пока наконец его не успокоила ударившая в висок пуля под стенами норвежской крепости Фредериксхаль на исходе 1718 года.
…Прибежавшие на зов хирурги осмотрели рану короля. Кость была раздроблена. Чтобы удалить осколки, надо было сделать глубокий надрез. Это была болезненная операция, тем более что в те времена не было анестезии. В лучшем случае, для того, чтобы заглушить боль, раненому давали вина или водки. Но король не пил крепких напитков. Врачи заколебались. Очнувшийся Карл прикрикнул на них: «Режьте смелее!»
В чем нельзя отказать противнику Петра, это в мужестве. Карл даже сделал то, на что не решились хирурги, — сам обрезал воспаленную кожу по краям раны. Король слишком хорошо знал, что в лагере все будут интересоваться, как вел он себя во время операции. Значит, нельзя было позволить себе ни малейшей слабости. Напротив, та магическая, завораживающая солдат и офицеров сила, исходящая от короля-героя, должна была окрепнуть. Карл был верен себе: он и из раны делал легенду.
Однако на деле быль о мужестве короля оказалась слабым утешением. Утрата была слишком ощутимой. Как раненый ни бодрился, уверяя, что не сегодня завтра поднимется и все станет на свои места, началось воспаление. Врачи втихомолку заговорили об ампутации ноги. С 19-го по 21 июня и эта мера казалась уже бесполезной — Карл лежал в полузабытьи, между жизнью и смертью. Ранение короля сразу отразилось на течении событий. Несомненно, в эти дни в шведском лагере царили растерянность и уныние. Этим немедленно воспользовалась противная сторона. Место для лагеря у Петровского брода было признано непригодным — узко, далеко от Полтавы. Лагерь был перемещен к деревне Семеновка, в 8 верстах от города, и тут же укреплен. Адлерфельт, бесстрастно взиравший на активность царских войск, зафиксировал в своих «анналах»: «Неприятель продолжает беспрестанно окапываться». Новейший исследователь М. А. Кротов на основе краеведческой брошюры, изданной к 200-летию Полтавы, восстановил конфигурацию этого лагеря у Семеновки: то был ретраншемент, обращенный к кручам Ворсклы и прикрытый с запада, со стороны шведов, линией редутов. Учитывая, что только что был оставлен один лагерь, а через несколько дней будет возведен новый, в непосредственной близости от Полтавы, остается только восхититься необыкновенному трудолюбию русского солдата и последовательности Петра I, ни на шаг не отступающего от разработанного плана: на шведов и в самом деле надвигалась «шагающая» земляная крепость, опираясь на которую, можно было отразить столь любимые Карлом XII внезапные нападения и при необходимости развернуть войска для большого сражения.
22 июня кризис, опасный для жизнь короля, был преодолен. В тот же день фельдмаршал Реншильд, вступивший в командование армией, вывел полки в поле. Ждали нападения русских. Однако известие оказалось ложным — русские и не думали выходить за укрепления нового лагеря. Пришлось шведам ни с чем возвращаться к своим бивакам. Камергер Адлерфельд не без торжества записал: «Враг не имел желания напасть». Намерения напасть 22 июня действительно не было. Петр просто методично и последовательно стягивал силы и выискивал наиболее удобную позицию для боя.
Реншильд, несмотря на солидный возраст и бесспорные заслуги, не обладал авторитетом Карла XII и той ясностью, которая отличала тактические решения короля. К тому же он был резок, высокомерен и не терпел возражений. Стоявший во главе пехоты генерал Левенгаупт (Реншильд до ранения короля возглавлял кавалерию) никак не мог найти с ним общий язык. Утонченный аристократ с университетским образованием и вечно недовольный служака фельдмаршал не терпели друг друга. Пока во главе армии стоял король, эта неприязнь сглаживалась. Но с назначением Реншильда равновесие нарушилось. И это было еще одно следствие рокового ранения Карла, давшее в последующем шведским ученым возможность порассуждать об исходе Полтавы в стиле: что бы было, если бы казацкая пуля пролетела мимо. Не следует, впрочем, особенно упрекать в этом шведских историков. Национальное чувство обладает тем странным свойством, что очень долго болит по поводу всякого своего поражения. Мы и сами нередко впадаем в подобный недуг, отчего старательно перебираем реальные и надуманные фатальные обстоятельства, укравшие у наших военачальников очередной шанс на удачу. Наверное, иногда так и случалось. Но только не под Полтавою, где шведам едва ли мог помочь даже вдохновенный гений их воинственного короля. Рвалось, где тонко. А тонкой стала вся мощь шведской армии, заброшенной капризом Карла и извилистыми путями войны на Украину, где правила игры стал диктовать уже не король, а царь.
В целом надо признать, что оценка современных шведских историков Полтавы — взвешенная и далекая от угарного патриотизма, который иногда проскальзывает в работах соотечественников. Они отдают должное мужеству своих солдат и офицеров, их несгибаемому чувству долга. Но они признают почти полную безнадежность положения, по крайней мере на тот момент, когда первые орудийные залпы возвестили о начале генеральной баталии. При этом просчеты объясняются не одним только упрямством короля, с маниакальным упорством идущим навстречу гибели, а и тем, что для шведов было внешним фактором — быстрым ростом могущества России на фоне истощения собственных ресурсов, необыкновенным умением Петра творчески перенимать чужой опыт и т. д. Шведские исследователи давно пришли к выводу, что имперское бремя было не по плечу Швеции. Ее людские и материальные ресурсы не соответствовали масштабам имперских задач. Страна рано или поздно должна была надорваться, и она в самом деле надорвалась, представляя к концу Северной войны печальное зрелище. Полтава в этом смысле — освобождение от изнуряющего имперского бремени, событие, заставившее Швецию изменить вектор своего развития.
