***
Архимандрит Серафим (Чичагов) писал сто лет назад: "Кто не имеет истинного представления о средствах Серафимо-Дивеевского монастыря, тот, войдя в него и любуясь собором, трапезной, мастерскими, несомненно решит, что это богатый монастырь. Но если бы посетители спросили, как живут сестры обители, какова их трапеза и проч., то они, наверное, удивились бы всему увиденному. Живут сестры в далеко не приглядных деревянных домиках, в большой бедности, питаются самой скудной грубой пищей, как, например, пустые щи и огурцы, а каша бывает только по праздникам. Этот бросающийся в глаза контраст, это несоответствие большого красивого собора… с нуждой и бедностью сестер, свидетельствуют, что в Серафимо-Дивеевском монастыре живет истина, правда, любовь…, здесь сохранилась в прежней силе и полном значении слова духовность".
1994 г.
Введение в Оптину
Придет время, когда люди будут безумствовать
и если увидят кого не безумствующим,
восстанут на него и будут говорить: ты безумствуешь -
потому что он не подобен им.
Прп. Антоний Великий.
От Козельска до Введенской Оптиной пустыни я шел по безлюдной дороге, обгоняемый машинами, и вскоре достиг моста через полноводную весеннюю Жиздру. Слева над кромкой соснового бора, игрушечно блеснул золотой куполок. Сердце екнуло (Это Оптина!) и, едва миновав мост, я тут же спустился с насыпи, не дожидаясь, пока покажется дорога, ведущая к монастырю. А в дороге и необходимости не было – шел то прибрежными полями, покрытыми пожухлой прошлогодней травой, то пустынным сухим бором – места проходимые. Но куполок уже не был виден, как с высокой насыпи, и курс прокладывала память. Монастырь, однако, не появлялся, а шел я уже давно. В душе начинало шевелиться неуютное тоскливое беспокойство.
Оптина выросла перед глазами неожиданно и как-то вся сразу. Она была хорошо знакома мне по иллюстрациям и описаниям во многочисленных книгах, а потому даже казалось, что я так же хорошо ей знаком, и встреча эта желанна обоюдно.
Не так ли и к вере люди приходят? Поднятые Господней дланью на необходимую высоту, они вдруг неожиданно видят над кромкой повседневных забот краешек Вечной Истины, поражающей ни с чем несравнимым блеском. Но первый же самостоятельный шаг навстречу Истине доказывает, что собственных сил удержаться на высоте нет – человек погружается в пустынные сумерки. Если жажда Вечности не оставляет его, человек прокладывает свою тропу навстречу Свету, теперь уже зная, что Он существует. И Свет ведет человека, даже оставаясь невидимым.
В жизни все удивительно мудро, вплоть до последней бытовой мелочи, только мы чаще всего не чувствуем этого, а близость святых мест обостряет восприятие.
Итак, Оптина пустынь была передо мной, но действующие ворота я увидел не сразу и стал обходить монастырь с речной, довольно грязной стороны – по дну не глубокой и не широкой колеи. И вот едет мне навстречу "Жигуленок". А свернуть-то некуда. Я немного в бочок оттеснился, и «Жигуленок» вежливо сбавил скорость. Но колесом машина очень точно попала в лужицу грязи, которая в полном объеме благополучно перешла на мои ботинки и брюки…
Я был в дороге ровно сутки. Сначала поезд вез до Москвы, потом электричка до Калуги, потом автобус до Козельска, потом пешком километров пять. Я был уставший, голодный, а теперь еще и грязный. Монах, оформлявший меня на ночлег, с дружелюбным спокойствием отметил последнее обстоятельство: «А что такой грязный?» Неловко и устало промямлив в ответ, что так уж вышло, я был привечен мирной молчаливой улыбкой.
Вспомнил об этом потом, в полную меру оценив духовную глубину монашеского вопроса. Конечно же мне надо было сказать ему: «Я и пришел к вам в надежде стать чище». Так надо было по крайней мере подумать, даже независимо от того, что имел ввиду монах. Но я, конечно, и ответил не так, и подумал иначе, потому что спрашивал инок, а отвечал мирянин.
***
Вот уже полгода, как я вернулся из Оптинской пустыни, а писать об этом, вопреки своему обыкновению, начал только сейчас. Если бы сразу же взялся за перо, то, наверное, пришлось бы его изломать, не выдавив из себя ни единой строчки – внутреннее содержание поездки ускользало, ни как не выражаясь. Да и скрывался ли хоть какой-нибудь второй план за чередой мгновенно промелькнувших впечатлений? Может да, а может нет.
Но вот впечатления понемногу улеглись, мозаичные камушки сами по себе сложились в изображение, и Оптина спокойно не торопясь вошла в меня. Вошла во всем том объеме, в каком открылась.
***
Что есть Оптина? Оптина – это старцы. А старец – это не просто старый монах. Это нечто опять-таки с трудом выразимое. Может быть, наставник на уровне пророка? Старцы наставляли в духовной жизни, в делах и поступках не только монастырских насельников, но и еще половину России. К ним ехали и шли за сотни и тысячи километров. Порою, чтобы задать всего один вопрос. Иногда – чтобы засыпать вопросами. Шли и с житейским, и с духовным. С пустыми руками никто не возвращался, и не было раскаявшихся среди тех, кто последовал совету старца. Это подтвердилось опытом десятилетий.
