— Когда ты думаешь продать лошадь?
— Завтра базарный день.
— Хочешь, потом встретимся? В Беэр-Шеве?
Юнис покачал головой.
— Ты не хочешь?..
— Прошу меня извинить, но мне необходимо незамедлительно возвращаться обратно. — Ответ прозвучал вежливо и отчужденно.
После его ухода Циммер еще какое-то время постоял у стола, потом пошел поговорить с Лави, который теперь был осторожен и следил за каждым своим словом. Через пыльное стекло на стене смотрело на них наивное лицо президента.
— Они уйдут или нет?
— Я думаю, да, — ответил Циммер.
— Надеюсь, что уйдут, для их же пользы, — холодно заметил Лави. — Я слышал, их называют волками, — в самом деле, точно голодные волки.
Циммер не забыл снисходительной улыбки на лице Лави, но теперь, в кабинете канцелярии, этот офицер разведки, казалось, не сильно отличался от него самого. Лави выбрал в университете арабский, многие знаменитые востоковеды весьма лестно отзывались о его дипломной работе, которую к тому же было увлекательно читать — что возможно, только если искренне любишь свой предмет. Поэтому и ему тоже, даже если нынешняя профессия вполне его устраивала, пришлось побороть свои чувства или хотя бы память о том, что чувствовал несколько лет назад. Циммер, как и прежде, с горечью подумал о естественном процессе девальвации мыслей и чувств человека.
На следующее утро позвонил Гросс. Циммер попросил навестить его дома или подъехать в лагерь. Гросс предпочел лагерь:
— Мне не мешает немного проветриться.
Он прибыл в полдень, на такси.
— Сначала скажи, что тебе нужно, а потом поболтаем, — сказал Гросс.
Он был в элегантном синем плаще и черной меховой шапке и тяжело ступал, вытянув вперед голову и близоруко глядя сквозь толстые стекла очков.
— Я не могу пойти с тобой к ямун, — сказал он наконец. — Прости, но у меня больше нет на это сил. Я устал. Каждое утро я пытаюсь запастись силами на предстоящий день. Все стало значительно труднее. А ты — ты счастлив?
— Ты и впрямь утомился, иначе не задавал бы мне таких вопросов, — улыбнулся Циммер. — И все же, что они, по-твоему, должны сделать?
— Ну откуда мне знать, что для них лучше? Если более десяти из них замешаны в нападениях и угодят в тюрьму, им наступит конец.
— Так лучше, чтоб они ушли?
— Не знаю, — ответил Гросс.
— Скажи мне хотя бы, что ты-то думаешь.
— Да пойми ты, — начал Гросс уклончиво, — мне эти ямун нравились, и жаль, что не все у них складывается, как хотелось бы, но у меня не хватает терпенья. Иди, погляди-ка на этот снимок.
Он указал на фотографию лежащей на песке женщины, красивой женщины в белом купальнике, ладной и длинноногой, как учительница физкультуры.
— Мне от родственников деньги достались, — сказал Гросс. — Вот ты говоришь, что счастлив. И я не удивляюсь. Ты всегда был проще и здоровее, чем я. Приятно слышать. А был ли ты на том римском захоронении, которое мы обнаружили неподалеку от Ашкелона?
— Нет, совсем нет времени.
— Хоть слышал о нем?
— Нет, — признался Циммер.
— Короче говоря, так. На стенах изображены две феи с вазами в руках. Из ваз льется вода в бассейн с рыбками. На берегах, среди тростника, цветы и птицы. Журавль ловит рыбу клювом, бык зашел в воду. На крыше — виноград, и голенький мальчик тянет руку, чтобы сорвать гроздь, другой мальчик склонился над корзиной, а охотничья собака того и гляди бросится на оленя. Над головой оленя порхают птички. Правда, сверху смотрит маска Горгоны, но безмятежная красавица Деметра вносит успокоение. И все это — в склепе.
Циммер сидел и молчал. Гросс поднял воротник своего тонкого плаща.
— Заходи ко мне как-нибудь. В этой стране нет такого приличного ресторана, которого бы я не знал.
— Ладно, — ответил Циммер.
— А это для наших друзей ямун, — сказал Гросс и выписал чек.
Он еще побродил с Циммером по лагерю, глядя на песок под ногами. В одном месте остановился и с отвращением посмотрел на стальную гусеницу, тяжело распластавшуюся на песке. Циммер шел рядом и молчал, удивляясь, что им как будто совсем не о чем говорить. На какое-то мгновенье, когда Гросс поспешно садился в такси и уже собирался захлопнуть дверцу, он почувствовал, что его бывший друг испытывает облегчение, оттого что может ускользнуть от людской толчеи, танков, машин и палаток.
В тот вечер, когда он вновь остался один, в контуре наступающих дней словно проступило что-то грозное, непонятное. Он был не в состоянии поверить, что не один, не двое, а многие мужчины племени ямун совершили все эти злодеяния, да еще в столь короткий срок, тогда как со времени ранения Юнисова брата прошел уже год, и понимал, что это неверие скорее заманчиво, чем подлинно: Циммер с обидой сознавал, что его надежды, зиждившиеся на давней симпатии, не оправдались, а собственная жизненная позиция потерпела крах. Только наутро, после сна, это горькое чувство исчезло, и ситуация виделась Циммеру логичной и не такой острой. Едва освободившись, он решил ехать в становище ямун. Каспи поджидал его за рулем.
