Ну вот на кого мне ориентироваться? Ведь греки тоже православные. Им значит можно, а мне нельзя? А, может быть, табак – что-то вроде картошки, которую наши дремучие предки называли «чертовым яблоком» просто потому что все новое склонны были объявлять греховным? Может быть, в табаке не больше греха, чем в картофеле? Известно, что старообрядцы у нас в равной степени ополчались и на картофель, и на табак. Так то ж сектанты, у них головы со смещенным центром тяжести.
Бесспорно то, что курение – дурная привычка, однако грызть ногти – тоже дурная привычка, но грехом ее ни кто не объявляет. Бесспорно, что курение – не в традициях Русской Православной Церкви, но национальные традиции поместных Церквей – это еще не содержание нашей веры. То что сектанты рьяно восстают против табака – ни о чем не говорит. Они может быть в этом не правы, так же, как и в остальном, а может быть это то единственное, в чем они правы.
И все-таки совесть подсказывает мне, что курение – грех, а разум приводит основания. Курение – грех, потому что это страсть. Страсти коренятся в душе. Они бывают тесно связаны с телом, но корень их не в биохимии и не в обмене веществ, а именно в душе. Страсти – это то, что мы потащим с собой в мир иной, вот только уже не будем иметь возможности их удовлетворить. Представляю себе, как по разлучении души с телом курить хочется так же сильно, а возможности покурить уже нет. Вот, пожалуйста – одна из составляющих ада. Богу вовсе не надо будет наказывать меня за грех курения, я несу это наказание в себе.
Хочется ли оправдать свои греховные привычки? Не хочется! Если я оправдаю себя, если скажу себе, что никакой это не грех, у меня не будет надежды. Я буду считать, что все нормально, и тогда только после смерти пойму, что все ненормально, но будет поздно. До тех пор, пока я осуждаю себя за этот грех, у меня есть надежда на то, что Господь поможет мне от него избавиться.
Впрочем, то что я курю, говорит лишь о том, что я – человек грешный, а это и без того известно. Курение, наверное, самый вонючий грех, но вряд ли самый страшный. Пожалуйста, не говорите курильщикам, что они уже не православные. Такой сектантский фанатизм сам по себе не православен. Не говорите, что «курить – бесам кадить». Курильщик предается греховной страсти, но это еще не вероотступничество, каковым безусловно пришлось бы считать каждение бесам.
Что ни говори, а в отношении к курению у нас проявляется много сектантской «ревности не по разуму». Вам когда-нибудь предлагали покаяться в том, что вы регулярно пьете кофе? Я о таком ни разу не слышал. А теперь скажите, чем кофеиновая зависимость отличается от никотиновой? Да ни чем. Это такая же душепагубная страсть. Между тем, кофе мы пьем совершенно без боязни, что нас объявят не православными и греха в этом не видим. А почему? А по причинам вообще не имеющим отношения к вере и связанным скорее с традициями, привычками, эстетикой. Человек, который курит, выглядит несколько даже зловеще – дым, огонь, вонь. А добропорядочный господин с чашечкой кофе вполне эстетичен и благообразен. Но ведь это все внешние признаки, не имеющие значения для оценки духовной сути явления. Да кроме того, «ревнители древнего благочестия» не восставали против кофе, потому что и не видели рядом с собой кофеманов, эта привычка не захватила массы. Когда же кофе начали пить все, таких грозных ревнителей уже не было и включить кофеманию в перечень грехов деликатно позабыли.
Поверьте, я не пытаюсь себя оправдать, просто стараюсь быть честным. Надо твердо сказать, что курение – грех. Но это не признак, отличающий верующего от неверующего, церковного от нецерковного. Курение заслуживает осуждения, но не в большей степени, чем некоторые явления, которые мы и грехом-то не склонны считать. Например, страсть коллекционера – явление примерно того же порядка. Ни к чему в этом мире нельзя слишком сильно привязываться.
Гордость. Гордыня. Достоинство
Как-то диакона Андрея Кураева спросили: «Есть ли разница между гордыней и гордостью и если да, то в чем она?» Мне кажется, я понял смысл вопроса, но меня совершенно не удовлетворил ответ, поэтому я стал искать свой.
Для начала надо сказать, что между гордостью и гордыней разницы нет вообще ни какой. По смыслу – это синонимы, которые отличаются лишь стилистической окраской. Если подходить к вопросу формально, то вот и весь ответ. Но очень интересны причины, по которым этот вопрос был задан.
