Сам Местр с большим энтузиазмом воспринял свое назначение на должность составителя правительственных документов и дал согласие еще до того, как поставил в известность об этом своего короля. Перед ним открывалась перспектива не только прямого общения с Александром I, что уже само по себе было ценным, но и возможность влиять на международную политику в нужном ему духе. Он считал, что его новая должность ставит его в ранг государственного канцлера. Между тем сардинский посланник явно переоценивал роль, предоставленную ему царем. Если оставить в стороне версию французских авторов о том, что Александр видел в Местре пророка и в этом качестве приблизил его к себе, то окажется, что царь собирался использовать его как человека, пользующегося большим авторитетом в католическом мире и способного вести эффективную пропаганду среди европейских католиков в пользу России. В свою очередь, Местр был уверен, что это укрепит позиции католицизма в России. Во всяком случае, он мог считать своим несомненным достижением открытие в Полоцке иезутской академии с правами университета. Фактически это был пятый по счету университет на территории России. Как только Местр принял предложение царя, он сразу же, со своей стороны, вызвался «поехать в Полоцк, чтобы увидеть это великое заведение… Эта идея была с жадностью подхвачена» Александром I [Ibid., p. 91–92].
Остается неясным вопрос, сколько раз Местр встречался с Александром I после неофициального разговора у Н.А. Толстого и до своего отъезда в Полоцк. Ф. Вермаль и А.Н. Шебунин считают, что было две встречи: «30 марта (11 апреля) и 8 (20) апреля в кабинете императора» [Vermale, 1927, р. 111; Шебунин, 1937, с. 602]. Однако 30 марта встречи, скорее всего, не было. Утверждая обратное, оба автора ссылаются на письмо Местра кавалеру де Росси, отправленное 9 (21) апреля, где, в частности, говорится: «В настоящий момент мне сообщили о новой тайной аудиенции. Я постараюсь ничего не забыть из того, что могло бы его воодушевить и открыть ему глаза на моральную сторону войны, предмет которым, как мне кажется, я успешно занимался, и который обычно не слишком понимают» [Maistre, 1884–1886, t. 12, p. 111]. Как видно, речь идет не о состоявшейся, а о намечающейся встрече. Состоялась же она 8 (20) апреля, в понедельник [Maistre, 1884–1886, t. 12, p. 126].
На следующий день, 9 апреля, Александр I уезжал в армию [Шильдер, 1897–1898, т. 3, с. 75]. Идеи наступательной войны еще не были оставлены, и поэтому разговор с Местром шел именно в том русле, что Россия первая начнет войну, хотя прямо об этом, разумеется, не было сказано. Первое, о чем Александр спросил Местра, – иезуиты. Местр еще раз изложил то, о чем он неоднократно писал, а царь читал: Общество Иисуса – это противоядие от революции, уже погубившей Европу и угрожающей России. Александра в данном случае интересовал вполне конкретный вопрос: «Считаете ли вы, что они расположены воздействовать на общественное мнение в Польше в нужном нам духе?» [Maistre, 1884–1886, t. 12, p. 128]. Получив утвердительный ответ, царь перешел к самому важному для него вопросу о войне. И здесь Местр повторил то, что он уже говорил Александру 5 марта на квартире Н.А. Толстого – об опасности допускать придворных в армию. Сила Александра заключается в том, что он законный государь. Но продолжением этой силы является слабость, проистекающая из самой природы двора, в котором существуют «интриги, страсти и многовластие» [Ibid., p. 129]. Слабость Наполеона в том, что он узурпатор, но ее продолжением является сила его духа и железная воля, позволяющие ему гасить все заговоры и объединять воли всех в общую волю. На вопрос Александра – «Какие меры предосторожности необходимо принять, чтобы установить равновесие?» – Местр посоветовал заимствовать у Наполеона некоторые жесткие и быстрые меры, но не вредя при этом репутации своего великолепного царствования. Суть их заключается в том, чтобы «наказывать чаще и строже», но при этом и «награждать чаще и более торжественно» [Ibid., p. 139]. Кроме того, нельзя обсуждать военные операции и слушать военные советы. Вообще не надо собирать людей для принятия решения. Этот совет был подкреплен афоризмом кардинала Реца: «Кто собирает людей, тот их бунтует». Вполне достаточно выбрать одного человека, пользующегося монаршим доверием, и поручить ему вести войну. Но главная мера, от которой будет зависеть успех войны, – это пропаганда среди французов при их непосредственном участии: «Работать на Францию вместе с Францией».
Таким образом, речь явно шла о наступательной войне, и Местр смотрел на себя если не как на пророка этой войны («Я не пророк, но я твердо уверен, что Ваше Императорское Величество может без ложной скромности рассчитывать на успех» [Ibid., p. 132], то как на человека, ясно видящего ее конечную цель – реставрацию Бурбонов во Франции.
