Как водится, пострадала родня преступников. Не избежали наказания также родственники царицы Евдокии Лопухиной. Ее отец был отправлен воеводствовать в Тобольск, братья — по городам. Можно предположить, что заговорщики ссылались на недовольство Лопухиных, а значит, и царицы, поведением царя, который открыто пренебрегал стариной. Ясно и другое: разлад с супругой обрел столь зримые черты, что Петр уже мало считался с родством.
9 марта царь покинул Москву. Две недели спустя посольский поезд пересек русско-швецкую границу близ Псково-Печерского монастыря. Первым крупным городом на пути движения стала Рига. Шведы встретили Великих послов с подобающими почестями. Поскольку посольство угодило в самый ледоход на Западной Двине, то путешественникам поневоле пришлось коротать время в городе. Петр, верный себе, стал с особым пристрастием взирать на рижские бастионы, о которые сорок два года назад споткнулся его отец. И не просто взирать — измерять, записывать и перерисовывать. Что двигало царем? Одно природное любопытство, усиленное вынужденным бездельем? Или далеко идущие цели, вовсе не дружественные по отношению к хозяевам? Если учесть, что отчет о крепостных сооружениях Риги писался симпатическими чернилами, то царя вполне можно обвинить в самом заурядном шпионстве.
72-летний генерал-губернатор Риги Эрик Дальберг оказался в щекотливом положении. На своем долгом веку (губернатор начинал служить еще в Трицатилетную войну) ему пришлось повидать немало венчанных особ. Но чтобы особа столь высокого ранга выступала в роли соглядатая? Вообще-то тогда сам Дальберг исполнял роль «начальника разведки» при короле Карле X. Именно он в 1657 году надоумил короля атаковать будто бы беззащитный с южной стороны Копенгаген. Сведения оказались ошибочными, и шведов встретил такой жестокий огонь, что из трехтысячной колонны штурмующих мало кто уцелел. Теперь генерал-губернатор решил вспомнить старое и как-то прервать шпионскую миссию царя, избегая — таков был наказ из Стокгольма — обострять при этом отношения с Москвою. Пока Дальберг ломал голову над этой трудноразрешимой проблемой, шведские часовые, не особенно мудрствуя, выдворили с бастионов Петра. Причем очень неучтиво, пригрозив в случае неподчинения применить оружие. Разразился грандиозный скандал. Угрожали оружием уряднику Михайлову. Он хоть и инкогнито, но все-таки царь!
Дальбергу пришлось извиняться. Извинения приняли, однако Петр был до глубины души оскорблен. Теперь в Риге его раздражало буквально все. Торговые люди только на вид «зело правдивые» — на самом деле готовы удавиться за полушку. Порядок пребывания посольства уподоблен рабству — ничего толком нельзя осмотреть и потрогать: «Сыты были только зрением».
Всю эту историю можно было бы и забыть. Но несколько лет спустя она была извлечена на свет для оправдания разрыва русской стороной «вечного мира» со Швецией. Мол, шведы в Риге нанесли столь сильное оскорбление его величеству, что ему ничего не остается, как силой защищать свою честь. Конечно, Петр в рижской истории повел себя не лучшим образом. Однако он ни на мгновение не усомнился в своей правоте. Так что этот случай — не просто повод, а и всамделишняя обида, высветившая Петра как человека злопамятного и даже мстительного. Когда в 1710 году русские войска осадили Ригу, Петр принялся лично палить по городу, после чего не без удовлетворения отписал Меншикову: «Так Господь привел увидеть начало нашего отмщения сему проклятому месту».
Дальнейший путь царя протекал без инцидентов. Местные власти устраивали посольству пышные приемы, при этом старательно подыгрывая Петру в его намерении скрыть правду о своей персоне. Из столицы Курляндии, Митавы, Петр морем проследовал в Кёнигсберг. Здесь его встретил бранденбургский курфюрст Фридрих III. Этот правитель, мечтавший увенчать себя королевской короной, давно искал союзников для войны со Швецией, великодержавие которой мешало всем его планам. Курфюрст первым заговорил о необходимости создания союза против грозного балтийского соседа. Царь, связанный войной с Турцией, уклонился от прямых обязательств.
В Кёнигсберге Петр задержался. В Речи Посполитой заканчивалась борьба за освободившийся после смерти Яна Собеского польский престол, которую вели между собой курфюрст саксонский Август Сильный и принц Конти. Принц был ставленником Франции, а Франция — традиционный союзник Швеции и Турции, что, конечно, не устраивало ни Фридриха III, ни Петра. Поддержка Петра и Фридриха, впрочем, совсем не гарантировала победы Августу: польский сейм был переменчив, как флюгер в ветреную погоду. Поэтому пришлось дожидаться результатов выборов, от которых многое зависело в международном раскладе в Восточной и Центральной Европе.
Остановка в Кёнигсберге не тяготила Петра. В городе было что посмотреть. В сопровождении главного инженера прусских крепостей подполковника Штернфельда царь принялся осваивать теорию и практику баллистики. Обучение завершилось вручением аттестата, подтверждавшего мастерство «московского кавалера Петра Михайлова». Царь должен был быть доволен: аттестат предлагал «признавать и почитать» его обладателя «за совершенного в метании бомб, осторожного и искусного огнестрельного художника».
