В послевоенный период уголовное право не потеряло свою политическую направленность. Под каток политических репрессий нередко попадали те, кто был освобожден из немецкого плена, те, с кем в условиях военного времени некогда было разбираться за их «политические проступки».
В их числе были и весьма квалифицированные, профессиональные командующие или руководители тыловых объектов. Сурово карались как вывоз имущества из освобожденных Красной Армией стран Восточной Европы, так и попытки военных остаться за границей, в том числе при создании семьи. Причем отвечать за это – когда тюрьмой, а когда и жизнью – приходилось не только таким нарушителям, но и их командирам.
«Социально-экономическое значение советского уголовного права в послевоенные годы выражалось в усилении ответственности за хищение социалистической и личной собственности и в установлении единства в уголовном законодательстве в этой области»[458], – писал профессор права А. А. Герцензон в 1951 г. Такое усиление было закреплено Указами Президиума Верховного Совета СССР от 4 июня 1947 г. «Об уголовной ответственности за хищение государственного и общественного имущества»[459] и от 4 июня 1947 г. «Об усилении охраны личной собственности граждан»[460].
Следует пояснить, что в то время кража в уголовном праве не разграничивалась с грабежом и включала в себя как тайное, так и открытое похищение имущества. Причем если за кражу имущества граждан предусматривалось максимальное наказание в виде заключения в исправительно-трудовом лагере на срок до 10 лет, то за хищение государственного имущества – на срок до 20 лет с конфискацией имущества или без конфискации.
В последующем при работе над кодификацией уголовного законодательства эти указы были подвергнуты серьезной критике по причине отсутствия в них специальной нормы о пониженной ответственности за мелкое хищение и за крайне суровые репрессии за хищения всех видов.
Через год после окончания войны была возобновлена работа над подготовкой проекта союзного Уголовного кодекса. 12 июля 1946 г. постановлением Совета Министров СССР для активизации подготовки была образована правительственная комиссия. Подготовленный ею текст проекта был разослан для обсуждения в союзные республики. После этого работа над проектом УК СССР продолжалась, он обсуждался в Юридической комиссии при Совете Министров СССР и в специально для этого созданной комиссии Президиума Верховного Совета СССР[461].
В первой половине 1950-х гг., а точнее – после кончины «вождя всех времен и народов», наметилось постепенное ослабление тотального легального насилия. Этот процесс должен был отразиться и на новой кодификации уголовного законодательства. Но это произошло только в 1958 г., когда были приняты «Основы», а в 1960 г. – Уголовный кодекс.
Советское уголовное судопроизводство с конца 1930-х до середины 1950-х гг. вряд ли можно назвать правом с общечеловеческой точки зрения. Суды не имели решающего значения при вынесении приговоров. «В этот период были созданы внесудебные органы (Особые тройки, Особые двойки и Особое совещание при НКВД СССР), деятельность которых противоречила Конституции СССР 1936 г., но вынесенные ими решения имели силу приговора суда»[462]. Право катастроф проявляло себя в уголовном процессе наиболее ярко и убедительно.
Был принят ряд нормативных актов, регламентирующих упрощенное производство без соблюдения каких-либо конституционных гарантий. Так, постановлением ВЦИК, СНК РСФСР от 2 февраля 1938 г. «О дополнении Уголовно-процессуального кодекса РСФСР главой XXXIV»[463] в УПК была предусмотрена специальная глава «О рассмотрении дел о контрреволюционном вредительстве и диверсиях», в соответствии с которой обвинительное заключение по делам о вредительстве и диверсии вручалось обвиняемому за одни сутки до рассмотрения дела в суде, кассационное обжалование по таким делам не допускалось, а приговоры о высшей мере наказания (расстреле) приводились в исполнение немедленно по отклонении ходатайств осужденных о помиловании.
Особый порядок действовал до 1956 г. и был отменен Указом Президиума Верховного Совета РСФСР от 24 мая 1956 г. «Об отмене постановлений ВЦИК и СНК РСФСР от 10 декабря 1934 г. „О дополнении Уголовно-процессуального кодекса РСФСР главой XXXIII” и от 2 февраля 1938 г. „О дополнении Уголовно-процессуального кодекса РСФСР главой XXXIV”»[464].
