Предуведомление
На «мизантропа» — имею право.
Во-первых, возраст.
Во-вторых, профессия: литературный критик. В своем цеху я не в первых рядах, но, увы, и не в «массовке», я, так сказать, в «групповке». То есть обязан проявлять (или имитировать) некую активность. А литературные нравы — это вам не пиратское братство. Тут и у травоядного клыки зачешутся. Ну а ежели ты еще и брюзга по натуре, много сил потративший на маскировку, то… Сколько еще придуриваться образованным, терпимым и гуманным?
Я не про литературу. Бог с ней. Про литературу я брюзжу в других местах.
Я здесь — про жизнь, я — про самое сокровенное, мизантропическое. Про отвращение к людям вообще.
Сам-то хорош, скажут. А я и не говорю, что нравлюсь себе. Отнюдь. Уже давно бреюсь исключительно на ощупь, чтоб рожи этой в зеркале не видеть вообще.
…В обычное время я живу более или менее спокойно. Работой занят или какой-нибудь очередной семейной разборкой. На простор мое мизантропичесое нутро выхлестывает на отдыхе. Желательно, где-нибудь подальше.
В позапрошлом году, например, специально для этого отбыл в Турцию. Хорошее место. Нет, правда. Об этом я уже написал. Но сейчас я пишу про международно-курортную составную тамошней жизни. А это уже не про Турцию, это — про нас.
Музыка
Принято считать, что на отдыхе должно быть много радости, веселья, неги и проч. В частности, музыки. Не знаю, как сами турки переносят музыку, но для отдыхающих им ничего не жалко. Исходят турки из того, что: а) хорошая музыка — это громкая музыка, б) хорошего должно быть много. И потому музыка будет для вас с десяти утра до двенадцати ночи с двумя полуторачасовыми перерывами. Ощущение, что ты на родине, под Звенигородом, на турбазе авиамоторного техникума. Но я сильно подозреваю, что дело тут не в турках — просто хозяева идут, так сказать, навстречу пожеланиям трудящихся.
Пик этой радости — по вечерам, когда сад вашего трехзвездочного отеля арендуют под местную свадьбу и сквозь тщательно закупоренные окна и ватные тампоны в ушах проламываются, сливаясь и скрежеща, сладкоголосый Иглесиас из полуторатонных усилителей ночной дискотеки — обозначим его Арагвой, ну а Курой (которая сливается, «обнявшись будто две сестры…») будет турецкий с османским драйвом рев зурны, поддержанный прочими ритуальными дудками и барабанами и соответственно оснащенный более чем конкурентоспособными усилителями.
Кряжистые немцы, отвалившись в плетеных креслах на открытых террасах, жмурятся от удовольствия и тасуют карты — ну кайф!
Юмор
Он здесь, скажем так, неожиданный. В открытом баре каждый вечер театрально-музыкальные шоу. На сцене местные массовики-затейники (по-заграничному — аниматоры). Ребята молодые, музыкальные, пластичные, с актерским даром и как бы даже артистизмом. Когда я спросил у них: «Так чего ж вы? С такими-то данными?» — они ответили: «А вы сами попробуйте, чтобы было понятно и смешно всем — и немцам, и русским, и голландцам, и англичанам, и прочим».
А что здесь, на курорте, понятно и смешно? Ну, скажем, в шоу «Лучшая пара отеля» — на сцену приглашают турецкую, английскую, русскую и голландскую семейные пары. Очередное состязание: жене, молодой или не очень молодой женщине, подвешивают на пояс сковородку, а мужчине — половник, да-да, именно так, чтоб он болтался впереди между ног, после чего мужчина и женщина должны стать друг к другу лицом и, двигая бедрами, произвести в отведенное время наибольшее количество ударов половника о сковородку. Называется «готовить яичницу». При мне этим занимались пожилой благообразный, так сказать, «европейского вида» голландец со своей престарелой женой. Как там «сбивали яйца» англичане и русские, я не досмотрел, под грохот сковородки и утробное ржание отдыхающих я сбегал по лестнице в сад, испугался, что травану прямо в баре.
