Апеллируя к возросшему национальному самосознанию русского народа, только что победившего могучего противника в Великой Отечественной войне, Сталин стремился подавить национальное чувство других народов, словно приставив их к «старшему брату». Национальные традиции, заветы предков, патриотизм – все это оказывалось как бы прерогативой русского народа, а малейшие попытки представителей других наций заявить о любви к своему народу и своей истории расценивались как «буржуазный национализм»[187], будто бы поддерживаемый извне с целью расколоть единство советского общества.
За годы войны суггестивные методы управления советским обществом заметно упростились и окончательно лишились нюансов, допускавшихся в 1920–1930-е годы[188]. Теперь все пропагандистские материалы должны были неукоснительно следовать безусловной директиве тоталитарного государства: есть лучшая в мире страна – великий и могучий Советский Союз, во главе которого стоит великий вождь трудящихся всех стран – генералиссимус И. В. Сталин, обладающий сверхъестественными способностями (компетентный во всех отраслях знаний и практик) и добродетелями (лучший друг, в кого ни ткни), а от всех подданных требуется личная преданность вождю и «его делу», и не дай бог попытаться выпятить свою индивидуальность на фоне этого божественного величия.
Иными словами, в массовом сознании Сталин должен был превратиться из живого человека в символ советской модели управления государством и обществом. Об этом свидетельствует не то анекдот, не то апокриф того времени: как-то на художественной выставке, рассматривая картины, Сталин подозвал к себе сына Василия и сказал: «Ты думаешь, что ты Сталин? Нет! Ты думаешь, что я Сталин? Тоже нет!» После этого он ткнул пальцем в картину «Утро нашей Родины» Федора Шурпина и произнес: «Вот Сталин!»
Однако на волне победной эйфории некоторые все-таки, как выразился К. Симонов, задрали хвосты. Особенно это относилось к военным и интеллигенции.
По Красной Армии поползли слухи, что и у нас, мол, скоро появятся частные хозяйства, будут распущены колхозы и т. п. Многие возвращались домой, глубоко проникнутые этими настроениями. Люди искренне верили, что наступит дружба со странами-союзниками, и связывали с этим свои планы на будущее. Несмотря на особые отделы, Смерш, политнадзор и пр., люди чувствовали себя в 1945–1946 гг. гораздо свободнее, чем в довоенное время[189].
Сталин не мог не понимать, что массированная пропаганда способна лишь внедрить в сознание людей политические клише, которые при определенных условиях, как, например, в начале войны, у многих легко вылетают из головы. Другое дело – искусство во всем его многообразии. Оно создает мифы, способные пережить многие поколения людей. Не случайно Иосиф Виссарионович много внимания уделял писателям: обхаживал М. Горького, переманил в СССР А. Н. Толстого, заигрывал с М. А. Булгаковым и И. А. Буниным (с последним – безуспешно).
Тоталитарный режим не мог допустить возникновения мифов, не то что противоречивших, но хоть в чем-то отклонявшихся от господствующей идеологемы.
Назойливая опека литераторов началась еще во время войны. В 1943 г. начальник Управления пропаганды и агитации (УПА) Г. Ф. Александров информировал секретарей ЦК ВКП (б) Маленкова и Щербакова о «грубых политических ошибках» целого ряда советских журналов. Наиболее скрупулезному «критическому анализу» в тот период подверглись произведения М. М. Зощенко, А. П. Платонова, И. Л. Сельвинского, а также творчество режиссера А. П. Довженко. К счастью, в горячке войны, что называется, пронесло. Более того, автор многих известных сатирических произведений Зощенко и другие литераторы в апреле 1946 г. были награждены медалью «За доблестный труд в годы Великой Отечественной войны»[190].
Однако явно набиравшее разгон послевоенное вольнодумство заставило Сталина перейти от использования мягкой силы к резким окрикам в адрес тех, кто явно выламывался из мейнстрима.
В начале августа Сталин обрушил ворох обвинений на А. А. Ахматову и М. М. Зощенко. Характеризуя творчество известной поэтессы, вождь заметил, что у нее есть только «одно-два-три стихотворения и обчелся, больше нет». О произведениях Зощенко Сталин отозвался еще более резко: «Пишет он чепуху какую-то, прямо издевательство. Война в разгаре, а у него ни одного слова ни за, ни против, а пишет всякие небылицы, чепуху, ничего не дающую ни уму ни сердцу». Понятно, что имелись в виду ум и сердце Иосифа Виссарионовича.