На основании Указов Президиума Верховного Совета СССР от 22 июня 1941 г. «Об объявлении в отдельных местностях СССР военного положения» и «Об утверждении Положения о военных трибуналах в местностях, объявленных на военном положении, и в районах военных действий» рассматривались дела о воинских преступлениях, преступлениях против обороны, государственной безопасности и общественного порядка. Приговоры кассационному обжалованию не подлежали, вступали в законную силу и исполнялись немедленно, отменить их могли только в порядке надзора.
В местах, объявленных на военном положении, территориальные прокуратуры также были преобразованы в военные. Кроме того, «при НКВД действовало Особое совещание, которому предоставлялось право выносить смертные приговоры по делам, предусмотренным ст. 58 УК РСФСР (контрреволюционные преступления). Решения Особого совещания считались окончательными»[465].
В тех районах, где не было объявлено военное положение, продолжали действовать народные суды, областные и верховные суды республик и Верховный Суд СССР.
После войны вместе с возобновлением работ по кодификации уголовного законодательства шла подготовка и союзного Уголовно-процессуального кодекса. Однако это произошло только после изменения Конституции и отнесения этих кодексов к компетенции союзных республик. Кодификационные акты, посвященные уголовному судопроизводству, были приняты в 1958 г. (союзные «Основы») и в 1960 г. (республиканские УПК).
Активной критике уголовный процесс 1920–1940-х гг. подвергся уже после ХХ Съезда КПСС. Как отмечалось в то время, начался период «нового бурного развития законодательной деятельности» в части уголовного процесса во всех союзных республиках[466], сопровождавшийся переосмыслением некоторых принципов и институтов уголовного судопроизводства.
«Годы культа личности отрицательно сказались на деятельности органов социалистического правосудия. В этот период, как известно, были допущены грубые нарушения социалистической законности и незаконные репрессии. Нарушения законности допускала в тот период и Военная коллегия Верховного Суда СССР, которая в ряде случаев по сфальсифицированным следственным материалам постановляла обвинительные приговоры в отношении честных советских людей»[467]. Известный советский юрист И. Д. Перлов отмечал: «В прошлом мы имели немало отклонений, немало проявлений, которые приводили к известному принижению значения и роли уголовно-процессуальной формы, уголовно-процессуального закона. В период между 1927 и 1934 гг. Наркомюст РСФСР и его коллегия разработали известные «Тезисы» о реформе Уголовно-процессуального кодекса. Эти «Тезисы», разработанные в 1927 г. и одобренные коллегией Наркомюста РСФСР, исходили из того, что действующий УПК РСФСР «является сколком современного буржуазного состязательного процесса», что поэтому он заключает в себя ряд формально-правовых гарантий для сторон, характерных для состязательного буржуазного процесса. Поэтому принципы состязательности, непосредственности, гласности и устности объявлены были авторами «Тезисов» буржуазными принципами, либо вовсе несовместимыми с советским уголовным процессом, либо применимыми только частично и в сугубо исключительных случаях»[468].
Существенные изменения коснулись и полномочий по «преданию обвиняемого суду». В 1920–1930-е годы, «когда сильны были тенденции упрощения процесса, которые привели к изъятию у суда функции предания суду и передаче ее органам прокуратуры, упразднению распорядительного заседания суда и замене его подготовительным, эти функции постепенно возвращаются непосредственно в судебную инстанцию»[469].
§ 3. Наказание: ГУЛАГ и казнь
В рассматриваемый период времени формально-юридически действовал Исправительно-трудовой кодекс (ИТК) РСФСР[470], который был принят в 1933 г. и действовал до 1970 г. ИТК пережил репрессии, войну, оттепель и начало брежневской эпохи. В чем секрет невероятной жизнеспособности кодекса? Ответ, наверное, подходящий для многих «больших» законов того времени: правила жизни людей, в данном случае заключенных и их охранников, регулировались Правом катастроф, решениями ГКО, партийными и ведомственными документами НКВД СССР.
Конечно же, власть стремилась обеспечить соблюдение социалистической законности, в том числе принципа неотвратимости наказания, но, тем не менее, в рассматриваемый период времени государство больше беспокоил экономический потенциал тюремной системы. Неотвратимость наказания, а тем более права тех, кто там находился, руководителей страны не особо интересовали. Как говорится, ИТК – отдельно, ГУЛАГ – отдельно. Как писал в 1968 г. специалист по исправительно-трудовому законодательству Л. Г. Крахмальник, «после 1936 г. Исправительно-трудовой кодекс фактически утратил силу»