И Пушкин, и Чехов – часть русской национальной культуры. Оба они наши, но разница между ними очевидна. Закрывать глаза на внутренние противоречия нашей культуры – не лучший способ эти противоречия сгладить, скорее наоборот.
***
Гостеприимное правительство Пензенской области организовало для участников фестиваля поездку в Тарханы, на родину Лермонтова. Это стало поводом для размышлений не только светлых. Всю поездку не покидали сознание строки Михаила Юрьевича: «Настанет год, России черный год, когда царей корона упадет». Он все предвидел.
После революции в Тарханах поселилась «мерзость запустения». Красивой, конечно, была мысль о том, чтобы «передать барское добро крестьянам», но ведь ни кто ни чего ни кому не передал. Просто все разрушили, загадили, испохабили. Уничтожили прекрасный русский мир. И разве не наша интеллигенция подготовила идеологическую почву для этой похабщины? Доигрались, воображая себя байронами и вольтерами.
Только в последние годы огромными усилиями усадьбу восстановили. Здесь все замечательно: тихие аллеи, мирные пруды, барский дом изумительных пропорций. Восстановили и недавно освятили храм, построенный трудами бабушки Михаила Юрьевича. Но в усадьбе, в рабочем кабинете поэта на письменный стол заботливой рукой водрузили… бюстик Вольтера. Михаил Юрьевич, конечно, не был образцово-православным, но про Вольтера однажды сказал, что его у них «и гувернером бы не взяли». Стал бы он сам украшать свой письменный стол бюстом человека, не годного даже в гувернеры? Это мы за него решили. Так «тонко и чутко» мы принимаем поэта.
Что мы за люди… Сначала кровью и слезами мы создаем великий русский мир. Потом с дикой залихватской удалью разрушаем его до основания. Потом в режиме подвига восстанавливаем. И это лишь затем, чтобы той же рукой тут же заложить под него бомбу. Ведь Вольтер – знамя тех идей, которые разрушили наш мир и эту усадьбу в том числе.
В одной из комнат усадьбы мы смотрели на картину Лермонтова – святой апостол Андрей Первозванный в момент предсмертных страданий. В глазах лермонтовского апостола мудрая глубина и пронзительная боль. Исследователи с трудом верили в то, что такую картину мог написать 14-летний юноша. Но этот юноша был русским гением.
***
Так почему у нас до сих пор нет православного телеканала? А почему наша интеллигенция, разрозненная и разнородная, до сих пор тянет страну в разные стороны? Что с этим делать? Рецепт кота Леопольда («Ребята, давайте жить дружно») наивен и неэффективен. Надо же, наконец, решить, вокруг чего объединяться. Вокруг апостола скептицизма и безверия Вольтера? Или вокруг апостола Андрея Первозванного?
Попрошайки
По Вологде едет автобус. По проходу идет нищий и жалобно причитает: «Люди добрые, помогите, у меня пенсия нищенская, да и ее не платят… Спасибо вам, люди добрые, как бы я без вас жил…» Он не старый, но видно, что инвалид: лицо несет печать вырождения. Куцая бороденка, одежда, которую надел бы не каждый бедняк. Вырядиться нищим может, конечно, каждый, да и скорбную рожицу скорчить – дело не хитрое. Но здесь было другое. Болезнь прорезала на лице этого человека такие следы, какие могут появиться лишь за долгие годы. Это было не выражение лица. Это было само лицо.
Нищему подавали, он униженно благодарил, но вот случилось нечто неожиданное. Импозантный господин в шикарной дубленке зло и презрительно бросил в лицо попрошайке: «Поезжай в Кувшиново, там тебя накормят». Нищий вздрогнул. Его узнали. Первой его реакцией было жалкое желание оправдаться, объяснить, почему ему не охота кувшиновского хлебушка: «Там накормят… больше не захочешь…» Но вдруг это убогое существо словно обрело внутренний стержень и, уже отвернувшись от разоблачителя, он как-то очень мирно, ни к кому не обращаясь, сказал: «Да, я психический больной, но я никому не сделал зла».
Гладко выбритый брезгливый господин еще пытался доказать своей спутнице, что, дескать, нищий-то не настоящий, но этот «правдолюб» уже казался каким-то мелким, пустым и незначительным, не смотря на запах дорогого одеколона. В душе звучали мирные слова убогого: «Я никому не сделал зла». Какое спокойное и ясное человеческое достоинство отыскалось в этом замухрыжке. А мог ли тот господин, положа руку на сердце под дубленкой, так же сказать про себя: «Я никому не сделал зла»?
***
Нищего Толю давно уже не видно в Лазаревском храме Вологды. Говорят, что он перебрался в Кафедральный собор. А может Толя уже и не встает, потому что и раньше еле бродил. Никогда больше не доводилось видеть таких нищих, как он. Толя – удивительный. Солнечный.
Поначалу он раздражал. В самом деле: подошел как-то и цапнул своей ручкой меня за рукав. Смотрит и молча, загадочно улыбается. Маленький, седой, как лунь, глазенки лучистые. Он так и не сказал ни чего, и я с неудовольствием отвернулся. Я потом уже понял, что сия пантомима означала: «Толя хочет денежку».