Наконец из Польши пришло долгожданное известие об избрании Августа. Теперь можно было двигаться дальше. Путь лежал в Голландию. Петр оставил свиту и с немногими сопровождающими отправился в дорогу. Ехали быстро, всячески соблюдая секретность, — весть о Петре успела облететь всю Германию, так что масса зевак стремились поглазеть на царя московитов. Раздражение Петра было столь велико, что Берлин он проскочил без остановки, ничего не осматривая и не выглядывая в окно кареты!
Быстрота обернулась неожиданным конфузом. В Берлине царя поджидала супруга Фридриха III, София Шарлотта Бранденбургская, женщина образованная и умная, сумевшая не затеряться даже в Версале. Кюрфюрстина была большая охотница до всякой экзотики и, конечно, никак не могла упустить такое знакомство. А Петр для нее был именно экзотикой, «редким зверем» (слова принцессы), вылезшим из своей берлоги. Ради этого она готова была пойти даже на жертвы. «Хоть я враг нечистоплотности, но на этот раз любопытство берет верх», — признавалась Шарлотта, для которой незнание Петром придворного этикета — об этом ей успели отписать — было синонимом нечистоплотности.
Шарлотта вместе с матерью, вдовой курфюрста ганноверского Софией, кинулась следом за Петром. Настигнуть его удалось в городе Коппенбрюгге. Царю, остановившемуся в местной гостинице, было послано любезное приглашение на обед. Петр неохотно согласился, поставив непременным условием, чтобы за столом присутствовали только самые близкие принцессам люди. Историкам повезло, что на пути царя оказались эти две женщины: обе оставили воспоминания об этой встрече.
Царь, явившийся на встречу в матросском костюме (!), поначалу сильно дичился — краснел и отмалчивался. Чувствовалось, что он не знает, как себя вести со столь знатными особами (это, в конце концов, не жены и дочери купцов и офицеров из Немецкой слободы). В порыве отчаяния Петр даже закрыл лицо руками и пробормотал: «Ich kann nicht sprechen» — «Я не умею говорить по-немецки». Но благовоспитанным дамам удалось успокоить и разговорить высокого гостя. По-видимому, это было неожиданно даже для самого Петра. Он повел себя легко и непринужденно. Обед растянулся на четыре часа и завершился русскими танцами (за музыкантами послали в царский обоз), которые принцессы признали «гораздо лучше польских», и обменом табакерками между царем и молодой хозяйкой.
И старшая, и младшая курфюрстины подчеркнули естественность, непринужденность и живой ум Петра. Отвечал он «всегда умно, кстати и с живостью», заметила Шарлотта. Ганноверская принцесса также отметила удивительную способность царя на лету улавливать суть дела. Не остались без внимания и грубые манеры Петра: он, к примеру, совсем не знал, что делать с салфеткой. Во время беседы царь с гордостью показал мозоли, заработанные на строительстве кораблей (между прочим, это уже были настоящие, вечные мозоли подлинного труженика, которые не сходят после прекращения трудов), и не постеснялся объявить, что для него кораблестроение увлекательнее любой охоты.
Принцессы сумели разглядеть за порывистостью и грубостью Петра человека незаурядного. Старшая, София, именно так написала: «человек необыкновенный», сделав заключение, которое говорит о ее проницательности: «Этот государь одновременно и очень добрый, и очень злой, у него характер — совершенно характер его страны. Если бы он получил лучшее воспитание, это был бы превосходный человек, потому что у него много достоинств и бесконечно много природного ума». Словом, ехали смотреть «редкого зверя», а увидели «человека необыкновенного», что, впрочем, не означало отказа курфюрстины от «европейского» восприятия Петра — дикого царя диких московитов.
Стороны разъехались, довольные друг другом. Не особенно щедрый на подарки, Петр на этот раз не стал скупиться и отправил любезным хозяйкам соболей и парчу.
Голландские предпочтения Петра — страница особая. На первый взгляд складывается парадоксальная ситуация. Самодержавный государь бредил страной, некогда отказавшейся от «услуг» испанского короля. Однако Петра не волновали вопросы политического устройства. Это как раз было то немногое, что он не собирался менять. Притягивали не строй, а трудолюбие, ум, ухоженность бюргерской Голландии, ее повседневность, люди, сама атмосфера и течение жизни.
Некогда Голландия была одной из 17 провинций Нидерландов. Часть этих провинций лежали ниже уровня моря, отчего и назывались Нидерландами — низинными землями. Здесь издавна шла борьба человека с водной стихией. Трудолюбивые голландцы отвоевывали у моря и болотистых низменностей земли, с которых затем собирали обильные урожаи. Вода периодически прорывала и размывала земляные дамбы, но голландцы не отчаивались — возвращали утраченное и возобновляли свое наступление. Только за первые два десятилетия XVII века на востоке Нидерландов было создано около 40 тыс. га гольдеров — осушенных и защищенных от наводнений участков плодородной земли, пущенных преимущественно в сельскохозяйственный оборот.