адел и шлема. Ему было проще уклониться, чем нести на голове лишние два-три килограмма железа.
Он не был уверен в своей победе. Николай прекрасно знал, что в жизни нередко складываются ситуации, при которых тренированность, знания, умения, нажитый тяжелыми трудами профессионализм падают ниц перед простой животной силой, природным умением, вложенным свыше, от рождения. Да, без наук далеко не уедешь, – верно. Но этот фактор начинает работать лишь при беге на длинные, а порой очень длинные дистанции. В коротком, скоротечном бое инстинкт, природа могут одолеть, – достаточно ведь пропустить всего один удар. Он будет первым, единственным и вместе с тем последним. Коля не был уверен в победе, он был уверен в себе. Победа не придет сама, она постарается улизнуть. Ее нужно поймать, вырвать. Не надо уверенности. Уверенность слепа, расхолаживает. Он еще раз окинул противника оценивающим взглядом. «Молод – это его плюс, – сила и скорость реакции. Но и горяч, самонадеян, – сразу два минуса. Силен и огромен размером – дикая мощь молодого животного. Это его плюс. Но и неповоротлив, – высоким труднее держать равновесие. Минус. Привык идти напролом и бить во всю мощь. Если попасться ему под удар – то „напролом“ и мощь – два его плюса. Но ведь о тактике „фальшивого“ боя, об имитации угроз он знает едва ли даже десятую часть того, что знаю я, Аверьянов. И это – минус. Он уверен, убежден в своей несокрушимой, свирепой силе. Убежденность в своей несокрушимости – плюс. Но вот отсутствие сомнений – минус. Он не знает, что связался с Аверьяновым. И это плюс, – нет у него предвзятости. Но он не знает и того, как можно внезапно обжечься на мне. Минус. Я тоже ничего не знаю о нем. Кроме одного – легкой победы не надо ждать, не жди. Не бойся. Сосредоточься. Напрягись. Теперь расслабься. И победи!»
В первые же секунды боя зрители по обеим сторонам поняли, что у них на глазах разворачивается невиданное зрелище: могучие удары Онгудая разрубали воздух, – Коля успевал уйти из-под удара; тяжелый Онгудай, промахиваясь, терял на доли секунды темп.
Следовал молниеносный ответный удар, но Онгудай успевал закрыться щитом. Два раза спасла Онгудая кольчуга…
Еланда глубоко вздохнул и поднял лицо к небу. Там, в вышине, качались ветви берез…
– Что ты делаешь, мастер? – спросил ученик.
– Жду ветра, – ответил Еланда.
Коля Аверьянов чуть-чуть не успел… Рубящий удар Онгудая пришелся ему сбоку, самым концом сабли – по грудной клетке, и далее, скользя, по животу… Трехцветка распоролась, но кровь не брызнула. Зрительские «трибуны» взревели…
Чунгулай, наблюдавший издалека, с опушки, отметил этот момент и вопросительно взглянул на Бушера. Тот отрицательно качнул головой…
…Проснувшись в сарае от рева толпы, Оглобля сел на сене и протер глаза. В углу темницы стояли лопаты! О-о, Оглобля знал теперь, что это за инструмент, зачем он нужен!
Вскочив на ноги, Оглобля схватил лопату. Расчистив от сена участок земли у стены, Оглобля принялся лихорадочно копать. Таким инструментом да не выкопать подкоп – смешно! Там, где-то там, уже идет бой – русские и татарские крики… Какая ему разница, – чья возьмет? Спокойной сытой жизни теперь не жди. Провались они пропадом – все – и свои, и чужие! Что его ждет, если он не успеет удрать? Верная смерть! От своих, от чужих ли…
Нет своих, нет чужих… Это Оглобля понял еще в младенчестве. Есть только «они», и есть только «я». И дай мне Бог уйти, дай Бог, дай Бог… А им… им… они и без меня разберутся.
Разъяренный своим промахом, Онгудай совершил невозможное: обманным движением, – единственным обманным приемом, который он знал, – он отвлек внимание Коли Аверьянова и, призвав на подмогу всю свою сноровку, выбил из рук Николая меч…
Сверкнув в первых лучах встающего солнца, меч отлетел метров на двадцать. О том, чтобы поднять его, нечего было и думать… «Трибуны» снова взорвались криками…
Не давая Коле опомниться, Онгудай бросился на него, стремясь разрубить – от плеча до подмышки… Николай трижды резко отскочил. Отпрыгивать приходилось внезапно, в самый последний момент, чтобы лишить Онгудая возможности скорректировать траекторию наносимого удара.
Уходить из-под сабли в последний момент было выгодно вдвойне: «поймав саблей воздух», Онгудай был вынужден – в силу инерции – качнуться вперед, утратить маневр на доли секунды, сбиться с темпа. Доля секунды – бесценный подарок.
Страшно тут было одно – ждать до последней сотой доли секунды и – в течение этой последней доли – стремительно отлетать назад, уходя от удара, от Онгудая – спиною вперед.
На четвертом прыжке Николай оступился и упал на спину. В сознании мелькнуло, что если сейчас, вот сейчас, через мгновение вместе с татарской саблей на него стремительно рухнет мрак, вычеркивающий из жизни сразу, навсегда, то всем толпящимся на стенах Берестихи не суждено будет дожить и до полудня.
