[429]).
Казалось бы, принятые меры дают положительный результат: если на июнь 1941 г. население СССР насчитывало 195 млн человек, в декабре 1945 г. – 172 млн то на начало 1961 г. – уже 216 млн человек[430].
Однако именно в начале 1960-х гг. произошло исчерпание главного ресурса экономического и демографического роста страны – крестьян. После того как численность городского населения стала превышать численность сельского, рост населения СССР стал резко замедляться[431] и ко времени распада Союза если и был, то за счет среднеазиатских республик. Никакие патерналистские меры государства вроде поддержки и охраны материнства и детства, улучшения жилищных условий, строительства детсадов, яслей и тому подобные не могли заставить городскую семью заводить более одного-двух детей[432].
Собственно, для экономически развитых стран тенденция к уменьшению рождаемости и увеличению продолжительности активной жизни населения стала общей.
В ходе войны и в первые годы после нее были нередки случаи создания семей советскими военнослужащими и военнопленными с иностранными подданными из Восточной Европы. Однако проникновения чужеродных элементов в ряды советских граждан советская система допустить не могла. С 15 февраля 1947 г. Указом Президиума Верховного Совета СССР «О воспрещении браков между гражданами СССР и иностранцами»[433] были запрещены браки между гражданами СССР и иностранными гражданами. Браки, заключенные ранее, признавались недействительными. Соответствующие изменения были внесены в Кодекс законов о браке, семье и опеке РСФСР[434]. Наказание за нарушение указа следовало по ст. 58 УК РСФСР как за «антисоветскую агитацию». В данном случае под ней подразумевался сам факт заключения брака с иностранцем. Отказ от советского гражданства для вступления в брак приравнивался к измене Родине. Такая «забота» о советских гражданах не имела какого-то серьезного демографического или социального обоснования. Речь шла о всецелом и беспрекословном исполнении директив партийного руководства страны. Указ от 15 февраля 1947 г. был отменен 6 ноября 1953 г.
Сталин и его окружение, памятуя об уроках истории, очень боялись новых декабристов. Народ, победивший страшного врага, естественно, проникся чувством собственного достоинства, рассчитывал на награду в виде облегчения своей участи. Эти настроения власти стремились подавить в зародыше проверенным способом – репрессиями.
В отличие от массовых репрессий 1937–1938 гг., когда показательные процессы осуществлялись над якобы лидерами антисталинской оппозиции, в послевоенный период показательно судили обычных граждан. Если Большой террор имел классовую направленность, то репрессии 1946–1947 гг. были направлены против всего населения страны: одних нужно было посадить, других – запугать. Не случайно число заключенных в тюрьмах и лагерях достигло своего максимального значения за всю историю СССР именно на рубеже 1940–1950-х гг.[435]
Судилища над «изменниками» не только не пугали людей, но и могли вселить в их сердца праведный гнев. А вот показательные расправы над рядовыми несунами порождали панический страх и обостряли застарелый рефлекс «не высовываться».
Глава 6Преступление и наказание
§ 1. Замысел
На протяжении всей советской истории степень управляемости правом со стороны руководителей партии постоянно менялась. Если во времена революционного апокалипсиса позитивное право начисто отсутствовало и жизнь регулировалась Правом катастроф, поскольку имперские законы были отменены, а новые еще не приняты, то конструирование советского законодательства во времена НЭПа осуществлялось в соответствии с безусловными директивами большевистского режима[436]. Таким образом, управляющая роль Права катастроф была заложена в фундамент советского права, что и было закреплено в его официозном определении[437].
Управляющая роль внутренней «матрешки» права (Права катастроф) была особенно наглядно продемонстрирована во времена сплошной коллективизации, массовых репрессий и Большого террора[438]. Решения Политбюро и лично товарища Сталина были более значимы, нежели любой закон или кодекс.
Катастрофа, разразившаяся в первые месяцы Великой Отечественной войны, естественным образом ввергла позитивное право в анабиоз, а Право катастроф вновь стало единственным социальным регулятором, находившимся в руках нового чрезвычайного органа государственного управления – ГКО.
