Не ожидав ее мощного и внезапного удара, Коля откинулся навзничь.
Онгудай, видя, что противник сражен наповал, стрела Еланды – верная смерть, – ударил булавою Колю по голове в одну сотую силы, чисто символично, и тут же вскинул обе руки вверх, пусть все увидят: Онгудай победил! Онгудай торжествует победу!!!
Чунгулай вопросительно взглянул на Бушера.
Бушер утвердительно кивнул в ответ.
Дед Афанасич в бессильной злобе заскрипел зубами:
– Хуже зверей! Хуже гадов морских!! Нехристи!!!
Онгудай отошел от поверженного шагов на двадцать и обратился к защитникам Берестихи:
– Кто хочет сразиться со мной?
Он должен был еще некоторое время держать за собой поле, вызвав на новый бой трижды, – таков был обычай…
– Кто хочет сразиться со мной?
Хоть он сказал по-татарски, но теснившиеся на крепостных стенах прекрасно поняли его.
– Ты так долго ждал ветра, мастер Еланда! – восхищенно обратился к учителю ученик, убедившийся в необыкновенном мастерстве учителя. – Сколько времени надо ждать попутного ветра, учитель?
– Некоторые ждут его всю жизнь, – ответил Еланда, не оборачиваясь.
…Белое облачко сорвалось с крепостной стены Берестихи и метнулось к лежащему Коле.
Вся Берестиха ахнула: Олена спрыгнула со стены и бросилась к телу Аверьянова…
Онгудай проводил ее бег презрительным взором: пусть девчонка оттащит поверженного брата или жениха, – Онгудаю нет до того дела!
Обернувшись к стене, он в третий раз прокричал свой вызов…
Сама не понимая, что и зачем она делает, Олена тащила за плечи Колин труп поближе к стене Берестихи, – родные ж стены помогают! Слезы промыли два ручейка на ее запыленных, перепачканых щеках. Она захлебывалась, заходилась от постигшего ее безутешного горя…
– Такая телка… и крышей съехала… – непрерывно шептали ее губы. – Такая телка… и крышей съехала…
– Что?! – приоткрыл глаза Коля, недоумевая.
– Ожил!! – восхитилась Олена. – Живой!!! Такая телка…
– Какая телка?
– Это же твоя молитва, Коля!.. Личное заклинание! Ты же сам меня научил! Стрела в грудь – верная смерть, все знают…
– Мой кевлар Калаш держит, – пояснил Коля.
– Я не понимаю твоего языка, Коля! – заплакала Олена. – Ты так непонятно говоришь!
– Потом, Олена… Чуть попозже… – Он встал и, выдернув стрелу из бронежилета, поддетого под трехцветку, свистнул Онгудаю: – А ну-ка!
Оглобля осторожно спустил ноги в расширенный лаз и, спрыгнув, исчез во тьме подземного хода…
Онгудай повернулся на свист и обалдел: его противник стоял в двадцати шагах перед ним как ни в чем не бывало…
– Он упустил свой шанс, мой Онгудай… – спокойно сказал Чунгулай, повернувшись в сторону Бушера. – А жаль…
Бушер кивнул, соглашаясь…
Онгудай выхватил из-за спины свой тяжелый метательный дротик и с силой направил его полет прямо Коле в лицо.
Коля резко нагнулся, и дротик, едва не чиркнув его по волосам, со свистом понесся к Берестихе, с сочным звуком вонзившись в бревно тына.
Распрямившись, Аверьянов вынул из ножен свой десантный нож, взвесил его на руке…
Коля знал, что бросок контролируется опытным противником по положению ног и по фиксации взгляда на теле. Резко перебросив свой вес на левую ногу – толчковую – и впившись взглядом в лицо Онгудая, Коля совершил сильное и быстрое движение правой рукой, имитируя бросок. Эффект превзошел все ожидания. Обманутый ложным, но очень резким «броском», Онгудай мгновенно отшатнулся в сторону и, будучи обременен кольчугой и щитом, на секунду потерял равновесие, слегка качнувшись. Момент неловкости, называемый в гимнастике «неточное приземление», заставил Онгудая сделать еще полшага, чтобы устоять. И в этот момент десантный нож вошел ему в горло по самую рукоять…
«Трибуны» взорвались.
– Ты не убил его, мастер! – сказал удивленный ученик Еланде.
– Неважно, – спокойно ответил Еланда, не оборачиваясь. – Я попал.
– Попал, но не убил! – не унимался ученик.
Еланда остановился и посмотрел ученику прямо в глаза:
– Я не убийца. Я стрелок.
– Плохая примета! – Шаим склонился к уху Чунгулая. – Колдун в силе.
– У нас нет выбора, – спокойно ответил Чунгулай. – Я двину всю свою Орду. Нам остается погибнуть или победить. – Он замер в седле в глубокой задумчивости.
– Повелитель! – воскрикнул вдруг Шаим. – Смотри, к нам приближается отряд!
– Похоже, это гонцы от лучезарного Берке… Мы выслушаем их, – Чунгулай сделал едва заметное движение головы в сторону Бушера.
Тот едва заметно удовлетворенно кивнул в ответ…
В Берестихе народ ликовал.
– Послушай… – дед Афанасий, делая заговорщицкие жесты, с трудом оттащил Колю от ликующей толпы, отвел в сторонку. – Что стрелы тебя не берут – это ясно, тут без вопросов…
Коля кивнул в ответ…
– А вот вопрос есть посложнее… – Дед Афанасич слегка замялся: – Ты сам женатый?
