Четвёртая статья обязывала российского императора употребить «медиацию» (посредничество) и убедить Тахмаспа признать состоявшийся раздел — «или волею, или с общего совместного принуждения». Предусматривалось, что в случае его отказа Россия и Турция «по согласию» утверждают на иранском престоле какого-либо «законного государя» или, как предусматривала статья шестая, «наидостойнейшего из персиян», только не «узурпатора» Махмуда. Если же Тахмасп согласится с данным договором — то, согласно его пятой статье, султан признает его законным и суверенным шахом и может участвовать в совместных действиях по изгнанию афганцев[180].
Константинопольский договор, в отличие от заключённого девятью месяцами ранее русско-иранского, стал не «виртуальным», а вполне реальным актом: обе стороны добились поставленных целей (пусть и не всех — но дипломатия есть искусство возможного), и ратификация состоялась без каких-либо осложнений.
Договор, конечно, стал успехом русской дипломатии, поскольку Петербург получил признание Стамбулом «новообретённых» владений России на Каспии, почти превращавших это море в российское «озеро». Интересно, что договор не упоминал о лимитировании границы к северу от Дербента, что можно расценивать как фактическое признание прав России на эту часть Дагестана. Турция же на данном этапе отказалась от намерений покорить Персию и готова была признать её суверенитет под скипетром слабого шаха Тахмаспа.
Однако и цена успеха была немалой. Договор не остановил турецкое наступление на восток, хотя и ввёл его в «законные» рамки. Но в любом случае сохранялась угроза тонкой полосе российского побережья и проходящей по ней коммуникации. Восточная Грузия и армянские земли признавались турецкими владениями. Грузинам и армянам оставалось надеяться на будущее освобождение от иноземного и иноверческого господства. Зато оказавшиеся в российской «порции» разделённых земель населённые мусульманами Ширван и Гилян ещё надлежало привести «в тихое состояние». Однако они были связаны с находившейся за сотни вёрст метрополией крайне несовершенными путями сообщения и представляли собой разрезанные по живому части социокультурной общности.
Заключённый в Стамбуле договор обеспечил признание турками российских приобретений в Закавказье, но, в свою очередь, активизировал их стремление утвердиться в бывших иранских владениях. В 1724 году турецкая армия вошла в город Хой, а затем захватила упорно сопротивлявшиеся Ереван и пограничный Хамадан. Правда, под Тебризом она потерпела поражение, но к осени всё же заняла Нахичевань, Ордубад и область Борчалы.
Вахтанг VI вынужден был просить Петра предоставить ему убежище. Император разрешил ему «ретироваться» в Россию. Кропотов начал «спасательную» операцию: 17 августа 1724 года посланная из крепости Святого Креста команда полковника Андрея Лицкина встретила царя-эмигранта «при терских вершинах близ снежных гор» Малой Кабарды. Свиту Вахтанга составляли 1 185 человек: его семья, шесть епископов, 14 архимандритов, монахи, грузинские «бояре» и «шляхетство» и их слуги[181].
Дела на юге Пётр держал под постоянным контролем. В июне он приказал Сенату отправить в иранские провинции русских учеников и «приставливать» их к местным мастерам-шелководам. В августе указал Сенату «нарядить» на юг тысячу донских и тысячу яицких казаков и пятьсот калмыков, которые должны выступить в поход в марте 1725 года. В сентябре царь дал указания: генералу А.И. Румянцеву подговаривать турецких армян к переезду в Гилян, Матюшкину — строить «горнверк» для охраны плотины на Сулаке, Левашову — оказать помощь шахскому послу Измаил-беку, который «человек зело умной и верной своему отечеству», в чём царь лично убедился во время бесед с ним[182].
Ситуация в «новозавоёванных» провинциях и вокруг них стала предметом обсуждения в Петербурге. Как свидетельствуют бумаги Коллегии иностранных дел, после возвращения в Россию посланника Мещерского «господа министры» (судя по подписям на докладе — канцлер Г.И. Головкин, тайный советник П.А. Толстой и тайный советник канцелярии Иностранной коллегии В.В. Степанов) подали мнения о необходимости дальнейшего воздействия на шаха Тахмаспа со стороны командующего Матюшкина и Измаил-бека.
Но на поданном 11 октября 1724 года в Шлиссельбурге докладе Пётр наложил резолюцию: «…посылать к шаху не потребно для того, что ныне от него никакой отповеди полезной быть не может; сверх того еще может быть, что они трактат подтвердят, толко потребуют помощи не толко против Мирвеиза, но и против турков, и тогда хуже будет». Наиболее важным император считал ратификацию договора с султаном — после неё уже можно «соглашатся» с турками о дальнейшей судьбе Ирана или (если шах всё же утвердит трактат Измаил-бека) выступить «медиатором» между Турцией и Ираном. Впрочем, в благоразумие Тахмаспа Пётр не верил — приказал «помыслить о прибавке нерегулярных войск». Недовольного шамхала Адиль-Гирея царь распорядился «искусным и пристойным способом … поймать»[183].
