Сильно хотелось спать, но доносившиеся иногда издалека выстрелы мгновенно разгоняли предутреннюю дремоту. Город погрузился во тьму, даже фонари уличные не горели. С первого этажа я не мог увидеть отсветы огней баррикад, которые, как мы знали, стали возводить восставшие рабочие и матросы.
Не знаю насчёт рабочих, но матросы там явно находились, или люди, переодетые в матросскую форму, так об этом рассказали пришедшие из города. Многие студенты, убежавшие из академии и увидевшие, что происходит на улицах, решили не ночевать на съемных квартирах, а остаться в общежитии. Даже некоторые преподаватели, особенно из числа неженатых, решили переночевать на территории академии, а кто-то даже рискнул привезти сюда и семьи.
Утром нас сменили, и я сразу отправился спать. Пётр пытался узнать какие-то новости, но сдался и решил тоже отдохнуть. А перед обедом положение дел в столице ухудшилось, ректор академии собрал всех преподавателей и объявил, что им необходимо довести до всех студентов информацию о том, что временно, примерно на неделю, все занятия прекращаются, а сама академия будет взята под охрану. Всем студентам, из числа не местных, следует заселиться в общежитие или в один из учебных корпусов и находиться там до прояснения ситуации.
Вскоре академию действительно взяли под охрану. В обед прилетели два военных дирижабля и, зависнув, оставили десант из пятидесяти гвардейцев, которые сразу же рассосредоточились по всей территории учебного заведения. С этого момента мы стали заниматься своими делами, а не патрулировать пределы академии.
— Что будем делать, Пётр?
— Не знаю, здесь пока все понятно, но чего ждать дальше?
— А я бы сходил к Женевьеве.
— Нет, думаю, не стоит, давай сходим к моей сестре, узнаем, как у неё дела?
— Давай, хотя это и не лучшее решение.
— Нужно сходить, заодно купим продуктов и себе, и им.
Продукты у нас заканчивались, поэтому мысль мне показалась дельной, да и вообще, хотелось прогуляться по Павлограду из-за духа авантюризма, а также подмывало проверить, как обстояли дела в других частях города. А ещё мне закралась в голову мысль навестить Елизавету в музыкальном училище. Можно и домой к ней сходить, но после явно потеплевших отношений с Женевьевой это выглядело нелепо.
— Я карабин не стану брать, уж больно он заметный.
— Да, обойдёмся пистолетами.
— Обойдёмся, но мне теперь новый браунинг покупать придётся.
— Обожди, графиня тебе что сказала? Графы Васильевы в долгу не остаются! Купят они тебе оружие, да ещё и непростое, помяни моё слово, ты дочери её вручил пистолет, подарил, то есть, и она отдарится. Да и вообще, тебе крупно повезло, Федя, если бы не присутствие матери, то Женевьева тебе не ручку протянула, а щёчку подставила.
— Сомневаюсь, ей наоборот, мать намёком дала понять, чтобы она поднялась и руку протянула.
— Возможно, или она просто растерялась и не решилась при матери тебе оказать любезность и знак внимания, она же вся в предрассудках своих сословных. Ты хоть и барон сейчас, и дворянин, причём даже не личный, а имеешь право передавать свой титул детям, но до графа тебе ещё очень далеко.
— Я знаю, Петя, и уже мозоль на языке набил, обсуждая с тобой эту тему. Да, я люблю молодую графиню, и очень сильно, если так можно выразиться, и поэтому я делаю для неё всё, что могу, в надежде когда-нибудь заполучить её себе в жёны. Ты это прекрасно знаешь и понимаешь, и помогаешь мне, за что я тебе благодарен.
Пётр, не ожидавший от меня такой честной тирады, стушевался, но поняв, что я говорю искренне, усмехнулся.
— Только русские позволяют себе мечтать и пытаются достигнуть своей мечты, мы, тевтонцы, более приземлённые в любви, хотя и более романтичные. Что же, честность за честность. Мне тоже нравится Женевьева, не могу сказать, что люблю её, но не отказался бы на ней жениться. Это огромные перспективы для меня лично, а не для неё, поэтому я и сознаю, что это невозможно. Я сразу понял это или почти сразу, когда увидел её в первый раз. Ничего у нас с ней не получится, как ни старайся, хоть богатым я оказался бы, хоть известным, а вот у тебя нет никаких препятствий в любви, ты вообще никаких усилий к тому не прилагаешь, а всё у тебя само выходит. Это знак, и это судьба. Я бы хотел сначала назвать про себя подобное удачей, но, поразмыслив, понял, что дело не в ней, дело в судьбе, кому предназначено любить того, кто изначально недосягаем, тот исполнит своё предназначение. Скажу тебе честно, Фёдор, я не уверен, что у тебя получится, совсем не уверен, но искренне обрадуюсь, если ошибусь.
Я слушал своего друга и тихо удивлялся, обычно спокойный и внешне невозмутимый Пётр, который с трудом разделял мои порывы и приключения, но всегда принимал в них посильное участие, никогда не останавливаясь на полпути, сейчас оказался необычно откровенен.