Экскурсанты
Экскурсии — это замечательно, но ездить на них нужно, если ты русский, то с немцами или англичанами и, наоборот, если ты англичанин или немец, то только с русскими. Главное на экскурсии — выключить звук. То, что ты увидишь, будет прекрасно. Беда в том, что у тебя не только глаза, но еще и уши. Потому как если из бара, где прилюдно «сбивают яйца», сбежать еще можно, то из узенькой (для семерых) лодки, на которой вас везут по реке над синими омутами и шевелящимися водорослями, мимо черепашек на камнях, мимо уточек, — из этой лодки вы уже никуда не денетесь. И будете корчиться под возбужденное клокотание остряка-добровольца, какого-нибудь хорошо откормленного боровичка, который при виде уточек обязательно заорет: «Эх, дома ружье забыл!» — а увидев черепах, начнет «задорно» наседать на турка-экскурсовода: «А когда мы супчик из черепах будем варить?!» Молодой турок-экскурсовод смотрит со скрытым недоумением — их что, в России совсем не кормят? Остальные конфузливо отводят глаза. И только случайно затесавшийся на лодку — от своих отстал — голландец благодарно поднимет взгляд на этого русского, он, голландец, тоже радостно возбужден от красоты вокруг и готов с кем-то поделиться своим воодушевлением. А я стыжусь своей брезгливости — ну что делать человеку, если не может он по-другому выразить радость. Я даже позавидую голландцу, воспринимающему счастливое клокотание этого дурачка адекватно. У меня не получается. Но стыд мой длится недолго. Потом, когда всех нас переместят на палубу экскурсионного катера, глядя именно на этого борова, экскурсовод начнет всех упрашивать не крушить местную флору и фауну, потому как сейчас будет стоянка в бухте, где можно будет искупаться и посмотреть у берега на морских ежей, и у меня к господам огромная просьба — не трогать их. Бывает, что жалятся. Но не в этом даже дело. Они же вас не трогают. И вы их тоже не трогайте. Пусть себе живут. В голосе экскурсовода безнадежность — он точно знает, что именно вот этот боровок под детский визг его толстушки- жены будет выковыривать из камней несчастное животное, торжественно транспортировать его на палубу, а затем снимать на видео. «ДетЯм показать» (ударение на Я), — с чувством законной правоты отодвинет он укоризну экскурсовода. Сам снимется на фоне морского ежа. Ну а потом несчастное животное будет выброшено за борт, как недоеденное яблоко.
Во время обеда на палубе он будет жаловаться соседям по столику: «Да разве ж у них тут водка?! Разве ж она сравнится с нашей "Гжелкой"? Или "Туборг" их хваленый?.. Вот "Ярпиво" наше янтарное — вот это пиво!» И ни у кого за столом не повернется язык сказать: и чего ж ты, мужик, потащился сюда на такие муки? Сидел бы у себя на балконе в Москве или Саратове, глушил бы наш сухарничек, запивал бы ярославским янтарным, пиво, действительно, отличное. Зачем же так издеваться над собой?
Но нет, предложенный мотив дружно подхватывается. Под ненавистный «Туборг», салат и жареную рыбу, с потрясающим пейзажем за бортом течет душевная беседа про то, где лучше отдыхать. «Ну вот, отдыхал я в Египте, а чего там хорошего? Ни-че-го! Пустыня вокруг, арабы, обслуга не вышколенная — Африка, одним словом…»
— А вот мы в Ирландии отдыхали, вот это да! Это — что-то! Отель четыре звезды, весь — из коттеджиков. Персональный камин, дрова, специально напиленные, виски в минибаре, места для рыбалки с мосточков, удочки приготовленные. Класс! Но с Россией все равно не сравнить!
— А мы по Греции ездили, ну там Парфенон, Афина Паллада и проч., и музыка там у них приятная, и вино местное ничего, но знаете, чего хотелось больше всего? Селедочки нашей! Да с лучком! Да под водочку!!!