Дорога была длинной, и Каспи иногда казалось, что они сбились с пути, но вот Циммер увидел впереди женщину с двумя козами. Она закрыла лицо покрывалом и ускорила шаги.
Циммер велел остановиться.
— Добрый вечер, — сказал он. — Как поживаете?
— Добрый вечер, — приветливо ответила женщина.
— А где становище, далеко?
— Вон, перед вами. — Женщина махнула рукой и продолжала идти.
Циммер различил впереди серые полотнища. У входа в стан виднелись привязанные ишаки, какие-то мальчуганы побежали сообщить об их приближении. Среди шатров все казалось спокойным.
— Эти бедуины, пожалуй, совсем бедные, — заметил Каспи.
Им навстречу вышли Юнис и его десятилетний сын.
— Его зовут Асад, — сказал Юнис.
Мальчик с любопытством посмотрел на офицера и его черный берет. Они вошли в шатер и остановились у костра. В шатре сидело около тридцати мужчин, вкруг них стояли дети. Все поднялись и по очереди стали здороваться, протягивая для пожатия руку. Один старик, нездоровый с виду, остался сидеть. Он протянул руку и сказал, как принято:
— Хоть я и не встаю, но почитаю тебя.
Циммер признал старика, и тот улыбнулся ему беззубым ртом.
Со времени его последнего посещения ямун заметно обеднели. Землю устилали старые драные коврики. Один из них, тоже потертый, но вязанный из шерсти, предложили ему. Ноги большинства бедуинов были обуты в сандалии. Циммер заметил и то, как жмется к Фаизу молодежь, стараясь примоститься поближе. Тот сидел распрямившись, он был выше и плотнее Юниса, и в его взгляде, в выражении тронутого румянцем лица чувствовалась сила. Рядом с больным стариком сидел Хамад, которому Циммер некогда подарил кожаный кисет для табака, зеленый и гладкий; прежде он ухаживал за садиками более состоятельных семейств. Хамад приветствовал его белозубой улыбкой. Молодежь смотрела на него с изумлением или неприязнью. Все пили кофе. Кто-то приблизил к Циммеру блюдце с кусочками сахара.
Разговоры затянулись за полночь. Из всех присутствующих только у Фаиза был пистолет, лежал на полу рядом с владельцем. Фаиз пристально посмотрел на Циммера и пожал плечами, всем своим видом показывая, что едва терпит эту скучищу. Молодежь пожирала его глазами, ловила каждый его жест. Кто-то из присутствующих предположил, что, говоря о переселении, имеют в виду тех женщин племени, которые замужем за галилейскими крестьянами. Хамад налил Циммеру еще кофе.
— Офицер ждет ответа, — объявил Юнис.
— Если так, почему бы тебе не ответить ему, Юнис, — сказал Фаиз. — Нехорошо оставлять гостя в неведении.
Головы стариков повернулись к нему, старики не хотели ссоры.
— Ну, что же ты!
— Мы уйдем, — твердо сказал Юнис.
В группке молодежи, окружавшей Фаиза, раздались гортанные звуки, означавшие отвращение, ненависть и презрение. Такое не удивило бы Циммера при встрече с уличным сбродом… но среди милых дружелюбных ямун? Все поднялись, чтобы перейти в шатер Юниса, где их ждал ужин. Фаиз прошел совсем близко от Циммера, жесткий и самоуверенный; широкий красный рубец спускался из-под левого глаза до самых губ. В шатре брата он слегка остыл. Все неторопливо ели, подбрасывая хворост и чурки в пламя небольшого костра. Холодные порывы ветра, проникавшие в шатер, крепчали.
— А как поживает Гросс?
— Правда, как поживает Гросс? — посыпались вдруг вопросы. Раздался смех.
Наконец гости покинули шатер, один только Юнис задержался ненадолго вместе с Циммером, но и он поспешил уйти.
Каспи и Циммер лежали на плоских тюфяках и зябко кутались в широкие, прозрачные от старости одеяла. Ночью Циммер несколько раз просыпался. Сильный ветер наметал в шатер песчаную поземку, полотнища стен хлопали под его ударами. Старик, спавший рядом, укрылся овечьей шкурой, но не смог заснуть и закурил трубку, задымил, забормотал что-то и стал почесываться.
Под утро Каспи разбудил Циммера. Незнакомый бедуин принес хлеб и кофе. Среди шатров никого не было, только кое-где виднелись занятые работой женщины. Позади шатра, где они ночевали, стояла старая машина, некогда белая, окна затянуты бумагой или тканью.
Возвратившись в лагерь, Циммер помылся и отправился с двумя своими подразделениями на маневры. Все транспортные средства были готовы к изнурительному походу. Лагерь свернули, остались только штабная палатка, два автомобиля и бронетранспортер. Предполагалось, что Равив и Яари присоединятся к батальону позже. Небольшая группа парашютистов-десантников, около полуроты, которая тоже участвовала в ученьях, разместилась в штабной палатке. Теперь им предстояло вернуться к себе на базу, в Галилею.
Равива позвали к переговорному устройству, смонтированному в бронетранспортере. Один грузовик сломался в дороге, а когда солдаты вылезли из кузова, по ним открыли стрельбу.
— Нас пятеро, — сообщал голос. — Вы можете слышать звуки выстрелов.
— Кто стреляет?
— Не знаю, — ответил голос. — Арабы.