» и «полное таких знаков уважения и одобрения, что, по правде говоря, Сир, их неловко повторять» [Maistre, 1884–1886, t. 12, p. 160]. Этим комплиментарным письмом царь, видимо, пытался как‑то подсластить пилюлю. Но суть дела от этого не менялась. Карьера составителя правительственных документов, едва приоткрывшись перед Местром, оборвалась столь же неожиданно, как и началась. Сам Местр склонен был объяснять это перлюстрацией его дипломатической переписки, из которой следовало, что все известные ему государственные секреты России он передает своему королю Виктору Эммануилу I. Местр не считал себя виновным, так как с самого начала предупредил Александра I о том, что именно так он и будет поступать.
Причина, конечно, была не в этом. Изменились планы самого царя. В день своего отъезда из Петербурга в армию, он назначил государственным секретарем А.С. Шишкова, поручив ему составлять манифесты, рассчитанные на русский народ. Местр был нужен лишь на тот случай, если войну начнет Россия. В таком случае проект восстановления Польши стал бы частью более широкой пропагандистской кампании, рассчитанной на Западную Европу. Война же на русской территории требовала иных пропагандистских моделей. Для их создания, с точки зрения царя, лучше подходил Шишков, как автор нашумевшего в предвоенный период «Рассуждения о любви к Отечеству».
Таким образом, Местр из активной политической фигуры 1812 г., какой он уже видел себя, превратился в стороннего наблюдателя. Оценки, даваемые им событиям и действующим лицам 1812 и последующих годов, представляют несомненный интерес и нуждаются в специальном изучении.
Глава 5Жозеф де Местр и адмирал П.В. Чичагов
Заявленная проблема, исходя из имеющегося корпуса источников, может рассматриваться лишь в одном направлении, а именно, как личность и деятельность Павла Васильевича Чичагова отразилась в текстах Жозефа де Местра. Для постановки вопроса о влиянии сардинского посланника на русского адмирала не имеется достаточных оснований. Скорее можно говорить о полном или почти полном несовпадении их взглядов, что в свое время вполне справедливо было отмечено А.Н. Шебуниным: «Спорили о материи и духе, о провидении, о системе Коперника и т. д. и оказывались на диаметрально противоположных позициях. Несмотря на это, Местр любил Чичагова и во время их разлуки, когда Чичагов был в Париже, мечтал о том, как будет еще дремать в его креслах, а в промежутках спорить с ним» [Шебунин, 1937, с. 591; Maistre, 1884–1886, t. 11, p. 393–394, 395–396, 450, 464].
В истории взаимоотношений Местра и Чичагова довольно важную роль играет депеша Местра от 2/14 июня 1813 г. Ее копия и сопровождающее письмо с резкими оценками отложились в архиве князей Воронцовых и были опубликованы без каких‑бы то ни было комментариев в 15‑м томе издания этого архива. В первом номере «Русского архива» за 1912 г. появился русский перевод этих документов также без пояснений [Местр, 1912, с. 46–61]. В этой публикации опущена и надпись, предваряющая письмо «Au chancelier» [Письмо неизвестного лица… 1912, с. 62–63], указывающая на то, что копия депеши отправлена канцлеру Н.П. Румянцеву. Письмо содержит резкие выпады против Местра, который, по словам автора, стремится «подорвать славу Русского народа и князя Кутузова» и одновременно льстит Александру I, проводя, таким образом, «разделительную черту между Государем, справедливо уважаемым и ценимым, и его народом, только что явно доказавшим ему свою привязанность, как правителю мудрому и кроткому» [Письмо неизвестного лица… 1812, с. 62].
Особое внимание автор письма обращает на Чичагова: «Главный предмет этого донесения состоит в том, чтоб оправдать адмирала Чичагова в приписываемых ему в Англии ошибках, в его действиях, при Березине. Но мне претит допустить, чтобы это делалось с ведома адмирала Чичагова. Зная возвышенные чувства адмирала, нельзя его заподозрить в допущении, – хотя бы с тайного его на то согласия, – позорить его родину, чтобы вернуть себе мнение чужой нации» [Там же, с. 63]. На первый взгляд, автор питает самые добрые чувства к Чичагову, но следующая фраза: «Считаю однако нужным сделать известным вашему сиятельству, что это донесение, написанное без шифры, было поручено Английскому курьеру и, следовательно, известно Английскому министерству» [Там же], – настойчиво акцентирует тот странный факт, что Местр отправил свою депешу из Петербурга сардинскому королю, во-первых, незашифрованной; а во-вторых, почему-то с английским курьером, да еще через Англию, где общественное мнение, как известно, было неблагоприятно к Чичагову. Родственники покойной жены Чичагова проживали в Англии, и сам он рассматривал эту страну как возможное место для своей эмиграции. Таким образом, отрицание заинтересованности Чичагова, слишком настойчиво проводимое в письме, подспудно должно было навести адресата именно на эту мысль. Вполне возможно, что автору письма было известно отрицательное отношение Румянцева к Чичагову[34], и тогда он явно предоставлял канцлеру возможность использовать донесение сардинского посланника против опального адмирала.