— А я вот, когда в Хорватии…
— А мы, когда в Испании были…
И каждый вздыхает расчувствованно: нет, Россия — это вам не какая-то там… В качестве «какой-то там» со знанием дела были названы еще Арабские Эмираты, Кипр, Крит и остров Мальта (это при том, что за столом нас всего-то оказалось шесть человек, точнее — пять, я не участвовал в беседе). Ностальгические стенания крепнут, их пробивает уже почти достоевской крепости надрыв: «Эх, в Суздаль бы! Зимой! Монастыри, церкви, погребок с медовухой! По-нашему, по-русски!.. Или на Волгу, под Углич куда-нибудь с палаткой, костерок ночью, ушица, утренние купания, а?.. Господи!!!» У меня, ошалевшего от этого ностальгического напора, даже крыша слегка поехала: кто они? Может, эмигранты какие, злой судьбой заброшенные на бусурманщину? Кто так терзает их? Кто подсовывает роскошные отели в Арабских Эмиратах или Испании вместо вожделенной палатки под Угличем? А может, какое тайное братство мазохистов? Уж очень простодушно, от души, выговорился один из этих страдальцев: «Сколько езжу, в каких только странах ни отдыхал — каждый раз убеждался: отпуск нужно проводить только в России!..»
От тех, кто на экскурсиях тих и задумчив, тоже лучше держаться подальше. Часто бывает, что тихость их — это не душевная умиротворенность, а некоторая недоуменная остолбенелость: «Ну да, везут. Ну да — море. Вода, короче. Много. Небо сверху. Ну и что?!! Небо — оно и есть небо. Горы какие-то. Далеко. А ты сидишь как дурак (дура) и на все это пялишься. Это что, и есть культурный заграничный отдых? В телевизоре все это было по-другому как-то». И оскорбленно, с ненавистью почти, смотрит этот страдалец (страдалица) на экскурсовода, который что-то такое впаривает про Клеопатру и ее любовников. Во время стоянки послушно идет к борту любоваться гротами: «Ну да, гроты… дырки такие в камне… Но кто мне может объяснить, зачем я должна на это смотреть?!» И ведь действительно — не объяснишь.
Вот «тихий» увидел с борта рыбок в воде.
— Смотри! — с немотивированным, но искренним возбуждением кричит он жене. — Смотри! Рыбы!
— Вижу. Маленькие какие.
Пауза. Рыбы плывут. Он, уже по инерции, чувствуя спадающее возбуждение:
— Вон-вон-вон пошли! Видишь?!
— Да вижу я… Вижу, — раздраженно отвечает жена. — Но маленькие они какие.
Далее тяжелое молчание.
— Может, вина возьмем в баре?
— Дорого у них тут. Я ж говорила, с собой надо брать… Пива возьми лучше.
Фотографирование
Бот наш приближался к «острову Клеопатры» в Эгейском море — живописные бухточки, невысокие горы, лесочки, у берега стая экскурсионных судов; и девушка, стоящая в компании по соседству, сладко вздыхает: «Ох, и нафотографируемся же мы здесь!»
Вот она, цель поездки. Сколько бы ни иронизировали снобы («На фоне Пушкина снимается семейство!»), а ездят за этим.
Народ зашевелился, полез в сумки за фото- и видеокамерами. Массовая видео- и фотосъемка начинается. Очередь к узенькому трапу на носу состоит в основном из «молодых», то есть от двадцати и выше, вплоть до сорока- и пятидесятилетних, которым без усилия дается выражение девственной дури на лице.
Фотографирование — это не процедура, это сакральное действо. Все становятся деловитыми, собранными, лобики морщат даже владельцы мыльниц, а уж те, у которых видео-камеры, те просто священнодействуют. Одновременно происходящее напоминает процедуру фотопроб на киностудии: деловито и собранно (время-время, очередь ждет!) проходят по узенькому трапчику на нос катера, одной рукой берутся за канатик, другую «раскидывают», лицо делают счастливо-вдохновенным и замирают на несколько секунд, потом лицо возвращают в исходное положение, снимающийся и снимаемый меняются местами: вскинутая рука, идиотское блаженство на лице, и — следующий!