Нам очень хочется считать, что «гордыня» – это плохо, а «гордость» – это хорошо. Все мы пропитаны светской культурой, а там слово «гордость» имеет однозначно положительное значение. «Человек – это звучит гордо», «гордый буревестник», «женская гордость» и т.д. И вот мы приходим в Церковь, где нам говорят, что гордыня – смертный грех. Нам надо отречься от всего, что нам до сих пор было дорого, заменить ценностные ориентации на диаметрально противоположные, то есть фактически умереть и родиться заново. Это так тяжело, что у нас поневоле возникает вопрос: нельзя ли умереть не полностью, а частично, то есть что-то оставить в своих представлениях из прежней жизни? Может быть, Церковь не возражает? О, этот «гордый орлиный профиль»… Что в нем плохого? И как его еще назвать, если не гордым? А у женщин и вовсе проблемы. Помните: «Сняла решительно пиджак наброшенный, казаться гордою хватило сил». О чем речь? Женщину бросили, а она не теряет самообладания. Неужели лучше было закатить истерику, или валяться в ногах у обманщика, умоляя ее не бросать? Если же всего этого не делать, то получается гордость. То есть по всему получается, что гордость это хорошо. А разве «гордый буревестник» не выглядит героем, достойным подражания? Неужели мы должны уподобляться глупым, робким, жирным пингвинам? Не хочется.
И вот уже церковные люди рассуждают меж собой: «Нет, гордость нельзя терять, гордость – это хорошо, а вот гордыня – это, конечно, грех, тут батюшка все правильно говорит». Такая позиция – очень сложный и тугой узел, распутывать его надо с большим терпением и осторожностью.
В принципе, вполне возможно закрепление за синонимами различных значений, языковая практика это вполне допускает. Красный и красивый – тоже синонимы, но я не думаю, что белогвардейцы считали большевиков такими уж красавцами. Теоретически возможно закрепить за словом «гордость» значение положительное, а за словом «гордыня» – отрицательное. Но пока этого не произошло, это лишь чье-то желание, язык не зафиксировал это желание в качестве нормы. Следовательно, приписывать словам «гордость» и «гордыня» различные значения недопустимо.
Если вы все же будете настаивать на том, что «гордость» и «гордыня» – не одно и то же, я попрошу вас четко сформулировать, в чем между ними разница. С формулировкой будет проблема. Нам просто на эмоциональном уровне симпатично многое из того, что Церковь считает греховным. Мы хотим протащить в Церковь эти свои полуязыческие симпатии. Гордый поворот головы нам эстетически ближе, чем позы, соответствующие смирению. Но если мы вникнем, какое состояние души соответствует этим различным положениям фигуры, то поймем, что «гордый поворот» выражает эгоизм, утверждение своего «я» выше всех прочих. И «женская гордость» столь уважаемая нашими дамами, это чаще всего стремление утвердить свое «я» выше «я» мужчины. А «гордому буревестнику» просто на всех наплевать, кроме себя красавца. И пингвин, вероятнее всего, оклеветан. Если он не выставляет себя на всеобщее восхищение, так это еще не значит, что он робкий и глупый.
Гордость – это такое состояние души, когда собственное «я» – драгоценно, а прочие «я» – куда менее ценны, а то и вовсе ни чего не значат. Подумайте, не это ли скрывается за тем, что мы порою склонны считать «правильной гордостью»? Кураев тогда ответил на этот вопрос очень размыто, но можно было сделать вывод, что иногда гордость бывает законной, можно, например, гордиться тем, что ты православный. Но если человек гордиться тем, что он – православный, то он уже не православный. Это значит, он считает свою православность некой заслугой, которой прочие не имеют. Получается, что «я» православного ценнее, чем «я», например, мусульманина. Это ужасное, погибельное заблуждение. Бог любит всех людей одинаково, перед очами Божьими все «я» имеют равную ценность. Можно радоваться тому, что ты православный, можно день и ночь благодарить Бога за то, что Он даровал тебе такую непорочную веру, но этим нельзя гордиться. Уж не знаю, что имел ввиду Кураев, когда говорил «я горжусь», но именем греха нельзя называть ни какие положительные чувства, а если это происходит, то возникает сомнение – настолько ли эти чувства положительные?
И все же… Вопрос еще сложнее. Похоже, что мы действительно иногда называем словом «гордость» некую линию поведения, в которой нет ни чего плохого, за которой не стоит ни чего греховного. Если, например, человек любит своего начальника, это не значит, что он должен по нескольку раз в день рыдать у него на груди. Можно уважать начальника за его положительные качества, прощать ему его недостатки, потому что у всех же есть недостатки. Можно спокойно и терпеливо переносить его несправедливость по отношению к вам. (Ведь он же не хотел ни чего плохого, а если и хотел, то нет людей, которые всегда хотят только хорошего). Можно искренне сочувствовать ему, когда его дрючит его начальство. Можно всегда быть готовым пойти на любые неудобства только потому, что он об этом попросил. То есть можно относиться к начальнику вполне православно, с любовью. Но при этом ни когда ему не льстить, ни когда перед ним не заискивать, не скакать перед ним на задних лапках, не стелиться ему под ноги ковриком. В общении с ним всегда быть ровным и спокойным, ни когда слишком эмоционально не выражать свое восхищение. Говорить ему правду о положении дел, заранее зная, что это будет ему неприятно. Иногда, может быть, отказаться выполнять некоторые его распоряжения, если это в ущерб делу или против совести.
Если человек держит себя в отношениях с начальником таким образом, что про него скажут? «Гордый» – с восхищением скажут неверующие коллеги. «Гордый», – с порицанием скажут коллеги верующие. Но есть ли в таком поведении хоть капля гордости, в каком бы смысле ее не понимать? Человек ведь не прево