В послевоенный период в условиях начинавшейся холодной войны со странами Запада, грозившей вылиться в новую мировую войну, возврат к «матрешечной» структуре советского права происходил довольно медленно, но неуклонно. Управляющая роль Права катастроф была вновь наглядно продемонстрирована именно в сфере репрессивного законодательства в ходе террора по отношению к чересчур много вообразившему о себе народу, победившему в войне.
Предложенный в настоящей главе анализ уголовного, уголовно-процессуального законодательства и судопроизводства в рассматриваемый период, с одной стороны, дополняет уже проанализированную репрессивную динамику, с другой – позволяет наиболее полно понять дуалистическую природу советского права.
§ 2. Преступление
К концу 1930-х – 1940 гг. обвинения в «контрреволюционных преступлениях» были вытеснены обвинениями в «измене родине». При этом репрессии стали распространяться не только на «изменников родине», но и на членов их семей. Так, постановлением Политбюро ЦК ВКП (б) от 7 декабря 1940 г. «О привлечении к ответственности изменников родине и членов их семей» было принято решение о привлечении к ответственности граждан СССР, самовольно уходящих из СССР в другие государства (ст. 58–1а УК РСФСР), как невозвращенцев, а также о привлечении к ответственности членов семьи, совместно с ними проживавших или находившихся на их иждивении к моменту совершения этими гражданами преступления, путем ссылки в отдаленные северные районы Союза ССР на срок от 3 до 5 лет, с конфискацией.
Дела о привлечении к ответственности членов семей изменников родине рассматривались особыми совещаниями НКВД СССР. Постановление носило секретный характер и не было доведено до общественности.
Затем были приняты Указ Президиума Верховного Совета СССР «О дополнении положения о государственных преступлениях статьей об ответственности членов семей изменников родине» и инструкция Народного комиссариата внутренних дел СССР «О порядке ссылки в отдаленные северные районы СССР членов семей изменников родине, бежавших или перелетевших за границу», которые распространяли свое действие не только на членов семей военнослужащих, как это было предусмотрено в Уголовном кодексе, но и на всех других граждан СССР, бежавших за границу. Ссылке в отдаленные северные районы СССР подлежали все совершеннолетние члены семьи изменника родине (отец, мать, жена, муж, дети, тесть, теща, братья, сестры). Несовершеннолетние дети ссылаемых следовали вместе со взрослыми членами семьи[439].
В науке уголовного права, в законодательстве и правоприменении рассматриваемого периода отчетливо прослеживается высокий уровень политической составляющей признаков преступлений. Как отмечал не раз упоминавшийся профессор А. Н. Трайнин, «сочетание в юридической норме специальной уголовно-правовой квалификации с общеполитической характеристикой не переставало быть значительным и весьма характерным явлением»[440].
Так, согласно ст. 128-а УК РСФСР за выпуск недоброкачественной или некомплектной продукции и за выпуск продукции с нарушением обязательных стандартов директора, главные инженеры и начальники отделов технического контроля промышленных предприятий карались как за противогосударственное преступление, равносильное вредительству, тюремным заключением сроком от 5 до 8 лет.
Таким образом, в отличие от других норм данная статья УК не имела деления на диспозиции и санкцию. «В эту единую норму новой конструкции непосредственно вплетена политическая характеристика – определение выпуска недоброкачественной продукции как „противогосударственного преступления, равносильного вредительству”»[441].
Аналогичный подход был воплощен в Указе Президиума Верховного Совета СССР от 10 февраля 1941 г. «О запрещении продажи, обмена и отпуска на сторону оборудования и материалов и об ответственности по суду за эти незаконные действия»[442], которым незаконный отпуск оборудования и материалов приравнивался к расхищению социалистической собственности.
Правовая определенность продолжала заменяться политической характеристикой действия и идеологической направленностью борьбы с конкретными преступлениями и преступностью вообще. После свертывания НЭПа в УК РСФСР вновь вернулась спекуляция в ее первоначальном виде. В постановлении Пленума Верховного Суда СССР от 10 февраля 1940 г. № 2/3/У «О судебной практике по делам о спекуляции»[443] отмечалось, что даже в тех случаях, когда по делу не установлена перепродажа скупаемых товаров с целью наживы, а также не собрано прямых доказательств (показания свидетелей, призн