После нового заседания «тайного совета» Коллегия иностранных дел 14 ноября повелела Г.С. Кропотову «нежнейшими речами уласкать» Адиль-Гирея или иным «каким-нибудь способом поймать и держать ево в крепости Святого Креста за крепким присмотром в аресте» В тот же день Пётр обратился с письмом к лишённому царства Вахтангу VI: раз неразумный шах не принял трактата, то необходимо освободить его из рук «безделных министров»; приТахмаспе «есть грузинцы в охране», которые по присылке Вахтангом «искусного человека» смогут, «взяв его, Тахмасипа, перевезти к войску нашему в Гилянь», о чём уже даны в «выщем секрете» инструкции генерал-майору Кропотову. Однако план похищения шаха вскоре был отставлен; Пётр решил вовсе убрать бывшего царя с Кавказа и 11 декабря распорядился отправить его в столицу, где о госте «надлежащее определение учинено будет»[184]. Об отступлении из Ирана никто не помышлял: на обоих совещаниях речь шла об «умножении войск», прежде всего за счёт иррегулярных частей.
После совещания Пётр повелел двинуть в Дагестан ещё две тысячи донцов «в прибавок» и сделал выговор командующему[185]. Император был недоволен Матюшкиным, не спешившим выехать к войскам и испрашивавшем дополнительные инструкции: «Для чего ты в Астрахани задержался, но к великому удивлению сие слово "до указу нашего"! И что для отправления задержался — то делом, а что до указу, не знаем как разсудить. Какой тебе более указ надобно, ибо на всё имел полную инструкцию, также велено делать по тамошним конъюкторам смотря, а ехать самому велено, и ежели пропустишь зиму, ответ дашь, а что замешание там сделалось, то оттого, что Мещерского выслали, и опасаться гораздо нечего, ибо у шаха людей нет».
Ещё больше, чем гилянские «замешения», царя волновала «измена» в Баку. Он вновь приказал генералу «бакинских жителей выслать в Астрахань и оттоль сюда, оставя там сколько потребно, ежели без оных пробыть нельзя. И смотреть над жёнами и детми, чтоб не ушли, а когда сие будет крепко, мужи жён и детей не покинут. На дербентцев также смотреть крепко надобно, и ежели кто явится в подозрении — велеть казнить, буде же замешение какое будет, или общее зло во всех или большой части — увидя то, учинить с ними тако ж, как о бакинцах писано, впрочем как всегда писали, так и ныне чинить по тамошним конъюктурам, понеже дальность описки не терпит, а что надобно какой прибавки о том немедленно писать»[186].
Выбывших в результате таких мер «персов» царь рассчитывал заменить лояльными подданными-христианами. На эту роль больше всего подходили армяне и грузины, земли которых подверглись турецкому нашествию и которым Пётр при всём желании иным способом помочь не мог, не рискуя разрушить непрочный мир с Турцией. 10 ноября 1724 года Пётр подписал грамоту к католикосу Исайе и армянскому народу, объяснявшую, что Россия не может защищать армян на их родине, поскольку она находится в турецких владениях. Взамен в ответе на «прошение» прибывшей в Петербург депутации армян «карабахской и капанской провинций» император предлагал: «…дабы мы вас с домами и фамилиями вашими в высокую нашу императорскую протекцию приняли и для жилища и свободного вашего впредь пребывания в новополученных наших персидцких провинциях, по Каспийскому морю лежащих, удобные места отвесть повелели, где б вы спокойно пребывать и христианскую свою веру без препятия по закону своему отправлять могли». Грамота предписывала российским властям на Кавказе переселенцам «с домами и фамилиями в новоприобретенных персицких провинциях для поселения удобные места отвесть и в протекции содержать». Похоже, Пётр и его министры верили, что новые подданные «в кратком времени в такое состояние придти могут, что оставленные те свои провинции забудут и вне опасности от всякого басурманского нападения по закону своему пребывание иметь будут»[187].
Кроме конной армянской команды из пятидесяти человек, служивших «на своём коште» под командованием вышеупомянутого Петра Сергеева[188], на русской службе оказались и грузины-«милитинцы». С помощью этих частей весной и летом 1724 года войска громили персидских «бунтовщиков» под Кескером и Лагиджаном. В том же году Пётр Сергеев погиб «при атаке Рящя от кызылбаш», и «армянским конным шквадроном» стал командовать ротмистр Лазарь Христофоров (Агазар ди Хачик)[189]. Но массового переселения армян и грузин на прикаспийские территории не произошло. А прежде лояльный шамхал, не получив от царя желаемого, явно склонялся к выходу из подданства. В декабре 1724 года Г.С. Кропотов жаловался, что «горские народы» нападают на казачьи городки, угоняют лошадей, жгут заготовленные для строительства крепости «колье» и фашины.