Между тем надо признать, что в сравнении с шумными прежними празднованиями, за которыми далеко не всегда стояли победы действительно весомые, Полтава того стоила. Она круто меняла всю политическую ситуацию в Восточной Европе. Известие о катастрофе, постигшей Карла XII, поразило всех. Ждали совсем иного. Разгрома варваров-московитов, дробления необъятной Московии, низвержения и даже убийства Петра. Противники Швеции уже ломали голову над тем, как остановить могучую поступь Владычицы Севера, которая подмяла под себя Московию и укротила своевольную Польшу. В одночасье все переменилось. Россия превратилась в богатую невесту, за которой бросились ухаживать европейские «женихи». Никогда еще Петр и его министры-послы при иностранных дворах не сталкивались с таким вниманием, как после «превеликой виктории». Комплименты и заманчивые предложения посыпались, как из рога изобилия. Сам «король-солнце» Людовик XIV, этот образцовый монарх, на которого равнялась половина Европы, изъявил желание породниться с Романовыми. И это после стольких лет пренебрежения и равнодушия! О брачных контактах заговорили владетельные князья Германии.
Изменилось отношение к русским послам. Им стали оказывать внимание, которое поначалу сбивало их с толку — нет ли здесь ошибки? Долгорукий прежде безуспешно пытался возобновить военный союз с Данией, суля ей крупные субсидии — в триста тысяч талеров. Ничего не получалось! Теперь датчане принялись осаждать царского посланника. Договор был заключен, причем «я не дал ничего, ни одного человека, ни одного гроша», хвастался князь. В самом деле, за дружбу теперь не надо было обязательно платить поставкой солдат и золота.
Полтава реанимировала Северный союз. У «усопшего» неожиданно пробился пульс и появилось дыхание. Надежду вернуть свою потерянную корону выказал Август Сильный. Он еще до Полтавы, по удалении Карла из Саксонии, начал антишведскую «пропагандистскую кампанию», добившись от Папы благословения на односторонний разрыв Альтранштадского мира. Однако уверенности в благополучном исходе затеянного не было, потому с объявлением войны курфюрст не спешил. Полтава и тут все переменила. Саксонская армия вновь пересекла границы Речи Посполитой. Польская знать, немало натерпевшаяся от шведского короля, приветствовала возвращение Августа. Трон Лещинского без поддержки шведских штыков рухнул сразу, едва не придавив незадачливого монарха.
В октябре 1709 года Петр встретился в Торне (устье Вислы) с Августом. Царь, конечно, уже не заблуждался в нравственных качествах своего новоиспеченного союзника. Но в отличие от «брата Карла» он готов был совладать со своими чувствами и забыть о прошлом. Это, однако, не означало, что цена союза осталось прежней. Август сильно «подешевел». Во время обеда Петр не упустил случая напомнить ему об этом. Когда-то в знак вечной дружбы они обменялись оружием. Царь похлопал по шпаге, подарку короля, — вот, мол, она всегда при нем. А как мой подарок? Август невнятно ответил, что подарок для него столь дорог, что он хранит его в Дрездене. Если бы завравшийся король знал, что за этим последует! Петр вызвался преподнести ему новый подарок — не оставаться же королю безоружным! — и вручил… ту же самую шпагу. Оказалось, что Карл отобрал царский подарок у Августа, а Петр — у Карла, в обозе под Полтавой. Жаль, что нам не дано узнать, как выглядел в момент вручения оружия Август. Он, конечно, был ушлый пройдоха, но не до такой же степени, чтобы невозмутимо выдержать подобный удар!
Союз был возобновлен. Август вновь вступал в войну со Швецией. Тогда же был подписан оборонительный договор с прусским королем Фридрихом I. Все это свидетельствовало о том, что прежний сковывающий страх перед Швецией уходил в прошлое. Отныне каждый спешил пристроиться к столу победителей, чтобы принять участие в разделе владений если еще не поверженного, то опустившегося на одно колено противника.
Еще в самом начале долгого и, по сути, бесконечного спора о степени предуготовленности петровских реформ С. М. Соловьев нашел далеко не научную, но очень образную формулу ответа на эту проблему: «Народ собрался в дорогу и ждал вождя». Сколь ни высок авторитет великого русского историка, осмелимся в этом случае возразить ему: никуда народ не собирался. XVII столетие, пускай и последнее в средневековой отечественной истории, и даже переходное, оставалось все же столетием с глубоко традиционным обществом и институтами. Это одна из особенностей нашего сознания — вечно подхлестывать отечественную историю — побудила исследователей прошлого скрупулезно выискивать в ней ростки нового. Поневоле скромный урожай новаций представлялся обильной жатвой, робкие трещины в основании традиционного общества — глубокими провалами. Уж очень хотелось если не отстать от Запада, то хотя бы приблизиться к нему, а значит, перенести отметку старта в Новое время в глубь собственной истории.
