Победа в крупном полевом сражении в канун генеральной баталии имела огромное значение. Лесная окончательно смыла позор Головчина. «Первая проба солдатская» (выражение Петра) вселила пошатнувшуюся уверенность в собственных силах. Но царь, обыгрывая девятимесячную разницу между Лесной и Полтавой, вовсе не поэтому назвал сражение при Лесной «матерью Полтавской победы». Сколь ни приятно было смотреть на толпы пленных и на захваченные неприятельские орудия, главное все же заключалось не в этом. Невосполнимый ущерб королевской армии нанесла потеря военных припасов и продовольствия. Полтава началась с тех сотен разбитых, брошенных и сожженных фур, которые так и не добрались до главной армии. В результате после Лесной проблема снабжения армии стала до такой степени важной, что окончательно подчинит себе стратегию шведов. Перспектива, по сути, свелась к двум вариантам: или поспешное отступление к собственным базам, или энергичное движение на Украину. В сознании шведов Украина теперь представлялась страной, истекающей молоком и медом. И этим молоком и медом, а заодно и столь необходимыми боеприпасами и зимними квартирами короля обещал снабдить Мазепа.
Известие о неудаче шведов быстро достигло европейских столиц. В Копенгагене были обрадованы поражением извечного противника. «Победу над шведским генералом Левенгауптом здесь приписывают к великой славе… царского величества, королю же шведскому к крайней худобе», — доносил посол В. Л. Долгорукий. Надо сказать, что шведские пропагандистские листки с описанием успехов вечно победоносного Карла XII порядком всем надоели. Конфуз с Левенгауптом дал повод поиронизировать над шведами, все прежние успехи шведского оружия теперь можно было поставить под сомнение не в смысле их отсутствия, а результативности: «Стокгольм: играю-играю, все выигрываю, а прибыли не имею». Кажется, сам Карл XII ощутил всю неловкость своего положения. В самом деле, игра продолжалась уже около года, но, как ни бодрились шведы и как ни превращали каждую удачную стычку в крупный успех, война приносила пока лишь одни убытки. Король, по признанию Юлленкруга, в эти дни скорбел, «что все его планы разрушены». На время он даже потерял сон, ночью заходил в палатки своих доверенных людей, садился и тяжело молчал. О чем он думал в этот момент — тайна. Но Юлленкруг высказал подозрение, что король впервые усомнился в правильности своего решения — идти воевать в Россию.
Сентябрь стал для Петра победным месяцем. Еще в середине сентября было получено известие об успешном отражении нападения на Санкт-Петербург Либекера. Враг был сильно потрепан и отогнан от города. Конец месяца завершался разгромом Левенгаупта. Наученный прежними неудачами, царь не в пал в эйфорию. Но настроение в главной квартире было приподнятое. Октябрь все в одночасье переменил, обрушив новое испытание — измену Мазепы.
Борьба на Украине
Иван Степанович Мазепа принадлежит к тем историческим фигурам, вокруг которых периодически разгорались острейшие идеологические баталии. В итоге на современном постсоветском пространстве «существуют» как бы два Мазепы. Один — восходящий чуть ли не к временам Петра с его обличительными указами. Мазепа в них — изменник царю, Российскому государству, клятвопреступник, «враг малороссийского народа». Другой, «украинский Мазепа» — национальный лидер, трагическая и одновременно героическая личность, сторонник создания суверенной и единой Украины, защитник народа и борец с тиранией Петра и «московским гнетом». Само выступление Мазепы трактуется как акт самообороны. Цель Мазепы благородна и не подвергается сомнению; упрек если и звучит в его адрес, то в плане его нерешительности и непоследовательности. Еще Мазепа в украинской панегирической литературе — образованный, свободно владевший латынью человек, не чуждый поэзии, книжник, меценат, покровитель культуры эпохи «украинского барокко». Наконец, он почти романтическая личность, «чаровник» — достаточно здесь вспомнить любовь старого гетмана к Матрене, дочери генерального судьи Василия Кочубея и своей крестнице.
Разность взглядов на одну и ту же личность — явление обычное. Особенно если сам герой оказывается связан с национальными приоритетами и обидами. Здесь всегда оказывается много политики, актуальным становится сегодняшнее, преломляющее прошлое. И все же это не освобождает от необходимости дать взвешенную оценку личности, вписать, а не вырвать его из того исторического контекста, в котором герою довелось жить и действовать. Историческая интерпретация не должна подменяться политической манипуляцией. Надо помнить, что настоящее всегда шире и актуальнее истории. Оно вмещает в себя слишком много, чтобы ограничиваться лишь одним, каким бы оно ни было, плохим или хорошим прошлым. История — не просто память, а ее осмысление и преодоление. Будущее, конечно, можно построить на обидах и претензиях, но только какое это будут будущее?
