[110]. Неудачей закончилось и нападение на суда в Энзелийском заливе — моряки капитан-лейтенанта Золотарёва расстреляли поставленные «бунтовщиками» под руководством кескерского хана батареи и потопили их лодки.
Легко одержав победу, небольшой отряд Шипова тем не менее оставался противостоять намного превосходящим силам «неприятеля». Но Соймонов уже спешил обратно с подкреплением: Пётр I повелел отправить в Гилян пополнение под началом опытного бригадира Василия Яковлевича Левашова, которому предстояло сменить Шипова на посту «главного командира». Эскадра капитана Мятлевавы вышла в море 20 апреля 1723 года с двумя тысячами солдат и офицеров и двадцатью четырьмя орудиями на борту[111]. 9 июня Левашов рапортовал о прибытии войск на место, а через месяц уже подробно доложил о начале строительства, несмотря на протесты визиря, крепости на Шемахинской дороге и о своих первых впечатлениях от новообретённых подданных Российской империи.
Бригадир возмущался действиями визиря, упорно не желавшего принимать новую политическую реальность и призывавшего жителей быть «верными шаху и бусурманской вере», отчего последние «канфузятца и в развращении ещё великом». О местных обывателях Левашов отозвался критически: «Народ зело пустоголов, а наипаче лжив, однако, признаваетца, нас не так опасны, как своих боятся». Он видел, что затянувшееся безвластие стимулировало внутренние усобицы и обычную уголовщину, когда «партии» бродяг и прочих деклассированных личностей-«лотов» занимались в Реште грабежами и убийствами. Признавая, что «мы здесь ненавидимы», он, однако, отмечал, что уже может рассчитывать на «доброхотных» из местных жителей, которые предупреждали русских о намерениях своих противников[112].
Находясь с подопечным послом Измаил-беком в Петербурге, Семён Аврамов 7 июня 1723 года в специальной записке подробно описал основные доходные статьи гилянского экспорта — товары (рис, шёлк и ткани — парчи, «кановаты», «объяри», «бохчи» — «платки кановатные з золотом» и серебром), которые обычно продавались турецким купцам в обмен на английские и французские сукна; по данным консула, полученным от рештского визиря, казённые сборы от гилянского торга составляли 130–140 тысяч рублей.
Консул сообщал начальству, что военные вели себя не очень разумно с точки зрения государственного интереса. Жители опасались русских, потому что была жива память о явившихся «за зипунами» казаках Стеньки Разина. Исправить впечатление можно было «ласковым» обхождением, но Шилову оно явно не давалось. Полковник не желал также поддерживать отношения с местными властями. «Кофе и чаю не пил и к нам в гости не ездит», — жаловался визирь Мамед Али-бек, который сам приезжал к Шилову не раз, но ответного визита не дождался. Аврамов долго убеждал местных купцов в выгоде торговли с Астраханью, а командир не желал грузить их товары на российские суда, порожняком возвращавшиеся в Астрахань: «Этот де интерес невелик». В результате торговцы собрались отправлять их привычным караванным маршрутом через «турецкую землю» к Средиземному морю[113].
Левашов старался не повторять ошибок предшественника. Выбор царя оказался верным — бригадир на долгие годы стал разумным и предусмотрительным колониальным администратором: строил крепости, приступил к сбору пошлин, завёл отношения с местными армянами и стал получать от них достоверные сведения о положении в других провинциях Ирана. Один из его помощников Пётр Сергеев (Петрос ди Саргис Гиланенц) стал в том же году командиром армянского конного отряда на русской службе[114].
Левашов даже получил от Петра упрёк в нерешительности: «Что же пишите, что действительной силы употребить не смеете, понеже в указе повелено ласкою поступать, но инструкция ваша имянно гласит, чтоб налог, тесноты и грубости никакой не казать тем, кои добро обходятся, а противным противное, и хотя то о противности воинской яснее гласит, однако ж и всякую противность в том разуметь надлежит, и всеми мерами, как возможно, старайтесь, дабы сия провинция разорена не была; також с сими народы временем и к случаю надлежит гордо и отчасти грознее поступать бодро; понеже они не такой народ, как в Европе». Император приказывал продолжать строить крепости, однако употреблять силу таким образом, «дабы сия провинция разорена не была»[115].