По данным шведских историков, в канун сражения в строевых частях насчитывалось чуть больше 24 тысяч человек. Впрочем, население лагеря под Полтавою было значительно больше. На возах, телегах, в палатках обитали еще несколько тысяч человек — то были раненые, инвалиды, военные чиновники, денщики, прислуга, жены и дети офицеров и даже солдат. Первоклассная армия Карла не была свободна от традиции таскать с собой всю эту уйму народу, кочующую вместе с офицерами и солдатами по дорогам войны. Правда, при необходимости король без всяких раздумий бросал обитателей обоза на произвол судьбы.
Этим не исчерпывались силы шведов. Были еще союзнические войска в лице Мазепы и запорожских казаков. Однако Карл, не доверяя казакам, предпочитал держать их подальше от себя.
Лагерь у деревни Семеновки Петр посчитал не отвечающим разработанному стратегическому замыслу — как можно ближе придвинуться и стеснить противника. 25 июня русские части покинули Семеновку и вышли наконец к месту будущего сражения. Новый лагерь был устроен в 5 верстах от Полтавы, у Яковецкого леса. Шведы были так близки, что в стане русских были слышны все их сигналы. В считаные часы были возведены укрепления. Для ускорения работ войска несли заранее изготовленные фашины и «испанские рогатки». Строительство оборонительных сооружений не прекращалось, по сути, до самого начала сражения. На валах, реданах и угловых бастионах, образовавших неровный прямоугольный «транжамент», Брюс расставил около 70 орудий. Последняя запись в дневнике Адлерфельта, который три дня спустя будет сражен ядром в нескольких шагах от королевских носилок, была как раз посвящена этим приготовлениям русских: «Враг сделал великие передвижения, неуклонно приближаясь все более и более и строя земляные укрепления». Королевский «летописец» мог, конечно, сделать акцент на стремление царя отгородиться от шведов валами и редутами. Но если б он был вдумчивым наблюдателем, то мог заметить, что каждая из сторон русского ретраншемента имела несколько выходов. На западной и северной их было по четыре, на южной — семь. Укрепленный лагерь, таким образом, позволял войскам не только отразить неприятеля, но и быстро перейти в наступление. А это свидетельствовало о многом в настрое русских, готовых быстро перейти от обороны к контрнаступлению.
Выдвигаясь на позиции к Яковецкому лесу, Петр не исключал, что Карл XII тотчас двинется в наступление. Г. Головкин в тот день даже писал П. Толстому, что войска, подойдя к месту нового лагеря, выстроились в боевые порядки. Но на этот раз уже шведы остались на месте. Было, однако, ясно, что стороны сблизились настолько, что начало генеральной баталии — вопрос ближайших дней или даже часов. «И тако вскоре главной акции ожидати, в чем дай Вышний щастие», — такими словами заканчивал свое послание Петру Андреевичу канцлер. Не исключался, впрочем, и иной сценарий развития событий, о котором упомянул уже в своем письме А. Д. Меншиков. «Вчерась обоз свой перенесли мы сюда, — писал Светлейший, — и хотя ближе к неприятелю, только зело в удобном месте стали и траншемент построили, и чаем, что неприятель вскоре принужден будет место сие оставить и идти далее, когда надеемся… с городом коммуникацию свободную получить. В прочем у нас… благополучно и опасности никакой нет, понеже… наша армия вся здесь в совокуплении». Несомненно, в этом случае деблокада Полтавы рассматривалась как важная задача. Но еще более важной виделась задача преследования на марше ослабевшего неприятеля.
Перед наскоро возводимым ретраншементом располагалось большое поле — поле будущей битвы. Чтобы выйди к нему, надо было пересечь широкую прогалину между Малобудищенским и Яковецким лесами. Царь с одного взгляда оценил значение этого места. По лесу войскам не пройти. Значит, противник непременно двинется через прогалину. Здесь можно было расположить дозоры, на которые обязательно наткнутся шведы. Но Петру нужно было не просто обнаружить, а задержать противника. Был отдан приказ перегородить прогалину цепью редутов. В плане они повторяли букву «Т»{13}, «ножка» которой была обращена к неприятелю. «Ножка» получилась усеченной: если горизонтальная перекладина состояла из шести редутов, протянувшихся от одной опушки к другой, то вертикальная — из четырех, из которых два так и не успели отсыпать к началу сражения (их стали строить только в ночь с 26-го на 27 июня). С военной точки зрения это было выдающееся решение. При таком расположении редуты не только рассекали боевой строй неприятеля и срывали внезапную атаку, но и встречали его перекрестным огнем из ружей и орудий (расстояние между редутами равнялось 300–400 шагам). Не случайно 23 года спустя знаменитый полководец Мориц Саксонский так высоко оценил замысел русского командования: «Невозможно было наступать на московскую пехоту, не взяв этих редутов, так как нельзя было ни оставить их позади, ни пройти между ними, не подвергаясь опасности быть уничтоженным их огнем».