Напомним, что депеша Местра была написана в тяжелый для Чичагова период, когда на него со всех сторон сыпались обвинения в том, что по его вине Наполеон ушел из пределов России. Адмиралу тем самым вменялось в вину, что война не завершилась на берегах Березины и продолжается еще в Европе. Ф.Ф. Вигель, собиравший и усиливавший враждебные Чичагову слухи, характеризовал его как «гордого и злого ненавистника своего отечества». «Нельзя изобразить, – писал он, – общего на него негодования: все состояния подозревали его в измене, снисходительнейшие кляли его неискусство, и Крылов написал басню о пирожнике, который берется шить сапоги, т. е. о моряке, начальствующем над сухопутным войском» [Вигель, 2003, кн. 2, с. 683]. Количество подобных мнений, зафиксированных разными мемуаристами, легко умножить, но дело не только в них. К своим отечественным гонителям Чичагов всегда относился с нескрываемым презрением. Более важным для него была европейская репутация. Слыть в Европе «ангелом-хранителем Наполеона», как его аттестовал Ланжерон, командующий одним из корпусов Чичагова, для Чичагова было крайне нежелательным по вполне понятной причине. Он собирался натурализоваться в Европе, возможно в Англии, для которой Наполеон был врагом номер один. Поэтому то, что копия депеши Местра отложилась в Англии, в бумагах С.Р. Воронцова, не случайно, и возможно было прямым следствием того, что Местр отправил свою апологию Чичагова открытым текстом через Англию.
Семен Романович Воронцов был одним из ближайших к Чичагову людей[35]. Чичагов в своих письмах называл Воронцова «Mon adorable père», а Воронцов его «Mon cher fils». По замыслу Чичагова, Воронцов должен был способствовать формированию благоприятного для него общественного мнения в Англии. Он и Александр I стали первыми, кому Чичагов сообщил о Березинской переправе. 17 ноября, когда остатки Великой армии, сжегши за собой мосты через Березину, уходили на Запад, Чичагов написал два письма Александру I. В первом письме он, еще не осознавая в полной мере возможных для себя последствий, писал о происшедшем как о победе: «Сию минуту узнаю, что враг уходит, буду его преследовать; надо надеяться, что после него придут и все другие, и что отсюда до Парижа он еще много потерпит потерь» [Чичагов, 1871, с. 55]. Но уже в тот же день Чичагова посещает мысль, что именно его сделают ответственным за то, что Наполеон сумел уйти. И он пишет новое письмо царю, в котором пытается оправдаться недостатком сил, имевшихся в его распоряжении [Там же, с. 57].
В армии действия Чичагова не вызывали осуждения, о чем свидетельствуют, в частности, донесения сэра Роберта Томаса Вильсона лорду Кэткарту, английскому посланнику в Петербурге: «Я не от кого не слышал, чтобы адмирал заслужил неодобрение» [Вильсон, 1995, с. 225]. Но в Петербурге рассудили иначе. Уже сам факт назначения адмирала командующим сухопутной Дунайской армией был встречен скептически и не только врагами Чичагова. 6 сентября 1812 г. С.Р. Воронцов писал сыну Михаилу: «…несмотря на принципы чести, мужество и деятельность нашего Павла Васильевича, я сомневаюсь, что он смог бы в один момент стать искусным генералом армии, проведя всю свою жизнь на морской службе» [Воронцов, т. 17, с. 253].
Неторопливое движение Чичагова из Молдавии на Березину[36] вызвало шквал острот (brocard) у петербуржцев: «…один говорил: Адмирал вышел из строя, другой – он бросил якорь, третий – ему дует встречный ветер и т. д. и напирали на то, что смешно доверять армию адмиралу» [Maistre, 1884–1886, t. 10, p. 299]. Раздражение против Чичагова выросло 2 ноября, когда стало известно о сражении при Чашниках, в котором Витгенштейну удалось одержать победу над корпусами маршалов Сен-Сира и Виктора, насчитывающих по данным Местра 40 000 тыс. человек[37]: «Сильно испугались за русского генерала, который, как говорили, повис в воздухе, и у которого было не более 30 000 человек, почти без артиллерии. Это заставило громко кричать против адмирала Чичагова» [Ibid., p. 297]. В случае поражения Витгенштейна Чичагов, по мнению Местра, был бы обвинен в неоказании ему помощи. Но 5 ноября адмирал занял Минск, являвшийся одной из важнейших баз французов [Харкевич, 1893, с. 47], и установил связь с Витгенштейном. Таким образом, в тылу наполеоновской армии, отступавшей от Красного, оказались две русские армии. Известие об этом, полученное в Петербурге 6 ноября, по словам Ж. де Местра, «произвело сенсацию». В состоянии эйфории петербуржцы, которые еще два месяца назад готовились к эвакуации, начали рассуждать теперь о том, «возьмут ли Наполеона живым или мертвым» [Maistre, 1884–1886, t. 12, p. 296]. При этом не совсем понятным образом распространилось мнение, что именно Чичагов должен захватить Наполеона. Возможно, на это повлияло взятие Минска войсками его армии. Под влиянием этого события Местр писал: «Не наступил ли торжественный момент божественной мести» [Ibid., p. 297]. В том же письме он приводит слова одного высокопоставленного лица (un grand personnage), сказанные ему за два дня до этого: «Надо отдать должное Адмиралу. Еще месяц назад ему следовало бы отрубить голову, но теперь надо согласиться с тем, что он действует подобающим образом» [Ibid., p. 296].