Отснявшие расслабляются, как после работы. Мужчины (вот этот, например) обычно закуривают и достают из шортов мобильник: «Да… Да, я… Не, в натуре!.. Ага!.. А вчера были в клАбе, есть тут такое местечко. Отпад. А сначала на "Турецкие ночи" ходили. Зашибись! Сейчас на яхте… Ага, на остров плыву», — и неторопливо складывает блестящую серебристую игрушку, кладет в карман, берет оставленный на столике бокал с пивом, отхлебывает, мужественным пронзительным взглядом смотрит вдаль… Мужику под сорок.
Фотошоу продолжается на острове и возле бухты, и возле остатков античной стены, и в лесочке, и на ступенях античного театра: хищный прищур профессионалов, выбирающих эффектный ракурс, очередь к самому экзотичному месту, рассеянный взгляд позирующего (-ющей) вокруг и около и мгновенно возникающая перед объективом пиитическая отрешенность на их лицах: Я и Античность, Я и Древность. Готово, снято!..Жена начинает укладывать аппарат в сумку, муж кричит: погоди, вон еще какая-то стена. Жена испуганно оглядывается — действительно, метрах в пятидесяти за кустами еще какая-то руина. С незачехленным аппаратом деловой пробежкой супруги торопятся туда. Быстрей, быстрей. На острове, говорят, еще какой-то особо живописный обрыв и бухточка со специальным песком Клеопатры, и в воде надо сняться — плечи и грудь, выпирающую из купальника, смочить морской водой, чтоб блестели, коленочку повыше из воды и запрокинуться, как в «Эммануэли».
Такой вот скучный, однообразный душевный стриптиз, стремительное прокручивание одного на всех набора кино- и фотопоз — набора мечтаний о себе.
Еще об экскурсиях
Экскурсии разные бывают. Их нужно выбирать. У меня не всегда получалось. Плавание на катере по бухте Мармариса или так называемое сафари — это замечательно. И на «остров Клеопатры» (не в Клеопатре дело, бог с ней, а вот дорога, море, античные развалины и проч. — это замечательно). Но вот зачем я потащился на экскурсию к песчаной косе и грязелечебнице, дурак старый, понять не могу… Разве только, чтобы вот эти заметки написать?
Поддался на уговоры экскурсовода: уникальное зрелище черепах на мелководье, сказочной красоты песчаная коса в Эгейском море, обед в ресторане на берегу реки Даломан с видом на античные наскальные сооружения, но самое главное — незабываемое переживание, которое будет ждать вас в грязелечебнице… Действительно, переживание оказалось незабываемым. Но — по порядку.
Вначале — полтора часа на автобусе. Потом на лодках. Это хорошая часть поездки. Узкие протоки, как в дельте Волги, каменная стена сверху с остатками античных надгробий. Потом коса и море. Вот только тут вам сообщат, чтоб на черепах особо не рассчитывали. Черепахи вообще-то здесь только в апреле появляются. Немного. Некоторым везет — успевают увидеть и даже сфотографировать. Ну а сейчас, сами понимаете, октябрь. Так что извините. Ну а все остальное точно будет.
