставили их быть начеку; они держали оружие наготове не только для защиты, но и для немедленного нападения при первой угрозе. Правда, нападение на них не было произведено, но не прошло и получаса с того времени, как они поехали в лесном мраке, когда вдруг из леса до них донеслись звуки выстрелов и крики о помощи.
– Там на кого-то напали! – сказал Петр.
– Не поспешить ли нам на помощь? – спросил Эдуард.
– Ну, разумеется! – воскликнул Киприан.
– Тогда вперед! – скомандовал Петр, и вся кавалькада галопом понеслась вперед.
Место, где происходило разбойничье нападение, должно было быть недалеко, и вскоре отряд достиг его.
Когда путешественники примчались туда, то борьба уже была кончена. Разбойники обирали карету, но поспешили убраться прочь, заметив приближение большого конного отряда; убегая они потащили за собой и кричавших о помощи путников.
Домчавшись до места нападения, наши путешественники застали только запряженную четверкой и опрокинутую карету, под которой лежал человек, видимо, тяжко раненный. Вырвавшиеся из упряжи лошади пугливо храпели, но не делали никаких попыток убежать прочь. Вообще в этой тьме трудно было что-нибудь разглядеть, и ухо должно было отчасти заменить глаз.
Петр и Эдуард заговорили по-французски с человеком, лежавшим на земле. Но тот отвечал им по-английски и сообщил, что он – кучер некоего лорда, которого только что утащили разбойники вместе с супругой, детьми и прочими слугами.
– Так, значит, это – англичане? – тихо сказал Петр. – Конечно, это – знакомые, эмигранты, встреча с которыми может принести вам пользу. Попытаемся освободить их!
– Но как настигнуть их в этой тьме и гуще леса? – возразил Эдуард.
– Вы только скажите своим людям, чтобы они повиновались моим распоряжениям! – произнес Петр.
Эдуард так и сделал.
Тогда Петр распорядился, чтобы десять человек из отряда спешились. Когда его распоряжение было исполнено, он сам тоже слез с лошади. Лошадей передали тем, которые остались в седле, и Петр приказал спешившимся следовать за ним.
Между прочим, призывы о помощи продолжались непрерывно, и это служило хорошим указанием дороги. Кроме того, бандиты, которых задерживало сопротивление пленников и детей, не могли двигаться так быстро, как их преследователи. К тому же они могли думать, что последние принадлежат к марешоссе (так назывался особый род конной стражи, специально оберегавшей проезжие дороги и шоссе; позднее этот институт был упразднен и заменен жандармерией) или к чинам полиции, которые в таких случаях обыкновенно довольствовались тем, что спугивали разбойников, но благоразумно не пускались прес