Первый старец – о. Леонид (в схиме – Лев) пришел в Оптину уже опытным монахом в 1829 году. Потом были о. Макарий, о. Амвросий, о. Иосиф, о. Варсонофий, о. Анатолий и другие. Россия рыдала у них на груди без малого сто лет. И пока рыдала о своих грехах – получала прощение. Последнего духовника пустыни о. Никона большевики изгнали отсюда в 1924 году. Россия, словно под наркозом, уже не чувствовала своих грехов. Ее готовили под нож.
Зачем я шел сюда весной 1995 года? Старцев здесь больше нет или, во всяком случае, мне об этом ни чего не известно. А вопросов, на которые, кажется, только старец и мог бы ответить, накопилось не мало. И вот непонятным образом возникла уверенность, что на все мои вопросы ответит сам монастырь, сама эта земля, где покоятся тела старцев, сам собор, где почивают мощи преподобного Амвросия.
Услышь меня, Оптина. Узри меня.
***
Оптина пустынь всем дает на одни сутки бесплатные ночлег и питание. Паломников размещают в Иоанно-Предтеченском скиту, в здании бывшей церкви, вместе с послушниками. Пока я оформился, достоял в храме службу и поел, на улице уже была кромешная темнота.
– А где скит? – спросил я, выйдя из трапезной.
– Иди через лесок на горящий фонарь, – ответили мне.
Лесок этот, сразу же за монастырем, небольшой, и скит совсем близко, едва ли в километре. Но он так добротно был упакован в деревья и темноту, что виднелся лишь сам фонарь. Заблудиться при таком раскладе невозможно, а вот попасть в лужу, разорвать брюки о сучек или оцарапать лицо веткой – совсем не сложно. Интересно все-таки идти на огонь, когда не видишь ни чего, кроме огня. Есть в этом что-то мистическое.
На первом этаже бывшего храма на вахте меня встретил симпатичный молодой послушник, не перестававший очень тепло улыбаться. "Братик трапезничал?" – первым делом поинтересовался он и, получив утвердительный ответ, проводил меня на второй этаж, показал койку. Взглянул я на свой ночлег и стало мне тоскливо до бесприютности. Таким контрастным душем поливала меня Оптина все то время, пока я был в ней. Сначала теплая улыбка, ласковая забота, и тут же – тюремно-казарменные двухярусные кровати, закинутые казенными одеялами, стены цвета вечной тоски и дверные проемы без дверей. Ну нет там дверей. И не ищите. Косяки есть. А дверей нет.
Сразу, как зайдешь – обширное помещение, где стоят шесть двухярусных кроватей. Из этого "зала" – четыре дверных проема (к ним на пару гвоздей приколочены одеяла) ведущие в комнатки, где по две кровати. Только крайняя степень усталости способна была смягчить впечатление от этого жилища, которое, к тому же, пребывало в разваленно-ремонтном состоянии. Где угол вывалился, где доски свалены прямо на полу – успевай перешагивать. В 22 часа – вечернее правило (общая молитва) и все – отбой, а точнее – полная отключка.
Да, быт оптинских послушников удручающе уныл и казенно-коммунален. Но сюда рвется немало молодых, красивых, умных, сильных парней. Они теряют все, что цениться в миру, попадая на эти нары. А что приобретают взамен? Вопрос не простой, но очень важный, в том числе и для тех, кто в монастырь уходить не собирается. Ответив на него, можно разрешить очень многие внутренние личные проблемы.
***
Послушников от паломников здесь невозможно отличить – одеты похоже, спят вперемежку, а в местных порядках разбираются, кажется, все, кроме меня. В общей комнате друг с другом ни кто не заговаривает – каждый весь при всех, но сам по себе. Твоего уединения, которым здесь дорожат, ни кто не разрушит, ни кто не пристанет с разговором, не спросит о том, о чем сам не захочешь сказать. Но это не ледяное безразличие вокзального зала ожидания. Попроси о помощи первого же, кто окажется рядом, и для тебя спокойно, без суеты сделают все, что только смогут.
В комнатки, отделенные от общего "зала" вместо дверей одеялами, без молитвы заходить не принято. Перед порогом надо сначала произнести: "Молитвами святых отец наших, Господи Иисусе Христе, Боже наш, помилуй нас", потом услышать "Аминь" и только тогда зайти.
В первый вечер меня по одному вопросу послали на третий этаж, сказав, что "Василий у себя". Постучал. Не открывали. Снова постучал. За дверью, кажется, послышалось легкое шевеление, но и всего лишь. Еще несколько раз постучал вполне внятно и раздельно. Искомый Василий признаков жизни не подавал, и я отступил, уверенный, что шорохи за дверью мне послышались. Но потом мне объяснили, что Василий был на месте, а не открыл, потому что я молитвы не прочитал. Хамское высокомерие по отношению к малосведущему гостю? Не торопитесь так считать, хотя и во мне по началу вертелось подобное заключение. Просто это другие люди. У них внутри уверенность, что разумное существо обязательно прочитает молитву. А если слышно один стук – это или ветер гуляет, или бесы тешатся, или какое-нибудь бессловесное создание. И реагировать на стук будут не больше, чем на скребущуюся мышь. Только молитва является признаком человека.