Начинать нужно было с Польши, и первое задание, которое Местр получил (помимо переговоров с полоцкими иезуитами), было составление проекта восстановления Польши: «Император потребовал от меня составить план указа и манифест о восстановлении королевства Польского. Я это сделал» [Ibid., p. 145]. При этом неясно, когда именно это задание было дано Местру. Вермаль считал, что это состоялось 8 июня, ссылаясь при этом на Валишевского [Vermale, 1927, р. 114; Waliszewski, 1924, р. 16]. У Валишевского на указанной Вермалем странице никакой даты нет. Там говорится: «По приезде в Вильно царь в том же духе потребовал от Местра “план указа о восстановлении Польши и проект соответствующего манифеста”». При этом идет ссылка на Шильдера [Шильдер, 1897–1898, т. 3, с. 372]. У Шильдера, куда вряд ли заглядывал Вермаль, в примечании 111 к третьему тому приводится процитированный Валишевским фрагмент из донесения Местра сардинскому королю от 27 мая (8 июня). Впрочем, французскому исследователю в данном случае не было необходимости ссылаться ни на Валишевского, ни на Шильдера. Он прекрасно знал донесение Местра от 27 мая (8 июня), но, видимо, не придал значения тому, что это дата письма, а не дата получения задания от царя.
Спустя несколько лет после книги «Жозеф де Местр, эмигрант» Вермаль вместе с А.Н. Шебуниным подготовил публикацию переписки Местра для «Литературного наследства», где среди прочего было помещено короткое письмо Александра Местру от 9/21 апреля: «Я получил, граф, ваше письмо от вчерашнего числа. Со времени царствования покойного императора поляки наших провинций получили привилегию судиться по своим старинным законам. После этого я дал им некоторые другие льготы, но они не кажутся мне достаточно значительными, чтобы о них стоило упоминать в таком документе, как настоящий. Примите выражение моего уважения. Александр» [Шебунин, 1937, с. 662]. Это письмо, как видно, ответ на несохранившееся письмо Местра от 8 апреля, т. е. того самого дня, когда состоялся его разговор с царем. Судя по всему, речь зашла о Польше, и, видимо, тогда же Александр и поручил Местру составить проект восстановления Польши. 8 июня Местр информировал своего адресата о том, что работа им уже сделана и выражал сомнения в ее необходимости. Сомнения эти были вызваны затянувшимся молчанием царя и стремительным приближением войны.
Далее начинаются неясности. Из Петербурга Местр выехал 19 мая в понедельник, но в 1812 г. 19 мая было воскресенье. Приехал он в Полоцк 5 июня, воскресенье. В действительности 5 июня была среда, но дело не только в этом. Это, скорее всего, вообще неправильная дата, и речь, возможно, должна идти о 25 мая, приходящемся на субботу. Эту дату без всякого пояснения мы находим в книге Р. Триомфа: «Приехав в Полоцк 25 мая, он, дорабатывая свой “Опыт об общем принципе политических конституций”, ждал, пока император подаст ему знак» [Triomphe, 1968, р. 261]. Исправление Триомфа вполне можно принять. Во-первых, потому что 27 мая Местр уже точно был в Полоцке, о чем свидетельствует его письмо оттуда к Виктору Эммануилу от этого числа. Во-вторых, в пользу этого предположения говорит и следующая дата в «Записных книжках», указывающая на время его отъезда в Витебск: пятница, 31 мая. Здесь имеется в виду старый стиль, что следует из письма к Виктору Эммануилу от 22 июня (4 июля). В нем Местр сообщал: «12 июня (н. с.) я уехал в Витебск». Рискну предположить, что Местр дважды неверно указал дни недели, и в действительности уехал он из Петербурга в воскресенье, а приехал в Полоцк в субботу. Что касается 5 июня, то это, скорее всего, либо описка самого Местра, либо опечатка издателей.
В течение пяти недель, после последней аудиенции, Александр I не давал о себе знать. Вероятно, сразу же по приезде в Полоцк Местр получил «очень вежливое письмо» из Вильно, написанное 14 мая[33], скорее всего, Н.А. Толстым, уже не впервые выступавшим посредником между Александром I и Местром. В этом письме спрашивали, не нужны ли ему государственные бумаги (papiers publiques) и «настоятельно советовали поменять местопребывание» [Maistre, 1884–1886, t. 12, p. 158]. Ответив, что он не двинется с места, пока не получит официального предписания, Местр, по его словам, «провел еще некоторое время в состоянии полного бездействия» [Ibid.].
Предчувствие немилости заставляло его смотреть на собственное пребывание в Полоцке скорее как на ссылку, чем как на службу, что приводило его в состояние близкое к отчаянию. В письме к сыну от 7 июня он писал: «Я не припомню никакого периода моей жизни, когда бы я был более одинок, более уединен и более отдален от всего живого и всего утешительного. Я провожу все дни в моем кресле и покидаю его только для постели» [Ibid., p. 138]. Такое состояние длилось до 7 июля. Уже шла война, когда Местр получил предписание немедленно отправляться в Петербург. Письмо было «короткое, холодное и даже несколько неловкое (un peu gênée)» [Ibid., p. 158]. Местр немедленно отреагировал («я ответил 8 июля коротким письмом с легким налетом грусти») и отправился в Петербург. В столице он получил ответное послание, «написанное по приказу