Вскоре бригадир освоился в новой обстановке, однако его беспокоили небоевые потери. Ещё в июне 1723 года экспедиционный корпус в Реште насчитывал 3 313 здоровых, 17 раненых и 162 больных; но уже в ноябре Левашов докладывал, что количество «больных салдат зело умножилось, и много помирает», и особенно просил прислать «лекарей» и «писарей» для ведения документации[116]. Император, помнивший о «заразительном» гилянском климате, в июле 1723 года распорядился «дослать рекрут» к Левашову (тысячу человек сразу и ещё тысячу «в запас»), «ибо там не без болных и умерших будет». К концу года командующий в Гиляне получил пополнение — больше тысячи молодых солдат; всего же за первые шесть месяцев 1723 года, по данным Военной коллегии, в новые владения России отправились 5 947 рекрутов[117]. Они требовались не только в Гиляне — следующим шагом по утверждению на берегах Каспия стала возобновлённая экспедиция на Баку.
Царь торопил Матюшкина. Хотя Пётр и отменил «ради турецкого дела» прежние указания о масштабной операции, но всё же был намерен воплотить свою мечту о взятии Баку и строительстве международного порта в устье Куры и охранявшей его крепости, «дабы неприятель не захватил». В мае 1723 года он, получив сведения о движении к Шемахе турок и опасаясь, как бы они не заняли город первыми, чтобы опередить их и завязать с жителями переговоры до подхода основных сил, приказал: «…сколько есть судов… отправить с людьми в Баку».
Однако Матюшкин смог выступить в поход только после отправки Левашова в Гилян. Разделённая на три части эскадра капитан-лейтенантов В.А. Урусова, П.К. Пушкина и Ф.И. Соймонова вышла в море 20 июня и без осложнений вошла в Бакинскую бухту 17 июля. В тот же день Матюшкин отправил в крепость майора Нечаева с письмом Измаил-бека к местному султану, предложением принять привезённый провиант и открыть ворота русским войскам, прибывшим «для охранения города Баки». В своём обращении генерал напомнил бакинцам, как они «посмеятельно и лживо учинили» отказ царскому посланцу в прошлом году, и выразил надежду, что теперь они поступят иначе. Однако султан Мухаммед Гуссейн отказался допустить русских в Баку «без указу шахова», о чём 19 июля заявили его представители.
Осада была недолгой. Утром 21-го числа началась высадка десанта. Эта операция была произведена так быстро, что гарнизон не успел оказать сопротивления. Только после её окончания вышедшая из города конница попыталась атаковать русские войска, но они к этому времени уже успели построить на берегу батарею и открыли «скорую стрельбу». Не выдержав артиллерийского огня, бакинские конники поспешно устремились к городу.
Затем по городу открыли огонь орудия батареи и с семи гекботов. Бомбардировка двухпудовыми мортирами вызвала пожары, а двенадцатифунтовые пушки били по крепостной стене со стороны моря. Ответные действия оказались неэффективными: маленькие крепостные орудия не смогли соперничать с корабельной артиллерией, а конные атаки на батарею отражались русскими войсками. В результате обстрела в стене была пробита брешь, но до штурма дело не дошло.
27 июля Матюшкин отправил в Баку письмо с «последней резолюцией» о сдаче, и среди осаждённых произошёл раскол. В пять часов утра следующего дня бакинцы заявили, что сопротивляться их принуждали «некоторые противники», и от имени начальника гарнизона юзбаши Дергах Кули-бека и его брата Хаджи Эмина согласились открыть ворота. В три часа пополудни русские части вступили в город, а жители приветствовали их «хлебом и солью», музыкой и пляской «по персицки». Городские власти преподнесли Матюшкину ключи от городских ворот. Войска заняли посты на башнях, стенах, у ворот, пороховой казны и пушек; затем в город были доставлены с кораблей 14 пушек, продовольствие и амуниция. Солдаты заняли два караван-сарая — армянский и индийский, а в «знатнейшей мечети» командование учредило гауптвахту[118].
Вступив в Баку, Матюшкин стал наводить порядок — последовательно, но осторожно. Жители города 15 августа обратились к командующему с письмом, в котором сообщали, что султан и его братья связывались с Хаджи Даудом и были инициаторами сопротивления русским войскам, после чего Мухаммед Гуссейн был «отставлен» от всех дел, его «пожитки» описаны, а самого бывшего султана и трёх его братьев Соймонов вывез в Астрахань.
Одновременно генерал докладывал царю, что «Дергах Кули-бек и протчие обыватели являются к стороне вашего императорского величества склонны и как видица, во всём оные показывают доброжелательство». Большую часть гарнизона, состоявшего из семисот солдат под командованием юзбаши, приняли на русскую службу. В том же доношении Матюшкин объяснил, что не считает полезным выполнять пункт данной ему инструкции о высылке из города жителей-мусульман, а в настоящее время занят сбором сведений о состоянии налоговых поступлений, значительная часть которых находилась на откупе у того же султана. Кроме того, командующий был озабочен отсутствием вблизи города «конских кормов» и состоянием временно бесхозных нефтяных колодцев