Олена… Он вдруг увидел ее, мысленно, стоящую у пруда, в мокром до пояса сарафане, со срезанной трубкой болотника у губ, раскрасневшуюся, с полным ртом, набитым прошлогодней рябиной, но тут же оборвал свое видение сухой константацией: «Да, ей не поздоровится…»
В вышине качались макушки берез…
– Твой выстрел может и не понадобиться… – сказал ученик, наблюдавший сквозь ветви кустов за схваткой.
– Я буду счастлив, если так… – ответил Еланда и, угадав молчаливый вопрос ученика, добавил: – Поединок! Предки не дают мне ветра.
Колю спасло только то, что Онгудай не умел рубить лежачих, которые стремительно откатывались из-под сабли, причем столь ловко, что до последнего момента было невозможно понять, в какую сторону поверженный противник закрутится веретеном – направо или налево. Обычно ведь поверженный на землю приобретал совершенно бессмысленное выражение глаз и, впав в предсмертное безразличие, ожидал в каком-то странном, необъяснимом оцепенении законного конца, последнего удара…
Онгудай был рубака и боец и, как все рубаки, немного увалень: рубить полагалось сплеча, разрубая надвое по длине. Отрубить с одного удара голову ничего не подозревающей корове? Не вопрос. В то же время юрких бурундуков в своей забайкальской тайге Онгудаю саблей рубить не приводилось ни разу.
Войдя почти по рукоять в землю, сабля Онгудая глухо звякнула коротким скрипом-скрежетом, наскочив там, под землей, на какой-то бульник… Онгудай вырвал саблю с испугом: большая выщерблина на лезвии – это конец, это немалые деньги! Саблю для него не подберешь, надо делать на заказ. Кузнец обдерет его как барана! Ужас!
Онгудая кинуло в холодный пот, – что с саблей?! Спасибо Небу, выщерблена была совсем небольшая, – любой кузнец сделает за два-три бурдюка кумыса…
В этот момент Николай успел броситься Онгудаю в ноги и, проскочив в кувырке между ними, мгновенно оказаться в пяти метрах у него за спиной…
Макушки берез слегка склонились под легким дуновением ветерка…
– Ветер? – спросил ученик.
– Это не ветер… – ответил Еланда.
Онгудай повернулся, но было поздно: в руках у Коли был уже боевой кнут: пытаться подобрать меч было опасно. Кнут свистнул, раздался оглушительный щелчок, и сабля Онгудая, выбитая бичом, описав в воздухе высокий и длинный полукруг, упала на землю так же далеко от места схватки, как и Колин меч…
Онгудай отстегнул от пояса булаву, потряс ею в воздухе… Коля согласно кивнул ему в ответ и, отбросив кнут, отстегнул от пояса нунчаки…
«Вот прямо в лоб его сейчас – навскидку, – затылок к сабле улетел бы!» – мелькнуло в голове у Аверьянова, но что-то другое, внутри у него, что было не разум, не сердце, не печень, а выше и глубже, внутри и снаружи одновременно, тут же утопило в себе, заглушило этот короткий писк холодного разума.
– Чистыми руками, – спокойно сказало это, – то, что было внутри и снаружи одновременно.
Лопата Оглобли, всаженная очередной раз в дно ямы, внезапно рванулась вперед, будто живая, проваливаясь в пустоту…
– Подземный ход! – сообразил Оглобля. – Вот радость-то!
Он стал стремительно расширять отверстие…
– Смотри, смотри, – у него булава сломанная! – пошел говор среди болельщиков, никогда не видавших нунчаки.
– Совсем сломанная.
– Пополам!
– А у татарина железная, – вот даст, так даст!
Макушки весело играли, солнце вставало, и утренний легкий бриз крепчал…
– Теперь ты что ждешь, мастер?
– Ветра! – невозмутимо ответил мастер Еланда.
С тяжелой железной булавой Онгудай никак не мог устоять против стремительного наката бешено вращающихся нунчак… Растерявшись, он начал отступать, пытаясь довольно нескладно прикрыться щитом и булавой…
Стены Берестихи огласились торжествующими криками.
– Жми!
– Так его, Коля!
– Мочи промеж рогов!
– Вот уши отскочат-то, – посторонись!
Макушки берез вдруг дружно склонились…
Еланда поднял свой огромный лук и быстро, легко натянул его в полную силу…
Стрела взлетела в небо, – ученику показалось, что Еланда выстрелил в какую-то птицу, летящую где-то там, высоко в небесах…
Но это было не так. Поднявшись высоко в небо, стрела неторопливо перешла в стремительное падение, приближаясь к месту схватки…
Еланда и ученик, несущий на плече лук, а за спиной колчан с тремя стрелами, уже шли вдоль опушки, возвращаясь к татарскому стану. Ученик постоянно оборачивался.
– Тебе не интересно знать, мастер, – попал ли ты?
– Не интересно… Я попал, – ответил Еланда не оборачиваясь.
Он знал, что он никогда не промахивался…
Огромная стрела с силой впилась точно в середину груди Николая.