Коля ответить не успел…
– Отряд! Татары!
Коля взбежал на стену.
– Это какие-то важные гонцы! Ишь, как павлины разодеты-то! И сопровождение, сабель в тридцать… От Берке к Чунгулаю… Полчаса-час у нас есть, а потом что-то будет…
Николай повернулся и крикнул вниз, стоящим у крепостных ворот мужикам:
– Готовсь по штатному варианту номер два!
– Есть штат-два! – ответили мужики снизу.
Перед Чунгулаем предстал значительный отряд, возглавляемый двумя чрезвычайно богато одетыми молодыми нойонами, бравыми тысячниками Шалыком и Балыком, братьями, старшими сыновьями самого Берке.
– Лучезарный Берке послал нас к тебе, доблестный Чунгулай… – начал один.
– Берке приказывает тебе срочно присоединить свою Орду к его армадам…
– Пора продолжить движение на Новгород…
– Берке сказал – хватит Чунгу стоять там и развлекаться…
– Отец сердит на тебя, Чунгулай! Он называет тебя «Чунгу»…
– Гнев вашего отца, лучезарного Берке, мне непонятен, – холодно и спокойно ответил Чунгулай. – Я послал ему вчера гонцов…
– Твоих гонцов обобрали по дороге, – насмешливо сказал Шалык. – Люди колдуна хитростью, без боя, отобрали у них драгоценности и прекрасных длинноногих услаждательниц, которых ты послал отцу… Очень глупые у тебя гонцы…
– Теперь твоими дарами наслаждается этот хитрый колдун, где-нибудь там, за болотами…. – язвительно добавил Балык, повернувшись к Берестихе… – Э-э-э-э! – изображая удивление, произнес он, коварно улыбаясь и глядя в сторону Берестихи, которую он как будто только что заметил, – сверкающую в лучах восходящего солнца тысячами серебристых осиновых плашек, покрывавших крыши наиболее богатых изб. – Стоит как ни в чем не бывало… Ты все еще не выполнил приказ лучезарного?
Шалык повернулся вслед за братом, и брови его удивленно взлетели вверх:
– Деревушка стоит до сих пор?!?
– Твои гонцы сообщили, что она пала под твоим мощным ударом…
– На чьи головы должен пасть позор лжи? Я спрашиваю тебя, Чунгулай?
Михалыч отодвинул пустую сковородку с недоеденным завтраком: яичницей из трех яиц вперемешку с кружками нарезанных сосисок, налил себе второй поллитровый бокал крепкого чая, почти заварки.
– Ну, Катерина, нечего сказать! – полковник Боков отхлебнул заварки и даже крякнул от удовольствия. – Я ведь вчера хоть и плох был, но думаю: эх, молодежь, небось на танцы зашвырнулась, задницами трясти… А вы… – Михалыч снова взял в руки ожерелье. – Клад! Форменный клад… Не сахар, конечно, твои Аверьяновы, да. Но вот теперь я вижу, не сахар они, да, но не горчица, не перец, не хрен…
– Ты лучше похмелись слегка, папа…
– Не учи, отца, не учи! Школьница! Я – полковник! Сейчас мать мне борща разогреет вчерашнего, буду как новый. …А ты у нас теперь – олигарх, вот как я понимаю. Или олигарша, как?
– Олигарша – это жена олигарха, по-моему.
– Да, не подходит! Ну, значит, олигархка, олигархиня… Олигарховка… Олигарх…истка!
– Нет, лучше похмелись! Сил нет! Да и врача вызови. Отлежись. Без тебя денек обойдутся.
– Да, все поймут – поминки. Весь штаб в таком же состоянии. Боеготовность – минус ноль. Да, ладно, сегодня, думаю, на нас не нападут! Спишем на реформу Вооруженных Сил. В конце-то концов, вон у других: ракеты не взлетают, корабли тонут, вертолет, если за день ни один нигде не разбился, – ну, значит, день не задался… – и ничего! Все при погонах, при кормушках, при виллах, при деньгах! Всем хоть бы хны! А мы что, не люди, что ли? Спецназовец, он что – не человек? Не каждый день полк офицеров теряет. Да еще таких, как Аверьянов: не сахар, не горчица и не хрен… Именно так и сделаю, Катя… Посплю до ужина. Подумаю… Да, Катька, рад я за тебя! С таким-то приданым, – миллион ведь, не меньше, – тебя любой теперь возьмет… Возьмет, не размышляя.
– Что?! – мгновенно вскипела Катерина. – Что ты сказал, остолоп, повтори!!!
– Глупость сказал, понял, – кивнул Михалыч. – Я с похмела всегда пургу гоню, не обижайся, Катя. Я отчего сказал-то? Да разве ж от похмелья? От радости же, от любви!
– Мама! – крикнула Катя в сторону кухни. – Кончай папе борщ греть. Четвертинку – и на боковую.
– Что случилось? – войдя в комнату с кастрюлей борща в руках, мама аккуратно отодвинула дном кастрюли ожерелье и серьги, поставила кастрюльку на стол. – Все налюбоваться не можете? Ешь! Сейчас дам тарелку и ложку.
– Он нефункционален, мама, – произнесла приговор Катя. – До обеда пусть спит, а потом поедет. Если нормальным встанет. А лучше бы до ужина.
– Как хочешь, дочка! Для тебя – все что хочешь! Все сделаю! Могу и до ужина спать!
– Посмотрим! Очухаешься – еще легенду ищи. Второй клад нужен. Другой. Чтобы с монетами был, ну, желательно, – понял?