Приплываем на песчаную косу. Да, красиво. И пляж прекрасный. Похоже на пляж за горой Хамелеон в Коктебеле. Только простору больше — голая, почти бесконечная песчаная коса. Лежаки в центре под навесами, по три доллара. То есть нужно быстро сориентироваться и первыми успеть к единственному дереву, дающему тень в правой дальней части косы. Ну а там, предварительно вычистив из песка окурки, презервативы и бутылочные пробки, уже можно расслабиться и подремать после купания. Вода в море обалденная. Дно песчаное. Солнце, особенно в тени, ласковое. Туристское клокотание — далеко, возле бара на пляже. Там же и музыка, ее, слава богу, почти не слышно. Благодать. На полтора часа. Далее — путь на лодках обратно (ублаженный народ молчит, дремлет с открытыми глазами), затем — пристань и ресторан (тоже очень кстати), ну а далее последний и, так сказать, убойный пункт программы — посещение грязелечебницы. Плыть недалеко, как бы оправдывается экскурсовод, минут десять-пятнадцать. Оправдывается зря, потому как эти двадцать минут и есть самое приятное — широкий изгиб затененной горой и деревьями реки, беззвучное скольжение катера по воде. Медленные берега… Так бы и плыл… Так ведь нет. К берегу сворачиваем, навстречу гнилой сероводородной вони — грязелечебница. Толпа катеров у причала, на деревянном настиле стоят туристы и смотрят снисходительно, как выпускники на новичков: они уже познали — нам только предстоит. Экскурсовод начинает свое камлание: зачитывает наизусть список болезней, от которых мы вот сейчас исцелимся, объясняет, какой прилив сил и здоровья мы испытаем после грязевой процедуры, какими бодрыми и неутомимыми мы все — мужчины и женщины — будем этой ночью. То есть гнусный дух этого места еще и вербализуется. И вроде бы до сих пор таким милым был наш турок-экскурсовод, а вот сейчас утопил бы его с наслаждением. Пристаем. Смрад уже невыносимый. Идем за нашим Хароном. И первое, что я вижу, — навес с открытыми душевыми кабинками. Народ, прошедший инициацию, смывает грязь. Под ближайшим душем стоит мужик; оттянув резинку трусов, он запустил в них руку и моет свое хозяйство — жест, должный, видимо, означать, что рядом с тем, что пришлось ему сейчас пережить, обычные мерки «прилично-неприлично» просто смешны.
Что же с ним здесь такое делали? Я провожу взглядом влево и вижу… Попробуйте представить пупса размером с живого человека лет шестидесяти, толстого, двухметрового, бессвязно выкрикивающего немецкие слова, измазанного сине-зеленой грязью всего. Целиком. Ноги, руки, живот, плечи — все под грязью. Особенно жутко смотреть на его лицо с блестящими зубами и бешеным негритянским свечением выкатившихся глаз. Пупса этого, рогочущего, снимает на видео тоже сине-зеленая немка — грязь подсыхает на ее спине и обвисших ляжках. За ним на дорожке я вижу еще несколько таких же сине-зеленых бесовских харь. Еще. И еще. В том, как изуродованы лица, чудится нечеловеческое мазохистское наслаждение. А в глубине, за заборчиком, в гигантской луже грязи, в смердящей зеленоватой ее жиже ворочаются, плюхаются, ползают, ворочаются голые люди. И все чему-то смеются. Смотрят друг на друга и смеются. В смехе что-то истеричное и, если так можно сказать, бессвязное… Как будто против воли смеются…
Я вижу на дорожке еще чистых, но уже раздевшихся своих спутников, они спешат к здешней купели причаститься этому смрадному бесовству, так сказать, опроститься до… хотел написать «до уровня обезьяны», но устыдился — зачем напраслину на животных возводить…
Нет уж… Я лучше под навесом посижу… Чайку попью…
А справа металлическая сетка забора, и за забором вполне человеческий мир: небольшое кукурузное поле, дом, сарай, женщина с тазиком пластмассовым ходит, початки склады-вает, на ней синий выгоревший платок. А дальше у сарая хозяин-турок сжигает какую-то траву — дым разбухает, стелется, ветерком доносит его и до меня, сидящего под навесом со стаканом чая без сахара, я внюхиваюсь в этот дымок, как в изысканнейший парфюм…
Возвращаются — уже после заключительного душа — наши женщины, видят меня со стаканом чая: «А вы, мужчина, что не мазались?» — «Не мазался». — «Почему?» — спрашивают они и как бы запинаются. Как если бы они представили себя со стороны и задним числом сконфузились. И их ли кое смущение (если оно мне не причудилось) — единственный луч света по эту сторону от забора, отделяющего от нас нормальную жизнь с пожелтевшими листьями кукурузы, с потной рубахой турка, сжигающего у сарая огородный мусор.
Не так уж все плохо, буду думать я, когда наш катер отчалит и мы заново начнем дышать чистым воздухом, а потом еще полтора часа за окном автобуса нам будут показывать Турцию — сосновую, с горами, с долинами и озерами, рыбацкими селами, автостоянками, мечетями, с близким морем за горами.