Новейшая российская историография, справедливо не принимая трактовки Мазепы большинством современных украинских историков, должна все же критически осмыслить и свои исходные позиции. Не следует забывать, что есть Мазепа — реальный исторический герой, и есть Мазепа — символ, олицетворение вполне определенной национальной идеи. И этот второй Мазепа, «оторвавшись» от первого, существует и действует в совсем ином измерении. При этом он тоже вполне «реален» и функционален, хотя, по сути, это знак, национальный символ, воплощенная в образе идея суверенности. Забывать или игнорировать этот факт национального самосознания части украинцев было бы ошибкой. Одним из первых это понял Г. П. Федотов. В своей пророческой статье «Судьба империи», предсказавшей распад СССР задолго до его распада, он писал: «Пробуждение Украины, а особенно сепаратистский характер украинофильства изумил русскую интеллигенцию и до конца остался ей непонятным. Прежде всего потому, что мы любили Украину, ее землю, ее народ, ее песни, считали все это своим, родным. Но еще и потому, что мы преступно мало интересовались прошлым Украины за три-четыре столетия, которые создали ее народность и культуру, отличную от Великороссии. Мы воображали по схемам русских националистов, что малороссы, изнывая под польским гнетом, только и ждали, что воссоединиться с Москвою. Но русские в Польско-Литовском государстве, отталкиваясь от католичества, не были чужаками. Они впитали в себя чрезвычайно много элементов польской культуры и государственности. Когда религиозные мотивы склонили казачество к унии с Москвой, здесь ждали его горькие разочарования». И еще одна цитата, заставляющая задуматься: «Ярче всего наше глубокое непонимание украинского прошлого сказывается на оценке Мазепы…»
Совсем еще недавно, рассказывая об истории «воссоединения» Великороссии и Украины, историки обращали внимание прежде всего на то, что способствовало сближению двух народов: этническое родство, единая вера, культурная близость, общее историческое прошлое. Эти общие черты не были выдумкой «великодержавных историков». О них хорошо были осведомлены современники событий. «У нас одна вера и богослужение, одно происхождение, язык и обычай», — писал за четверть века до присоединения Украины киевский митрополит Иосиф Борецкий. Про «одну кровь и одну веру» говорили в канун Переяславской рады и в Варшаве, высказывая вполне обоснованные опасения по поводу ориентации казачества на «царя восточного». Однако за обстоятельствами, способствующими сближению Украины и Москвы, обыкновенно забывали упомянуть и то, что их разъединяло, особенно если иметь в виду политическую культуру и менталитет элит русского и украинского общества. Старшина давно и настойчиво стремилась врасти в правящее сословие Речи Посполитой, обрести «златые шляхетские вольности» и стать третьей государственной составляющей — вместе с Польшей и Литвою — в Речи Посполитой. Правящие круги Речи Посполитой с не меньшим упорством парировали эти усилия, не отказываясь при этом от беззастенчивой эксплуатации военного потенциала казачества. Эта политика, столь же исторически объяснимая, сколь и близорукая с точки зрения будущности Речи Посполитой, толкала казачество то в сторону Москвы, то к Крыму и султану.
Здесь следует учитывать воздействие двух обстоятельств, упрочивающих московский выбор. Во-первых, огромное значение имел религиозный вопрос, стремление защитить православную веру. Во-вторых, симпатии к Московскому государству низов украинского общества. Мечтая избавиться от ненавистной «панщины», религиозного и национального угнетения, крестьянство вовсе не испытывало того трепета перед шляхетскими правами и польской культурой, который был свойственен старшине. В последующем, когда московское правительство столкнется с постоянными колебаниями верхов казачества, эти устойчивые настроения низов станут одной из опор царского владычества на Украине.
Что бы ни писали позднее историки и как бы ни складывались в последующем русско-украинские отношения, решение Переяславской рады о принятии московского подданства носило характер национального выбора. И даже если Хмельницкий и его преемники обращали свой взгляд на восток в поисках выгод сиюминутных, с легкой готовностью отречься, торгуясь с Москвою Варшавой, а с Варшавой — Москвой, не эти настроения были определяющими. Правда, современные украинские исследователи следом за классиком украинской истории М. Грушевским пишут, что Б. Хмельницкий ставил целью завоевание «полной государственной независимости Украины в ее исторических границах». По их утверждению, эта государственная идея стала главенствующей для украинского народа в последующие десятилетия и даже столетия. Отступление же от нее и компромиссы, такие, как обращения за подданством в Москву, имели целью сохранение государственности и были порождены «неблагоприятными условиями». Спору нет, национально-освободительное движение или даже украинская национальная революция середины XVII столетия (так не без серьезных оснований трактуют многие украинские исследователи эти события) протекала в непростой обстановке. Однако ссылка на «неблагоприятные факторы» — слабое объяснение, почему проект создания независимого Руського (Украинского) государства оказался неосуществим. Причины следует искать все же в самом украинском обществе, причем не только в узкокорыстной позиции старшины, нередко выдаваемой за всеукраинскую позицию, а в предпочтениях и реальном выборе рядового казачества, населения городов и сел.