Наверное, тому оказались причиной прошедшие события, и что я сразу согласился его сопровождать, в ответ на его помощь, да и вообще, постепенно наша дружба стала такой крепкой, что мы готовы пожертвовать друг за друга жизнью, как бы пафосно это не звучало. Да и различные происшествия с нами уже не раз и не два на то указывали довольно жирными намёками. И по-другому никак, слишком много пережито вдвоём, некоторым и за всю жизнь столько приключений не перепало, как нам с Петром за короткий промежуток.
— Спасибо, друг, тебе за откровенность. Я даже не ожидал, поэтому спасибо!
— Ты честный, Федя, и я такой же, мы не должны ничего скрывать друг от друга, кроме того, что не нужно знать никому из людей, у каждого есть право на свой скелет в шкафу, как говорит мой дядя Фридрих. Он ещё утверждает, что если у кого-то нет такого скелета, то он либо врёт, либо очень хорошо его прячет. А нам с тобой пока нечего делить и прятать, каждый из нас пойдёт своей дорогой, и каждый найдёт своего скелета самостоятельно, не в ущерб другому.
Я только помотал головой, не зная, что и ответить. Пётр во всём прав, и в то же время не прав, нет у меня от него скелетов в шкафу, хотя я и не рассказал ему ни про орден Белого орла, ни про величину премий. А может, это и есть «скелет в шкафу?»
— Я согласен с тобой, Пётр. Спасибо тебе за откровенность! — и я протянул ему руку. Пётр крепко пожал протянутую ладонь и, подавшись душевному порыву, мы крепко обнялись.
— Ну что, идём узнавать про твою сестру?
— Да, только действительно, карабин не надо брать. Оставь его тут.
— А если на нас нападут?
— Будем отбиваться пистолетами.
На том мы и порешили и, взяв оружие с большим запасом патронов, которые тоже настало время пополнить, и сумки для продуктов, мы двинулись в город, благо часы ещё показывали только два часа пополудни.
Не успели мы пройти пару улиц, как заметили, что впереди движение перегорожено, присмотревшись, мы заметили баррикаду, на которой кто-то находился. Не став разбираться, кто там и что происходит, мы свернули в ближайший проулок. Нам стало понятно, почему на протяжении всего пути следования мы не заметили ни одного извозчика, а из машин проезжали лишь военные, да и тех мы видели всего одну и вдалеке.
Перед выходом из академии мы с Петром переоделись в гражданское платье, чтобы не привлекать к себе излишнего внимания, в том числе и анархистов, на которых любой мундир действует похлеще красной тряпки для быка. Оружие у нас в руках тоже не «светилось», Пётр свой маузер спрятал в сумку, а я револьвер просто засунул за пояс, что позволяли сделать его не слишком большие размеры.
Нас интересовали продовольственные точки, но те, что нам попадались и о которых мы знали, не работали. Да и вообще, почти все магазины оказались закрыты самым волшебным образом. Если на дверях не висел огромный амбарный замок с табличкой «Закрыто», то они были заперты изнутри на засов. В этом случае имелись различные вариации: с табличкой или без неё, со ставнями или без, с людьми внутри или без. В общем, плохо дело, и чем ближе к центру, тем оказывалось хуже.
Добираться до родственников Петра пешком оказалось очень долго, и всё благодаря вездесущим баррикадам, которые соорудили почти на каждой крупной улице, и заняли на них оборону. В одном месте даже шёл бой, я хотел было подойти поближе, но Пётр молча схватил меня за рукав и потащил в противоположную сторону.
— Тебе жить надоело? Ты думай о Женевьеве, ты ей нужен не мёртвый, а живой, да и не только о ней стоит думать. А если полезешь на баррикаду, то тут всё, ничего тебе не поможет, ни дар, ни револьвер твой. Ты же видел, там винтовки торчат, да и пулемёт наверняка есть или что-нибудь подобное, не говоря уже о гранатах. Таким людям всё равно в кого стрелять, лишь бы стрелять.
— Ну, я подумал и…
— Петя, хватит думать, мы идём к моей сестре, идти далеко, зря я тебя позвал, надо было самому идти или вовсе оставаться на месте.
— Не зря, один бы ты не дошёл, а вдвоём обязательно дойдём, да и продуктов купить нужно, твоя сестра живёт дальше от центра, чем мы, и у них, скорее всего, спокойнее, чем у нас окажется.
— Да понял я, понял. Идём.
Мы вышли из академии, как я уже упоминал, около двух часов дня, а дошли до дома сестры Петра почти в пять вечера. Сестра вместе с мужем и двумя детьми оказалась дома и изрядно обрадовалась нашему приходу.
— Марта, как вы с Альбертом, как дети? — с порога начал спрашивать Пётр.
— Ох, Петер, мы все дома, Альберт пришёл сам не свой, на улицах ужас что творится, дети дома, мы дрожим от страха.
— Марта, перестань, не нагнетай. Я не боюсь, и у меня есть револьвер, — перебил её муж Альберт.
Мы с Петром не сомневались в этом, хотя невольно и взглянули на оружие, что достал из огромного комода Альберт. Им оказался Смит — и — Вессон последней модели и внушительных размеров. Альберт и раньше не создавал впечатление слабака или труса, а с револьвером в руках и вовсе смахивал на матёрого убийцу, вкупе с короткими, воинственно закрученными вверх усами.
— Да, но у нас малолетние дети, ты о них подумал? А если тебя убьют?