Пляж и бассейн
Но все познается в сравнении. Экскурсия — это все-таки путешествие, то есть движение, жизнь. И попутчики твои, устав к концу экскурсии от туристской бесноватости, станут нормальными людьми. И с ними уже можно будет по-человечески разговаривать. Даже с этим вот, который с мобильником на катере позировал, в «клАбе» который оттягивался. Нормальный мужик оказался, рассказал мне вдруг, как замерзал у себя под Семипалатинском — в снежный буран попал, и мотор заглох в степи.
Но есть еще один вариант отдыха — отдых исключительно в отеле.
На территории нашего отеля три бассейна. Но купаются только в двух — тех, что расположены по углам сада. Здесь кучкуются пожилые иностранцы и мамаши с детьми. Эти простодушные люди лежат целый день на шезлонгах под навесом, книжки читают, мамаши вяжут чего-нибудь, про засолку ихних английских или голландских огурцов разговаривают и за детьми вполглаза присматривают. Время от времени, раздвигая детишек, сами лезут в воду, и плавают они и ныряют с тем же самозабвением и удовольствием, что и их детишки.
Не то у главного бассейна, расположенного в центре, рядом с барами. Вот там настоящая заграничная жизнь, как в кино (это когда Джеймс Бонд расслабляется от шпионских будней). Здесь самые красивые и стройные женщины, самые спортивные и самые вальяжные мужчины. Загорают. Но как-то неспокойно загорают, через каждые пятнадцать минут меняют позы, подзывают официанта из бара, щелкают фотоаппаратами, снимают-надевают черные очки, меняют кассеты в плеерах и так далее. Их ослепительно-белые шезлонги с яркими пляжными полотенцами окружены наибольшим количеством курортной амуниции — на мраморном полу высокие стаканы из бара, фотоаппараты, плееры, теннисные ракетки, разноцветные бутылки с «Оранжем» и «Хольстейном», флаконы с кремами для загара и т. д. и т. д. И тон здесь задают — не знаю уж, гордиться или нет, — русские. От русских глаз не оторвешь. Позы, в которые становятся девушки, втирая крем в тело, самые — ну, скажем так — обворожительные; жест, которым мужчина подносит зажигалку к сигарете, самый мужественный. И бассейн, кстати, у их ног тоже выглядит частью антуража.
На море их не выманишь. Хотя оно совсем близко — три-четыре минуты неторопливым шагом от крыльца отеля до пляжа. Пляж, правда, узковат, не всегда прибран, лежаки как бы слегка выгоревшие, да и песок вокруг… то есть не разложишь курортный натюрморт из очков, плееров и флаконов. Зато полоска пляжа бесконечная, небо бездонное, море настоящее, соленое, сине-зеленое, свежее, упругое, с ветром, с легкой волной, с солнцем. Но… Но людей здесь столько, что хоть пять купальников за день смени, никто не обратит внимания. Нет, пляж — это, так сказать, радость плебейская. Они за другим ехали, им подиум нужен. Им нужно быть в кадре, в картинке с рекламного проспекта. Целыми днями жариться на этом пятачке, разыгрывая свою мечту о себе загранично-курортном, ну а потом всей компанией переползти в бар, смотреть, как «сбивают яичницу» (см. запись «Юмор»). Тут не до экскурсий.
Пляжные разговоры
Полдень, горы, огораживающие бухту, слегка затенены, в синем небе парят разноцветные парашюты, паутинкой длинной веревки привязанные к катеру. Под парашютами можно различить человека, похожего на личинку какого-то насекомого. Солнце в полную силу. Но — легкий ветерок. Тень от зонта. Я лежу после купания, обсыхаю, любуюсь, вкушаю, так сказать, «негу бытия», но при этом бдительности не теряю — наушников плеера из ушей не вынимаю. Потому как соотечественники мои держатся на здешнем пляже как в глухом лесу — голосов не понижают:
—.. Я говорю этому… это ты у меня отсосешь! Понял?! Это я тебя раком поставлю, это твоя… будет ползать у моей братвы под ногами, это она говно мое будет хавать…
Это разговаривают два могутных парня справа от меня.