В итоге 14 августа 1946 г. появилось постановление ЦК ВКП (б), подвергшее разгромной критике журналы «Звезда» и «Ленинград»[191]. В опубликованном документе отмечалось, что «Ленинградский горком ВКП (б) проглядел крупнейшие ошибки журналов, устранился от руководства ими».
Вслед за постановлением от 14 августа последовали другие: «О репертуаре драматических театров и мерах по его улучшению» (26 августа), «О кинофильме „Большая жизнь”» (4 сентября). Разгромной критике подверглась вторая серия картины С. Эйзенштейна «Иван Грозный». Режиссера обвинили в том, что он обнаружил невежество в изображении фактов истории, представил царя «чем-то вроде Гамлета», в то время как Сталин считал его выдающимся человеком с сильной волей и характером.
Объектами нападок стали именно те области культуры, которые в послевоенное время были наиболее доступны широким народным массам.
Некоторое время спустя был нанесен удар по представителям музыкальной культуры. 10 февраля 1948 г. ЦК ВКП (б) принял постановление «Об опере „Великая дружба” В. Мурадели». Критике подверглись Мурадели, Шостакович, Прокофьев и другие композиторы за то, что в их музыкальных произведениях не было ни единой мелодии, которую мог бы насвистывать простой рабочий. Одновременно провозглашалось, что русская классическая опера – лучшая в мире. В музыке предписывалось черпать вдохновение исключительно из наиболее распространенных народных мелодий[192].
Особо катастрофических последствий для ошельмованных творцов не последовало, но всяческие препятствия к распространению произведений искусства, хоть в чем-то не вписывавшихся в идеологическую доктрину государства, со стороны различных надзирающих органов продолжались вплоть до распада СССР. Жертвами этой практики впоследствии пали Пастернак, Бродский, Солженицын и многие другие деятели искусства.
Тем не менее никто не сможет отрицать, что наряду со сверхцентрализацией государственного управления и жесткой мобилизацией армии и общества идеологическое слаживание на основе государственничества и патриотизма также явилось одним из источников победы над нацистской Германией в Великой Отечественной войне.
В сознании советских людей это была великая победа Добра над Злом. Для полноты чувства глубокого удовлетворения от великого подвига советского народа требовалось международное признание этого факта.
Глава 3Суд возмездия
§ 1. К истории вопроса
В любом крупном военном противостоянии каждая сторона считает себя представительницей сил Добра, а своих противников – поборниками Зла. Победа в войне должна служить доказательством, что победитель, несомненно, выиграл так называемый Божий суд и потому находится на стороне Добра. Впрочем, это очевидно для населения победившей стороны, а для жителей проигравших и нейтральных стран – отнюдь нет.
Ни в одной войне за всю историю человечества воюющие стороны никогда не были образцами гуманизма и милосердия. Как говорится, на войне как на войне: массовое истребление солдат, насилие и бесчинства в отношении мирного населения, ужас, страх, кровь и смерть. Такое не прощается и не забывается. Так что доказательство, образно говоря, легитимности принадлежности победителя к силам Добра требует дополнительных усилий.
В истории, в том числе русской, много примеров, когда разрешить возникший спор сугубо легальными (судебными) способами было невозможно и в соответствии с действовавшими законами или обычаями назначался смертельный поединок[193] между противоборствующими сторонами – в надежде, что всемогущий Господь не останется равнодушным, когда к нему обращаются с мольбой, сверхъестественным образом вмешается в происходящее, и таким образом правосудие свершится.
Однако если спорящими сторонами являются государства, то кто тот судья, способный объявить вердикт «Божьего суда», что правда на стороне победителя?
Первая попытка найти такого судью была предпринята победителями Наполеона Бонапарта, заявившими о намерении предать его суду по обвинению в гибели сотен тысяч людей и иных преступлениях во время многочисленных наполеоновских войн. «Власти заявляют… что Наполеон Бонапарт поставил себя за рамки гражданских и социальных отношений и, как враг и разрушитель мира во всем мире, предал себя судебному преследованию». Лидеры антифранцузской коалиции (Священного союза[194]) если не понимали, то чувствовали, что они – представители прошлого, в то время как Наполеон – явный посол из будущего, так что их принадлежность к силам Добра далеко не очевидна. Тем не менее за состоявшимся обсуждением действий не последовало[195].
Вторая попытка была осуществлена по итогам Первой мировой войны. США с согласия других стран Антанты фактически приняли на себя роль международного арбитра в деле окончания Первой мировой войны и последующего установления мирового порядка. Но не все государства были с этим согласны, и в том числе не вовлеченная в этот процесс Советская Россия.