Мне стало очень стыдно, когда однажды Толя, шаркая ногой, подковылял к моему приятелю и протянул ему маленькую картонную иконку, прошамкав так, что едва можно было разобрать: «На память… на память…» Приятель, приняв подарок нищего, спросил его: «Зовут-то как? За кого помолиться?» «Толя… Толя…» Так я узнал имя этого старичка.
Толя ковылял по храму, словно собирая дань, ни сколько видимо не сомневаясь, что раскошелиться должен каждый, к кому он подошел. А потом направлялся к свечному ящику и покупал самые не дорогие иконки. Он совершенно не интересовался, сколько собрал монеток и сколько стоит иконка, его покупки как-то на доверии улаживались. А иконки Толя раздаривал совершенно не знакомым людям, и почему выбирал именно их – было непонятно.
Люди невольно усматривали некое знамение в том, что Толя им иконку подарил. Думалось, что это неспроста и обычный нищий начинал играть роль в человеческих судьбах. Но… обычный ли? Разве обычно собирать милостыню для того, чтобы делать подарки? Если серьезно об этом задуматься, и впрямь судьба перевернуться может.
***
От нее шло такое зловоние, что стоять к ней ближе трех шагов было просто невыносимо. Как будто сроду в бане не была. Эта нищенка, подошла к нам в иконной лавке Троице-Сергиевой Лавры. Она сразу же без предисловий сказала: «Купите мне Библию, а я за вас молиться буду». С трудом скрывая удивление, я ответил: "Для нас это дорого". Но нищенка, судя по всему, была готова к такому сюжетному повороту и, не делая паузы, предложила следующий вариант: «Тогда два охранных пояса». Охранный пояс стоит столько, сколько я ни когда не подал бы нищему, но здесь, чувствуя, что моя несговорчивость может ее вконец утомить, протянул ей деньги на один пояс. Нищенка продолжала вонять и блаженно улыбаться, но дала мне понять, что я несколько ее разочаровал: «Надо на два пояса». Я уже открыл рот, даже не зная, что сейчас скажу, но ситуацию спасла моя спутница, протянув нищенке деньги на второй охранный пояс.
Я потом много раз вспоминал про эту нищенку. Удалось ли ей все-таки заполучить Библию или так и приходится довольствоваться охранными поясами, скопив их невероятное количество? Зачем они ей? Наверное, тоже раздаривает. Удивительное дело: человек, не имеющий возможности даже в бане помыться, просит не хлеба, а церковных вещей.
Мы очень любим за чашкой кофе порассуждать о приоритете духовных ценностей над материальными. Только надоели уже эти разговоры. Хочется сказать очередному не в меру духовному интеллектуалу: «Поезжай в Лавру. Там одна нищенка есть. Понюхай-ка ее».
Исцеление
Я продрог до костей, хотя мороз на улице стоял не так что бы очень сильный, но переохлаждение усугублялось переутомлением, поскольку день уже клонился к вечеру, а я был на ногах с трех часов утра, да к тому же за последние сутки съел лишь два куска черного хлеба с несколькими глотками студеной воды. Так завершилось паломничество в Черниговско-Гефсиманский скит Троице-Сергиевой лавры. Впереди была обратная дорога – сначала от скита до Сергиева Пасада, оттуда до Александрова, а из него до Вологды. Хорошо было на душе, но тело уже почти отказывалось служить.
Подошел автобус на Сергиев Пасад, обосновавшись в котором, я постепенно разговорился с женщиной лет 50-ти, которая сидела рядом. Оказалось, что они с сыном – жители Александрова, ездили в скит собороваться. Мое состояние делало меня плохим собеседником, и о себе я сказал только то, что возвращаюсь в Вологду, но ей, казалось, нужен был лишь слушатель, и постепенно я узнал, что ее сын (на вид – приличный молодой человек лет 25-ти) несколько лет назад заболел тяжелым психическим расстройством.
Много раз в припадках он пытался убить мать: и с топором на нее бросался, и из окна хотел выбросить. Не раз после припадков он совершал попытки самоубийства. Это был сущий ад. Водила его мать и к бабкам-ворожеям, и к бесчисленным экстрасенсам, у которых «после одного сеанса все проходит». Но не проходило, а только хуже становилось.
Наконец, ей предложили соборовать сына. Первое же соборование принесло облегчение, после второго стало еще лучше. Сейчас они возвращались уже с третьего за этот год. Позднее я сам поговорил с Андреем, рассудительным молодым человеком, заметив лишь немного нервическую жестикуляцию. Он был почти здоров, хотя и не вполне еще.
С автобуса мы пошли на электричку уже вместе, а когда приехали в Александров, женщина предложила:
– Зачем вам на вокзале 4 часа мучиться? Пойдемте к нам. Поедите, отдохнете.
– Нет сил отказываться, – улыбнулся я.
Мать с сыном приняли меня в своей бедной комнатке, как родственника, которого потеряли много лет назад и неожиданно нашли. Накормили скромным, но вкусным ужином, согрели даже воды в тазу, чтобы ноги вымыть, хотя вода была наносная, постелили постель – пару часов до поезда отдохнуть. Я лег и мгновенно «провалился», успев только услышать сквозь сон, как мать говорит сыну: «Разбуди Сереженьку в одиннадцать, я сама его на поезд провожу». Я уже не удивлялся тому, что так ласково и заботливо суетятся вокруг меня люди, которые еще два часа назад не подозревали о моем существовании, да и сейчас знают обо мне только то, что я – из Вологды.