А слева женский разговор, монолог, точнее:
— …И ведь она мне, стерва, так до конца и не говорила, на кого квартиру приватизировали, оказывается, мой-то дурень раскис, все ей отдал, и только когда риелтор…
Я жму кнопку «Play» и возвращаюсь к голосам на пляже только через полчаса.
Слева:
— …А ведь там только кухня была восемнадцать и пять метров!.. Своими руками лоджию им отделывала. Хохлов нанимала, не лоджия — терраса получилась. А сейчас сидит он в халупе этой в Щербинке, полтора часа до работы, звоню ему, он трубку бросает…
Не приведи бог, думаю я, это ведь ситуация, когда весь родительский опыт, все твое старание уже ничего не значат…
Справа:
— …Ну давай… не чокаясь… за Штыря и за Пашку…
Стриженый атлет приподнимает в воздухе бутылку дорогого виски, братан его, такой же комплекции, но беловолосый с выгоревшими бровками, отвечает тем же жестом. Оба запрокидывают головы и пьют. А я смотрю на массивные золотые цепи с крестиками на могучих шеях и вспоминаю рассказ приятеля, спросившего в бане у бандитов, зачем они кресты надели, и услышавшего в ответ: «Мы, батя, долго не живем. Всегда нужно быть готовыми».
И я шарю глазом вокруг, за что бы зацепиться — я ведь сюда как бы отдыхать приехал, расслабляться. И наконец вижу девушку. Ей немного за двадцать, если я еще не разучился определять их возраст. Хороша — сил нет. Тонкорукая, длинноногая, высокая шея, тяжелые каштановые волосы, лицо… нет, не смогу описать… да это сейчас и не важно. Я вообще-то давно ею любуюсь. Русская, из нашего отеля, увидел еще в Шереметьеве, во время посадки на самолет. Соотечественников сторонится. Уже вторая неделя, а я ни разу не видел ее разговаривающей хоть с кем-нибудь. Видимо, на пляже ей кажется, что она наконец-то одна. Она смотрит на набережную, на шар, раскачивающийся над ближайшим кафе, — смотрит, закусив губу, исподлобья как-то, зажато, как набычившийся ребенок, но взгляд далеко не детский — вполне взрослая тоска, почти отчаяние, почти ожесточение в нем.
Я тоже смотрю на набережную. Вот бредут полуобнявшись парень с девушкой. Парень высокий, худой, в очках, волосы всклокочены. Девушка… нет, симпатичная, конечно, но куда ей до нашей. Но им действительно хорошо. У них нет нужды с кем-то себя сравнивать. Они как будто рождены, вот так обнявшись, брести, цепляясь ногами друг за друга, пересмеиваясь, обращая и не обращая внимания на окружающих. И в каждом их движении — стопроцентное совпадение со всем вокруг. Никуда не спешат, ничего не боятся, ни до чего не пытаются дотянуться. У них и так есть все. Они как дети, которым мир принадлежит по определению. Никогда нашей девушке не достичь вот такой безмятежной уверенности в обращении со своей красотой, с солнцем, морем, музыкой, с парнем — ну и так далее. Я не знаю, думает ли она об этом, но во всей ее позе — крайняя степень уязвленности. На лицо ее больно смотреть. У нее есть все. И как бы — ничего… Но — почему? Откуда мне знать?..
Я поворачиваю голову вправо к соседям-бандитам. Они уже давно молчат. Светленький спит на лежаке, перевернувшись на живот и уткнув потную голову в полотенце. Второй, оставшись в одиночестве, замер — он сидит, опустив плечи, с забытой в руке бутылкой. Взгляд остановившийся, обращенный на море и не видящий сейчас ничего, и я чувствую, как морозит его сейчас под этим роскошным турецким солнцем. Куда он смотрит? На сверкающую перед ним красоту вот этой жизни? Или — в черную с тяжелым земляным духом дыру на Химкинском кладбище?..
Вот мы, русские, на турецком пляже… Отдыхаем… Куда деваться от русской литературы с ее «Господи, как грустна наша Россия!»?