В настоящее время благодаря расширению нашего исторического знания о XVII веке мы знаем много больше о попытках преобразований и их характере во второй половине столетия. Стремление к новому, несомненно, прослеживается, но оно достаточно слабое. Пульсация если улавливается, то в самых верхах общества, как постепенное осознание необходимости перемен и изменений ценностных ориентиров. Так что если кто и собрался в дорогу, то не народ, а представители этого слоя. В этом утверждении нет ничего унизительного: в большинстве случаев в мировой истории застрельщиками перемен чаще всего выступали интеллектуальная и властная элиты.
В действительности в дорогу собрался Петр. Первым. И уже затем не без понукания — элита, не без палки — народ. Тем не менее итоги этого движения оказались впечатляющими. Особенно на пути к Полтаве.
Примечания
1 Два года спустя, в октябре 1674 года, по случаю крестин царевны Феодоры, рано умершей сестры Петра, Матвеев вместе с Кириллом Полуэктовичем был пожалован в бояре.
2 Так, историк А. П. Богданов считает, что Петр стал обучаться чтению раньше братьев, в конце 1675 года, в возрасте трех с половиной лет. Инициатором и учителем будто бы выступила его мать, царица Наталья Кирилловна, «интуитивная» сторонница так называемой Материнской школы Яна Амоса Коменского. Утверждение кажется нам сомнительным как в оценке «интеллектуальных» возможностей царицы, так и в плане фактического обоснования этого наблюдения.
3 Впрочем, в прежние времена возникло еще одно объяснение печального исхода противоборства. То — рок, судьба, уготованная странам, народам и их правителям. Ведь предсказывал же ровно за 154 года до Полтавы великий Нострадамус то, что произошло… под Полтавой:
Вначале восемнадцатого века
Восток дремучий с помощью луны,
Добившись небывалого успеха,
Отторгнет кус от северной страны.
4 Поведение Петра, решившего перехитрить Карла XII, — вполне «нормальное» с точки зрения тогдашней дипломатической практики. Не был царь удручен и трагической судьбой князя Хилкова, главы русского посольства, которому изначально предстояло расплачиваться за обман. Князю не суждено было вернуться домой. С началом войны он был арестован и просидел в Швеции до самой своей смерти — 15 лет! Судьба Хилкова — яркий пример того, когда подданный, даже высокородный, приносился без колебаний в жертву «государственной пользе».
5 Как водится, в литературе можно встретить разные данные о численности русского войска, устремившегося к Нарве. Устрялов определяет его численность в 30 тысяч человек, А. Петров — в 33 тысячи человек, Б. Тельпуховский пишет о 35 тысячах, Н. И. Павленко — 40 тысячах. Разночтения связаны с характером привлекаемых источников, методикой подсчета, изменением данных во времени. Бесспорно, однако, что численность подошедших к Нарве формирований была далека от мифических 80 и даже 100 тысяч, которыми оперировали в своих сочинениях шведские историки или Вольтер.
6 В русской и советской историографии назывались разные цифры численности шведской армии — от 12 до 30 тысяч человек. Шведские исследователи, в распоряжении которых находятся более достоверные источники, называют цифру в 10 540 человек — 5889 пехотинцев, 4317 кавалеристов и 334 артиллериста. Надо иметь в виду, что во время броска к Нарве какое-то число солдат отстали и не участвовали в сражении. Называется даже цифра в 8000–8400 человек, действительно принявших участие в бою со шведской стороны (Беспалов. С. 79; На пути к регулярной армии России. С. 31.).
7 Место рандеву — истоки реки Самары, к месту под названием Черный лес.
8 Цифра в 40 тысяч чаще всего встречается в научной и учебной литературе. Однако, учитывая оставленные части в Речи Посполитой, потери от болезней и столкновений, понесенные в боях до момента пересечения границы Московского государства, исследователи уменьшают ее до 32–33 тысяч человек (см. Мышлаевский А. З. Северная война 1708. От реки Уллы и Березины до р. Днепр. СПб., 1901. С. 1–2. Тарле писал о 35 с половиной тысячах человек (Тарле. С. 507). Такой известный исследователь, как П. П. Епифанов, называл цифру в 54 тысячи (См.: Епифанов П. П. Россия в Северной войне. ВИ, 1971, № 7. С. 119.).
9 Это не преувеличение — по условиям контрибуции каждый шведский солдат ежедневно получал 2 фунта хлеба и 2 кружки пива.
10 Посаженный Петром в тюрьму за свое «блестящее» командование под Гродно, Мюленфельс каким-то образом выбрался из заключения и перебежал к шведам. Под Полтавой «волонтер» Мюленфельс был пленен, опознан и расстрелян.
11 Расхождения отчасти объяснимы. Известно, к примеру, что Левенгаупт должен был посадить около тысячи солдат править фурами. Следует учитывать и другое обстоятельство: позднее, вступая в бой с Левенгауптом, русские исходили из цифры в 16 тысяч человек, полученной от пленных и перебежчиков. С этим, между прочим, связано бытование приятного для самосознания мифа о победе под Лесной меньшими силами над большими. На самом деле это было не так, хотя главный автор «мифа» — царь Петр — сам оказался жертвой заблуждения.